Опубликовано в журнале СловоWord, номер 77, 2013
ПОЛЕМИКА
Юрий Кирпичев
Имперская интеллигенция
Дело шло к войне, завершившей петровский проект модернизации России полным крахом. Но начиналась она в обстановке патриотического подъема и царский манифест вызвал по всей России, особенно в коренных губерниях, бурю торжеств, пожертвования деньгами, провизией и даже людьми – на святое дело освобождения христиан из-под турецкого ига сдавали рекрутов. Радостному событию посвящали стихи и прозу. Впавший с возрастом в консерватизм князь Вяземский писал: “Англия и Франция могут действовать и действуют на Турцию торговлей, так называемым просвещением, а мы не имеем над ней этого торгового влияния. Мы можем налечь на нее только физической силой. Следовательно, когда обстоятельства того требуют, и нужно брать силой, а не словами”.
Брать силой…
К Вяземскому мы вернемся, пока же заметим, что царь Николай неустанно заботился о величии вверенной ему державы и взгляды князя разделял. Или наоборот, если следовать имперской субординации. А поскольку текст у нас связан с литературой, то дадим слово А.Ф. Тютчевой, дочери поэта, о котором также пойдет речь. Она как раз в 1853 году была назначена фрейлиной цесаревны Марии Александровны, жены наследника престола. Анна Федоровна пишет, что царь “проводил за работой восемнадцать часов в сутки… трудился до поздней ночи, вставал на заре… ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею”.
Однако итог забот, подведенный войной, был печален. Николай “лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью…”
У вас не возникает впечатления переклички эпох? Боюсь, фрейлины нынешнего двора, буде обнаружат у себя литературный дар и смелость суждений, напишут вскоре нечто подобное! Однако в этот раз и войны не понадобится, настолько все прогнило. А тогда венцом деятельного малоумия стала Крымская война. Увы, рекомендациям князя Вяземского последовать не удалось, сил у сильнейшей державы мира вдруг не оказалось, и дело закончилось разгромом России.
Почему же войны ждали и ей радовались? Ее готовили – властители душ, писатели и поэты, Надеждин и Чаадаев, Гоголь и Пушкин, Тютчев и Вяземский! Именно к ним, к их времени академик Дмитрий Лихачев относит появление первых интеллигентов России. И раз уж текст наш получается не во здравие, то и начнем за упокой.
Вот краткий мартиролог. Гоголь, поставивший вечный вопрос, куда несется Русь, ответа не дождался, не захотел ждать, умер рано, в 42 года. Интерес к жизни утратил в миг максимального взлета России, когда она стала жандармом Европы. Уморил себя голодом за год до Крымской войны. Предвидел, куда примчится тройка? Не хотел видеть?
Боюсь, и Пушкин подгадал себе дуэль, разочаровавшись не столько в Наталье Николаевне, сколько в родине. Да и царь… Он ушел из жизни 18 февраля 1855 года, не дотянув до шестидесяти, – великана скосил грипп, перешедший в воспаление легких. Но, возможно, и сам ушел, поговаривают об отравлении. О самоубийстве.
Брать силой… По рассказу жены наследника “одной из его последних фраз, обращенных к сыну, была: «Держи все – держи все». Эти слова сопровождались энергичным жестом руки, обозначавшим, что держать нужно крепко”. То есть, царь сжал кулак. А за много лет до того при упоминании о народах, населяющих Россию, он спросил сына: “А чем все это держится?” Александр дал заученный ответ: “Самодержавием и законами”.
– Законами? – усмехнулся отец, – нет, самодержавием и вот чем, вот чем, вот чем!
И при каждом повторении этих слов он махал сжатым кулаком. “Так понимал он управление подвластными ему народами”, – отметил Е. Тарле в книге “Крымская война”.
Из тех, кого мы перечислили, Надеждин, а он, как и Вяземский, становился все большим патриотом и пошел, предваряя путь Тютчева, на службу в Министерство внутренних дел, также надорвался в трудах на благо отечества и помер молодым, едва перевалив за пятьдесят, в начале 1856-го, и года не прошло после смерти императора.
И Чаадаев ушел в мир иной всего лишь парой месяцев после редактора, выпустившего некогда в свет его знаменитые “Философические письма”. Ушел, увидев, чем закончилась “вселенская миссия” России. Также думал о самоубийстве, да воспаление легких избавило от греха. Прямо мор какой-то. В общем, все они умерли преждевременно. Или как раз вовремя.
Прошло полтора века. Затхлая атмосфера России нынешней напоминает духоту России николаевской и сколько ни изощряется русская мысль в поисках национальной идеи, а кроме как брать силой ничего у нее не выходит. Традиция-с! Менталитет. А ведь мы об интеллигентах…
Надеждин
Редактор журнала “Телескоп” Н. Надеждин, опубликовавший плохо принятое властью “Философическое письмо” Чаадаева, в том же 1836 году поместил в двух номерах и свою программную статью “Европеизм и народность в отношении к русской словесности”. В ней он отстаивал право России быть самой собой, не заглядываясь на Европу, но опираясь на свои немеряные силы, на единство верхов и низов, спаянное единственно верной православной верой. Завершает свои инвективы Николай Иванович формулой, отражающей суть нынешнего режима: “В основание нашему просвещению положены православие, самодержавие и народность. Эти три понятия можно сократить в одно, относительно литературы. Будь только наша словесность народною: она будет православна и самодержавна!”
Надеждин повторяет принципы, изложенные графом Уваровым в докладе Николаю I при вступлении 19 ноября 1833 года в должность министра народного просвещения. Развивая эту знаменитую триаду, начальник III отделения Бенкендорф объяснял вскоре Чаадаеву, что прошлое России удивительно, настоящее прекрасно, а будущее выше всяких представлений! Тот же, кто думает иначе – сумасшедший.
Народность – ключевой тезис нашего эссе. Надеждин видел ее… в кулаке! “Европейцу как хвалиться своим тщедушным, крохотным кулачишком? Только русский владеет кулаком настоящим, кулаком comme il faut, идеалом кулака. И, право, в этом кулаке нет ничего предосудительного, ничего низкого, ничего варварского, напротив, очень много значения, силы, поэзии!”
Вот, оказывается, в чем заключалась самобытность великой империи! Сила права? Фу, какая право, латинская благоглупость! Истинное право – это право силы! Кулак, в коем много поэзии.
Перекликаясь с Чаадаевым, Надеждин восклицает: “Да и что такое Европа – Европа? Кто-то раз шутя говорил, что он хочет переделать географию и разделить землю не на пять, а на шесть частей: Европу, Азию, Африку, Америку, Океанию и Россию, эта шутка для меня имеет в себе много истины. … наше отечество, говорю, имеет полное право быть особенною, самобытною, самостоятельною частью вселенной. Ему ли считать для себя честью быть примкнутым к Европе, к этой частичке земли, которой недостанет на иную из его губерний?”
А ведь Надеждин был далеко не славянофил, не панславист и впоследствии, вернувшись из ссылки и попутешествовав по славянским землям Австрийской империи, писал: “Славянский патриотизм, мечтающий о централизации славянского мира, существует только в головах некоторых фанатиков”. Народы славянские за исключением венгерских славян и русинов, угнетаемых магнатами, “живут себе преспокойно под австрийским владычеством, ни мало не думая о какой-либо политической самобытности”.
Чаадаев
| Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена! |
Вы скажете, что Надеждин со своим кулачным правом никак не мог перекликаться с утонченным и язвительным Чаадаевым, трезвым скептиком, которого нам со школьной скамьи преподносят светочем свободной мысли и аналитиком в западном стиле? Да, Мандельштам писал: “Чаадаев был первым русским, в самом деле идейно побывавшим на Западе и нашедшим дорогу обратно. Современники это инстинктивно чувствовали и страшно ценили присутствие среди них Чаадаева. На него могли показывать с суеверным уважением, как некогда на Данта: «Этот был там, он видел – и вернулся»”.
Но почему Надеждин не мог перекликаться? Опубликовал же “Философическое письмо”! Значит, ценил, понимал и разделял. Что касается школьной скамьи, то, в самом деле, некоторые места из “Писем” дают основания для подобной оценки Петра Яковлевича. Вот, например, что он пишет о европейском духе:
“… речь идет здесь не об учености, не о чтении, не о чем-то литературном или научном, а просто о соприкосновении сознаний, о мыслях, которые охватывают ребенка в колыбели, окружают его среди игр, которые нашептывает, лаская, его мать, о тех, которые в форме различных чувств проникают до мозга его костей вместе с воздухом, которым он дышит, и которые образуют его нравственную природу ранее выхода в свет и появления в обществе. Хотите знать, что это за мысли? Это мысли о долге, справедливости, праве, порядке. Они происходят от тех самых событий, которые создали там общество, они образуют составные элементы социального мира тех стран. Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее, чем история или психология, это физиология европейского человека. А что вы видите у нас?”
Или это вот, вполне современное, ничуть не утратившее злободневности замечание: “Массы подчиняются известным силам, стоящим у вершин общества. Непосредственно они не размышляют. Среди них имеется известное число мыслителей, которые за них думают, которые дают толчок коллективному сознанию нации и приводят ее в движение. Незначительное меньшинство мыслит, остальная часть чувствует, в итоге же получается общее движение. … А теперь, я вас спрошу, где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто из нас когда-либо думал, кто за нас думает теперь?”
Браво! Сильно сказано. Но не спешите рукоплескать. Недаром Пушкин в другом стихотворении писал о Чаадаеве так: “Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь он – офицер гусарский”.
Мы помним эти чеканные строки с детства! Едва ли не каждый из нас сурово хмурил брови в юности, проницая грядущее и примеряя образ на себя. И лишь спустя годы, когда твое личное грядущее подходит к концу, когда жизнь добавила тебе ума и понимания, вдруг начинаешь ощущать второй смысл стиха. В данном случае Александр Сергеевич, и так всегда безупречный в интонациях и сравнениях (поэзия – это в первую очередь вкус!), был даже более проницателен и точен, нежели всегда. Дело в том, что и этот свободный как будто бы ум (мы о Чаадаеве, объявленном Николаем сумасшедшим) отнюдь не считал вековые беды России помехой на пути превращения ее в центр европейской цивилизации!
Оцените пассаж: “Мы призваны… обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся ее политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу”.
Ну как же не смеяться!? Или горько не усмехаться. Воистину, офицер гусарский! Прошло без малого два века с тех пор, как Чаадаев с Пушкиным и Гоголем пророчили день умственного торжества России, однако звезда пленительного счастья так и не взошла. И не взойдет. Россия проиграла не только XX, но и XXI век! Силой взять не удалось…
Однако ясно это сейчас, а тогда Чаадаев не сомневался, что “материальная сила” делает Россию политическим средоточием Европы. Более того, она уже переросла Европу, ей стало тесно в рамках этой скованной смешными нормами и рамками цивилизации и она делает следующий шаг!
Комментируя либерализацию Европы, начавшуюся июльской революцией 1830 года во Франции, тут же опасно полыхнувшей польским восстанием (а либерализация почему-то неприятно поразила свободолюбивого русского Периклеса), отдаление европейцев от России, неприятие ими идеалов и методов “русского жандарма”, Чаадаев… приветствует разрыв: “Пришедшая в остолбенение и ужас, Европа с гневом оттолкнула нас; роковая страница нашей истории, написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась”.
Итак, вселенская миссия России началась с разрыва с Европой. Вот, оказывается, что тормозило резвую русскую птицу-тройку на пути к еще большему, совершенно уже ослепительному величию! И обратите внимание, Петр Яковлевич также апеллирует к петровской модели развития, отвергая ее! Но жизнь и сама ее отвергнет, причем именно в процессе выполнения Россией вселенской миссии…
Нда-с. Основания для русской мании величия, с одной стороны, как бы и были, исходя из размеров державы. Но им настолько упивались, что самомнение, самолюбование стало настоящей болезнью, тяжелой, хронической, которой страдала и продолжает страдать вся Россия поголовно: от пиитов до купцов, от самодержавного властелина до последнего хрестьянина, не говоря уже о военном сословии, о сабельных рубаках и героях штыковых атак!
Впрочем, выражение “страдала” тут совершенно неуместно – Россия не только не страдала, но наслаждалась без стеснения. Она упоенно восхищалась собой, своей исключительной, мессианской ролью, своим особым предназначением вести остальные народы мира к свету, и о чем еще говорить, если даже язвительный и скептический Чаадаев пророчествовал: “Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе”.
Спустя два века, зная, чем закончилось призвание России, читать это неловко, но сие писал Чаадаев! Тот самый, которому Пушкин посвятил бессмертные строки, приведенные в эпиграфе. Ирония судьбы заключается в том, что писано сие было ими в самый разгар николаевского застоя! Когда за горькую правду философ был высочайше объявлен сумасшедшим — так Николай I вычеркнул его из общества и налицо симптоматическая перекличка времен и нравов, недаром нынешние охранители презрительно подчеркивают внесистемность оппозиции.
Царь, прочитав “Письмо”, назвал его “смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного”, прибавив, что “не извинительны ни редактор журнала, ни цензор”. Этого оказалось достаточно. Чаадаева вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он отныне считается сумасшедшим, заключается под домашний арест и лишь раз в день имеет право выходить на прогулку. Каждый день к нему являлся доктор для освидетельствования. Что вольнодумцу еще оставалось, как не заняться “необъятным умственным делом”?
Именно в это веселое время Пушкин, солнце русской поэзии, наше все, задыхаясь без воздуха в николаевской тюрьме народов и умоляя “Не дай мне бог сойти с ума…”, сам напросился на дуэль и смерть.
В общем, величие державы как бы имелось, но выходило боком даже его певцам. А с другой стороны, оказалось оно недолговечным и сомнительным. Прошло немного лет после писем Чаадаева и рассуждений Надеждина о кулаке, как вконец распоясавшейся вселенской миссионерше при всех народах задрали куцый армейско-флотский подол и устроили показательную порку. Надрали задницу, иными словами! Европейцы, проведя карательную экспедицию в колониальном стиле, взяли штурмом Севастополь и запретили великой России иметь флот на Черном море. Каков же был шок от превращения ведущей мировой державы, без позволения которой ни одна пушка в Европе выстрелить не могла, в страну второразрядную, если не второсортную!?
К сожалению, наступившее отрезвление оказалось недолгим и воспитательную процедуру пришлось повторить в Цусиме. Но и этого было мало настойчивой империи, и напрасно тот же Мандельштам писал: “Чудовищна, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело”. Нет, Осип Эмильевич, судя по вашей печальной судьбе, Россия никогда не отдыхает! Вселенская миссия не дает…
Поэтому Первая Мировая пустила на дно уже не русский флот, но державу. Да и Вторая Мировая по большому счету означала смертельный удар, после которого распад кроваво-красной империи был лишь делом времени. В итоге миссия России свелась к страшному, но показательному примеру: так жить нельзя!
Пушкин
Но, может быть, Чаадаев и впрямь отличался чрезмерной экзальтированностью и у царя имелись определенные резоны ограничить круг его общения? Думаю, дело в том, что царь, как и его пращур, на которого он хотел походить, просто не любил интеллигентов. Академик Лихачев писал: “При Петре не было интеллигенции. Для ее образования нужно было соединение университетских знаний со свободным мышлением и свободным мировоззренческим поведением. Петр опасался появления независимых людей. Он как бы предчувствовал их опасность для государства…”
Давая определение интеллигенции, этому чисто русскому понятию (на Западе больше свободы, поэтому там не интеллигенция, но интеллектуалы), Дмитрий Сергеевич формулировал свою мысль так: “…интеллигентность в России – это прежде всего независимость мысли при европейском образовании”. А Чаадаев как раз и был прекрасно образован и много о себе мнил, был непозволительно вольнолюбив и недопустимо критичен для жесткой системы самодержавия. От каковой государь отказываться не собирался, почему и принял соответствующие, на его взгляд, меры.
В остальном же в отношении великого будущего России все общество, как высший свет, так и простолюдины, думало точно так, как и Чаадаев. Идеологические основы мировой гегемонии России были заложены не только им, но и Державиным, и Жуковским, и Пушкиным, и Гоголем и так далее, кого из образованного сословия ни возьми. Причем “необъятное умственное дело” все дружно оставляли на потом, на светлое будущее, которое обязательно наступит – после того, как Россия “возьмет все силой”!
Сила, кулак – ключевой тезис нашего исследования. Вспомните хотя бы, как Пушкин писал Вяземскому во время польского восстания 1830-31 гг., переживая за имперскую целостность и величие: “…Все-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна…” Как он опасался вмешательства Запада в конфликт, который считал “семейной распрей”. Как он откликнулся патриотическими стихами (“Бородинская годовщина”, “Клеветникам России” и др.):
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
Так писал гений, создавший русский язык, на котором мы с вами разговариваем, пишем, которым гордимся. Даже строй и стиль наших мыслей во многом от Пушкина! Но недаром “золотой век” русской литературы начался во времена, когда Россия стала жандармом Европы. Великие литературы востребованы и рождаются лишь в империях, это их идеологическое оружие, столь же важное, как и штык: без шарма и обаяния культуры империи недолговечны.
Да, так писал человек, транслировавший и адаптировавший европейскую культуру, насаждавший ее на русской почве. Однако он, владевший французским едва ли не лучше, чем русским, вслед за Чаадаевым – не считал себя европейцем. И, строго говоря, был прав. Оба они, как и миллионы их соотечественников, европейцами не были. Чтобы стать ими, мало создать империю и вломиться в Европу.
Что и отметил молодой Вяземский, один из немногих тогдашних русских либералов: “Вот что я было написал в письме к Пушкину сегодня и чего не послал: «Попроси Жуковского прислать мне поскорее какую-нибудь новую сказку свою. Охота ему было писать шинельные стихи … и не совестно ли «Певцу во стане русских воинов» … сравнивать нынешнее событие с Бородином? Там мы бились один против десяти, а здесь, напротив, десять против одного. Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут нет ни на грош поэзии. Можно было дивиться, что оно долго не делается, но почему в восторг приходить от того, что оно сделалось… Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось наконец наложить лапу на мышь. В поляках было геройство отбиваться от нас так долго, но мы должны были окончательно перемочь их: следовательно, нравственная победа все на их стороне»”.
И далее: “В «Бородинской годовщине» опять те же мысли или то же безмыслие. Никогда народные витии не говорили и не думали, что 4 миллиона могут пересилить 40 миллионов, а видели, что эта борьба обнаружила немощи больного, измученного колосса. Вот и все: в этом весь вопрос. … Охота вам быть на коленях пред кулаком”.
“Охота быть на коленях”, “шинельные стихи”… Ай да Вяземский! Что там Достоевский говорил о русской литературе? Откуда она вышла?
Тютчев
Еще один властитель русских дум, автор философических и лирических стихов Федор Иванович Тютчев сумасшедшим не был, разве что на любовной почве чудил, но на то он и поэт. Его роман с Эрнестиной Дернберг оказался столь скандальным, что был дипломат уволен от службы и лишен звания камергера. После чего прозрел, выступал со статьями панславистского направления, работал над книгой “Россия и Запад”, писал о необходимости восточноевропейского союза во главе с Россией и о том, что именно противостояние России и революционной Европы решит судьбу мира. Считал, что русское царство должно простираться “от Нила до Невы, от Эльбы до Китая”.
Столь похвальные взгляды талантливого литератора привлекли внимание, и в 1843 году состоялась его встреча с начальником III отделения Собственной ЕИВ канцелярии Александром Христофоровичем Бенкендорфом. После чего сам царь благословил Тютчева на труды по созданию позитивного облика России на Западе. Большой интерес Николая I вызвала статья “Письмо к г-ну доктору Кольбу” (“Россия и Германия”; 1844). Император, как сообщил родителям автор, “нашел в ней все свои мысли…”
Вскоре Тютчев вернулся в Россию, ему вернули звание камергера, а в 1848 году он получил должность старшего цензора при министерстве иностранных дел. Я не интересовался особо, как камергер проявил себя на этой ответственной должности, но хотя бы то, что он не разрешил распространять в России манифест коммунистической партии на русском языке, делает ему честь…
В 1849 году поэт-дипломат-цензор сочинил вирш, характерный для настроений эпохи:
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
<…>
В доспехи веры грудь одень,
И с Богом, исполин державный!..
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный!
Нда-с. Пушкин даже “шинельные” стихи писал с горним блеском… Но смысл прозрачен. Проливы давно не дают спать русской интеллигенции! Даже былой либерал князь Петр Вяземский, друг и критик имперского Пушкина, жаждал на старости ратных утех:
За алтарь, за Русь Святую
И за белого царя!
Будучи, однако, человеком проницательным, летом 1854 года, когда в войну вступили Англия и Франция и вселенская миссия России начала трещать по швам, Тютчев снова прозрел и высказался в совершенно противоположном духе: “Это война кретинов с негодяями”! Не знаю, кого как он позиционировал, но затем и вовсе разочаровался в царе. Правда, лишь после ухода того к отцу небесному…
Интеллигенция или нет?
Итак, настроение умов русского общества первой половины XIX века можно выразить краткой максимой: Россия юбер аллес, а кулак есть основа международного права!
Кто же знал, кто мог предвидеть, что очень скоро страна потерпит сокрушительное военное поражение? Что русский кулак вдруг скукожится, станет кулачишком, им по привычке будут размахивать под носом у соседей, но вместо ужаса в ответ все чаще будет раздаваться смех?
После Крымского разгрома Александру II пришлось многое в России поменять в сторону либерализации. В том числе пришлось дать дорогу новой интеллигенции – из низов, из разночинцев. Без нее, оказывается, никак. Без нее даже такие главные союзники России как армия и флот не помогают!
В связи с чем невольно возникает вопрос: когда именно появилось выражение “гнилая интеллигенция” и кто его автор? Нет, нет, мы не киваем в сторону Чаадаева и Пушкина, как можно! То поколение дворянской элиты никак нельзя упрекнуть в гнилости. У них был крепкий внутренний стержень, во-первых, а во-вторых, даже будучи дворянами, они были плотью от плоти народной и в главном полностью с ним едины. Что и удивляет более всего: почему же столь монолитная конструкция оказалась колоссом на глиняных ногах и развалилась под ударом европейцев? Похоже, что народность не всегда плюс, особенно в самодержавно-православном обрамлении…
И все же, отдав дань здоровым силам, вернемся к гнилым членам. Обычно выражение “гнилая интеллигенция” ассоциируется с Лениным, Сталиным и большевистским хамством. Однако это не совсем так. С хамством да, с ним был полный порядок и Ленину принадлежит выражение еще более хлесткое. О буржуазной интеллигенции он сообщил, что она “не мозг, а г… нации”. Что ж, вождь пролетариата знал, что говорил, ибо вышел именно из этой среды и приложил немалые усилия, чтобы воплотить свое определение в советскую жизнь. А уж его последователи тем более.
Но автором классического, с тех пор бессмертного, то есть приклеившегося намертво определения был консервативный сын царя-либерализатора, император Александр III. Уже цитируемая нами Анна Тютчева, дама осведомленная, умная и наблюдательная, пишет, что именно он однажды, в сердцах отшвырнув либеральную газету, воскликнул: “Гнилая интеллигенция!”
Обращал он свое возмущение лишь на либеральную интеллигенцию или обобщал на все образованное сословие, неведомо. Как неясно и то, сбилась ли новая интеллектуальная элита общества с верного пути или стала достойной наследницей перечисленных и цитированных нами титанов русского духа? Или, что кажется мне самым правдоподобным, только тогда она, после Крымского разгрома в России и появилась? И почему, собственно говоря, Ленин и царь, люди, по всей видимости, абсолютно противоположных взглядов и принципов, идеалов и жизненного опыта выбрали для характеристики российских интеллектуалов столь близкие выражения? Не потому ли, что, начиная с реформ царя-освободителя, пути империи и интеллигенции стали расходиться?
Как бы то ни было, а отметим для себя третий ключевой тезис нашего имперско-литературного эссе – самодержавие. Оно, авторитаризм, тоталитаризм, диктатура – основа основ российского государства. Ныне, присно и во веки веков. Что и накладывает свой отпечаток. С этой точки зрения, интеллигентов в понимании Лихачева в России быть практически не могло, и напрасно он считает им Пушкина! Был он точно таким же певцом русского империализма, как Редьярд Киплинг – британского. Какая уж тут независимость хотя бы в мыслях, если даже за границу выехать нельзя, монарх не пускает, если чуть что – ссылка или для военной косточки – Кавказ, действующая армия, замирение горцев (до сих пор не замирили, а туда же, империя!..). Или того хуже – сумасшедшим объявят монаршей волей.
Кажется, истинная, более-менее свободная, не ЕИВ верноподданная интеллигенция появилась именно тогда, при Александре II, но продержалась, увы, недолго, до середины 20-х. Уцелев затем в виде редких исключений, таких, как сам Лихачев, как Лев Гумилев, Андрей Сахаров и немногие другие. Соответствуют ли обвинения в ее адрес, в том числе самообличения, действительности? Или прав Лихачев: “…по особенностям русского исторического прошлого мы, русские люди, часто предпочитаем эмоциональные концепты логическим определениям”.
Обвинения соответствуют. Власть не может твердо, безоговорочно рассчитывать на интеллигенцию, та всегда будет ненадежна в силу ее стремления к независимости и вытекающего отсюда отрыва от народа. С другой стороны, и сама интеллигенция презирает своих ренегатов и конформистов. Поэтому термин в ходу с обеих сторон. Да и уровень ее сильно упал за годы Советской власти. Философские пароходы не прошли даром, они так и не вернулись на родину. Не говоря уже об уровне самого народа – после войн, голодоморов и терроров. Связь тут тесная, русская интеллигенция, повторю, всегда была плотью от плоти народной. Да и как может быть иначе?
В общем, имеем то, что имеем. Как писал Квинт Гораций Флакк: “Люби не то, что хочется любить, а то, что можешь, то, чем обладаешь”. Нет среди нынешней патриотической интеллигенции ни своих Чадаева с Надеждиным, ни уж тем более Пушкина с Тютчевым. Что ж, за неимением гербовой бумаги обходимся туалетной, да и вера во вселенскую миссию и в зарю пленительного счастья давно угасла…