Антироман
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 76, 2012
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Давид Шраер-Петров
Пришелец
АНТИРОМАН
…тирании должны быть свергнуты.
Джэймс Джойс
Их привезли в Цинандали поздно ночью. Впереди за деревьями
мерцала непонятная стена. Машина потявкала во тьму,
приседая на задние колеса.
Леонид Леонов
Бойтесь маленького человека в черном…
Владимир Набоков
1
Рассматривая два угла дугой
Нацеленной на мой балкон улчонки,
Я разлетелся взглядом по кривой
Плутающей, как будто собачонка
Бездомная: ни ласки, ни еды
Среди пиров дворовых очуменья.
Я был один в гостинице, беды
Не ведая. О, гибель — во спасенье!
Я был пришельцем в городе таком,
Что дух захватывает от воспоминаний.
Там горний глас витает не тайком,
Там речь и стих сверкают именами.
Еще ползли советские года
Согласно запланированных зрелищ.
Я жил в Тбилиси. Слава иногда
Меня касалась. Пепел погорелищ
Припорошил, но не засыпал. Я
В турецких банях пропадал, как Пушкин,
Который отмокал от бытия,
Хлебнувши чаю из холопской кружки.
Я был пришельцем в лучезарный град,
Посланцем Севера — широт гиперборейских,
Не ведая того, что сам не рад
Сломать свое стило в делах житейских.
Я и не думал, что сомкнулся круг:
Поэта и диктатора дороги.
Что мне — пришельцу обнажится вдруг
Причина гибели кружка «Златые роги»
Я жил в Тбилиси в переломный год,
Стихи переводил, купался в банях.
Не ведая того, что хоровод
Событий принесет голубку в дланях.
Но и отнимет. Впрочем, не о том!
Роман в романе, как головоломка.
К проспекту Руставели старый дом
Фасадом примыкал. Вот заготовка.
Вот экспозиция повествованья. Там
Жил мой поэт, воспитывая внучку
Нино. За ними часто по пятам
Упорный соглядатай, ручки в брючки,
Кружил, как с гор слетевшая метель.
Знал многое из прошлого поэта
И настоящего: еда, беда, постель…
И вдруг вторгаюсь я — пришелец, это
В бесовской канцелярии меня,
Немедля закодировав, назвали
Пришельцем, шифры кода применя,
Они меня мгновенно узнавали.
Читая в сумме слов гремучий смысл:
Второй и третий, и семидесятый
Чтоб в колбе записей прилив/отлив не смыл
Материал о госте. Непредвзято
Представлюсь. Молодой поэт, талант
Которого переводить на русский
Стихи и прозу был, как бриллиант
Среди стекляшек. К водке — вам — закуска,
Та самая, которая манит
Ста гранями. Манит, зовет, сверкает,
Дразня и запахом, и видом аппетит
И ритмом и звучаньем соблазняет.
Я прилетел в Тбилиси из Москвы
В конце шестидесятых. Приглашенье
Поэта К. приняв. А из молвы
Литературной я узнал: пришло прощенье
И поощренье тех, кто правит бал,
Кто баллы игроков определяет,
Кто заказной статейкой наповал
Зарвавшихся поэтов убивает.
Кто заключает лестный договор
Иль верстку новой книги рассыпает,
Кто — (неужели правда?) — до сих пор
О временах душителей вздыхает.
Я тоже потерял десяток лет,
Храня в столе черновики готовых
К печати рукописей. «Впрочем, из газет
И мемуаров все известно». «Да, не ново!»
Случалось так, что молодой поэт
Растрачивал талант на переводы!
«Из мемуаров, слухов, из газет…»
На книжку собственную уходили годы!
Везеньем было крупным получить
Заказ с авансом и подстрочником в придачу.
Но что поделаешь, жизнь заставляла жить,
Детей кормить, снимать на лето дачу.
И ночью, как сироток, угощать
Свои стихи случайной карамелькой.
Записывать тайком и ждать, ждать, ждать,
Как ждет Емеля верную недельку.
2
Я две недели просидел в гости —
Ничке запрятавшейся в парке
Над берегом Куры, куда, прости,
Доставлен был я для работы жаркой.
Готовился заметный юбилей
Старейшего в республике поэта.
Чем понапрасну изводить елей
Медовых слов, не лучше ль время это
Потратить на издание стихов —
Двухтомник К. перевести на русский?
Что означало в кривизне годов:
Не перекопан перешеек узкий
Традиционной дружбы и любви,
Между двумя литературами харизма
Дружбонародной цепью их сплели
ПЛАКАТНЫЕ ИДЕИ КОММУНИЗМА.
Опять меня к метафорам судьбы
Притягивает линия сюжета.
К проспекту Руставели (центр) ходьбы
Всего-то полчаса. За время это
Я успевал обдумать те места
В подстрочниках кристально угловатых,
Где пряталась интриги чистота
И кровь годов под лапой супостата,
Толкнувшая к «Олимпии» того,
Кто настучал (в прямом, конечно, смысле!)
Поэму на машинке. У него
Двусмысленности там и тут повисли.
Каким талантом надо обладать,
Чтобы в соседних строфах ненароком
Реальный образ верно воссоздать
Вождя народов! В полотне широком
Не утаить грузинский гордый дух:
К свободе тягу, мудрую способность
Остаться Грузией, вращаясь между двух
Смертельных жерновов. Прости нескромность
Читатель, повезло! Я разгадал
Двучтенья знаменитого поэта,
В подстрочнике открывшиеся. Мал
Был ключик да удал. И тайна эта
Мне обнажилась. Как без лишних слов
Прямолинейных, до сих пор опасных,
Реальность воссоздать в разряде снов
О бериевских временах ужасных?
И постараться ясно, без вранья,
Зализыванья ран кукишкарманных
Попробовать (и попытался я!)
Открыть секрет грузинско-русских странных
Взаимоотношений, ну, хотя б
На уровне литературных связей.
«Вот Бог, а вот — порог! Головотяп,
И не пытайся лезть из грязи в князи!»
Существовать меж страшных жерновов:
Зеленых — с юга, с севера — российских —
Окрашенных в сплетенье трех цветов:
Кроваво-красный, белоснежный, синий.
О, Грибоедов, прежде, чем толпой
Чалмастых дикарей ты был разорван,
Увидел ли портрет Нино родной —
Из рода Чавчавадзе? В платье черном
Ей провести придется жизнь свою,
Оплакивая мужа и поэта.
Нино и Александра я пою,
Пришедших на пустынный берег Леты.
Оплакивая мужа много лет.
Не знала ты, что через два столетья
В другой Нино твой оживет портрет,
Как оживает в песне междометье.
Как оживали строки под пером
Семинариста, жаждавшего славы
Не вдохновеньем, страстью и трудом
Добиться, а путем борьбы кровавой.
«Живи и рацветай, чудесный край,
О, Грузия, любовь моя, отрада!
Живи и никогда не умирай,
Души моей встревоженной услада!»
Откуда этих строк наивный бег
Гнездится в памяти моей неугомонной?
Как уживались в нем тиран и человек
Пытался я понять строкой бессонной.
Да, он показывал наивные стихи
Поэтам утонченным и пристрастным.
Но слабые стихи, словно грехи
Не в правилах прощать: «В стихах прекрасным
Должно быть слово, истинным, как Бог!»
Они поэта молодого освистали,
Добавив, «Вот, мол, Бог, а вот — порог!»
Ушел. Месть затаилась крепче стали.
Месть стала памятью. О, год тридцать седьмой,
Год подведенья мстительных итогов.
Был вырезан цвет Грузии святой,
Погибли все почти из «Златорогов».
Я шел из Сабуртало. Красота
Строений местных ускорялась к центру
Тбилиси, где лепнины лепота
Была не по зубам абитурьенту.
Я так старался наивысший балл
В глазах грузинского поэта заработать,
Что о своих сомненьях не сказал,
Чтоб не добавить новые заботы.
Наш юбиляр профессором был. Курс
Стихосложения читал в университете.
И в переводах знал особый вкус
Подстрочники выкраивая эти
Из заготовок, не вошедших в строй
Стихов, достойных божьей благодати,
Подстрочники кроил. Кура — Курой,
Игра — игрой, порой — не для печати!
Профессора-поэта особняк
Стоял на самых подступах к проспекту,
Которого названье — не пустяк
А суть национального респекта.
3
Однажды я пришел и не застал
Поэта К. Внезапно из Тбилиси
Уехал он благословлять металл,
В Рустави выплавленный на какой-то выси
Международных эталонов. Я
Напрасно по жаре из Сабуртало
К нему приплелся, тяготы валя
На свой характер: в нем как раз металла
И не хватало, показать свою
Самостоятельность и невозможность мною
Вертеть, как будто я на льду стою —
На чьих-то строчках, ничего не стоя
Без автора оригинала, без
Подстрочника, в котором расшифрован
Смысл каждой строчки, а иначе бес
Попутает, и вмиг стиха основа
Разрушится на мелкие куски,
На кирпичи и камни распадется.
Как если бы картина на мазки
Распалась. До такого идиотства
Я не хотел, конечно, доходить.
Я понимал, что проглотить обиду
Необходимо. Захотелось пить.
Я попросил воды. В ответ — к обеду
Был приглашен. Опять не уходил.
«Вот лимонад со льдом!» Не отказался.
Я молод был. В любви не знал удил
И потому мгновенно оказался
В магнитном поле ю(ж)ной красоты
По имени Нино — поэта внучки.
Два-три словечка перейти на ты
Нам помогли. Вот следствие отлучки,
Поэта-либерала недогляд.
Покуда он стихи для сталеваров
Читал, с Нино мы два часа подряд
Бездумно разводили тары-бары.
Зачем пришел сюда я позабыл,
Забыл я про стихи и переводы.
И если в чьей-то власти был мой пыл,
Во власти, но совсем иного рода.
Во власти совершенной красоты:
Маслины глаз, река волос, блаженство шеи…
Я молод был. Мы перешли на ты.
Лист чистый попросил у ней, немея.
Бумагу мне дала и карандаш.
Я набросал ее прелестный профиль.
«Рисунок мне подари(те)шь?» «Он т(ваш)!»
Когда-то изучая рифм и строфик
Волшебные системы, забегал
Я в классы Академии Художеств.
Меня приятель, помню, опекал,
Пытаясь убедить тогда, что тоже
Способность рисовальщика во мне
Сидит. Он брал меня с собою в классы
Натуры, полагая, что в вине
И женщинах вся истина. От кассы
Не отходя, учил переносить
Изгибы тел прекрасных на бумагу.
Ко рту не забывая подносить
Бодрящую воображенье флягу.
Теперь через десятки зим и лет
Меня терзает мысль, что тот набросок
Я в суете влюбленности… О, нет!
Прикуривая нервно папиросу,
Нино не передал. А положил
Случайно в папку с переводами. Заметьте!
Я не уверен. Был влюблен. Спешил.
Не сомневался, что портрет на месте
Окажется у внучки. Посреди
Семейных фотографий и рисунков.
Портрет Нино. Читатель мой, следи
За бегом разговоров и поступков!
4
Был август. Полуденная жара
Лозою виноградной умерялась.
По Руставели с самого утра
Толпа красавцев молодых шаталась.
Лоза стремилась на второй этаж
Шагнуть с асфальта на резной балкончик.
В пришельца направляя эпатаж,
Вдогонку мне гудел магнитофончик,
Владел которым молодой усач
В сорочке белой и костюме черном,
Став соглядатаем удач и неудач
Моих в труде опасном и упорном.
Привыкнув видеть смысл второй во всем,
Кричащем необычности чертами,
Готов был я подозревать в любом
Участнике романа связь с чертями.
Я знал, что мне профессор выдает
Подстрочники с двойным, порою, смыслом.
Надеясь, что никто не выдает
Из нас двоих качанье коромысла
С подвешенными ведрами. Вода
Должна плескаться, но не проливаться.
В одном ведре — оригинал. Тогда
В другом — подстрочник (можно догадаться)!
А в третьем перевод. Ну, а еще
В ведре четвертом сладкий плеск родного
Мне языка. Ах, раззудись плечо!
В четвертом — жизни и судьбы основа.
Гидродинамика процесса такова,
Что оставалось мне святую воду
Поэзии переводить в слова,
Платившие двучтеньем за свободу.
Поэт грузинский, переводчик, дом
С балконом, перевитым виноградной
Лозой. Красавица Нино. Наверно, в том
Я виноват, что в папке аккуратной
С черновиками переводов был
Забыт рисунок девушки. В него я
Вложил восторга искреннего пыл,
Типичный для писателя-изгоя.
Я сам себе тот путь предначертал.
Приходится отплачивать ошибки
За безрассудство чувств. А на черта
Нам молодость дана?! Рефлексов сшибки
Куют физиологии секрет.
Не ошибешься — не поймешь природу
Вещей и чувств. Промчалось столько лет,
Сто тысяч рек в моря промчали воды.
Я позабыл набросок. К.- поэт
Решил не поднимать в стакане бурю,
Понаблюдать, пойму я или нет,
Какую мне хлебать придется тюрю,
Коль я продолжу недостойный путь:
Прелестной внучке делать реверансы,
В то время как за мной не кто-нибудь,
А соглядатай наблюдает. Стансы
Читатель мой, я сочинил, когда
Утерян был портрет. И профиль дивный
Терзает Змей Горынович в когтях,
Мотивчик распевая примитивный.
5
Я приносил очередной кусок
Перелагаемого мной второго тома.
Надеясь, что решительный бросок
В стихосложенье совершу вдали от дома.
К. (стихотворец) слушал и кивал
Могучей головой седого тигра.
Стараясь благозвучие кимвал
Услышать в строчках перевода. Игры
Подобные мы затевали вдруг,
Наткнувшись на упрямую загвоздку,
Когда проверенный годами друг
Вгоняет гвоздь последний в гроба доску.
Я погружался в ступор. Уходил
В гостиничку свою, где долг проклятый,
Торчил меня выматываньем жил,
Кладя талант на раны, словно латы.
Как часто, да пожалуй что всегда
Переводимому отдав стихотворенью
Кровь сердца, наблюдал я, как вода,
Разбавив стих, усиливала тленье.
Я прятал новые стихи в тайник,
Чтобы потом, в кастрированном мире,
Сверкнул фигур формальных золотник.
Как вызывает рукоблуд в сортире
Восторг позорных ласк самосебя,
Над фотографией артистки популярной.
Так переводчик строки теребя
Оригинальные, летит к звезде полярной —
Воображений и воспоминаний смесь,
Как смесь шампанского и коньяка на кочке
Разгульной ночи, где убита спесь
Открытий, проданных по три рубля за строчку.
6
Вся жизнь прошла с благословенных дней,
Когда меня прелестница встречала
И предложив воды похолодней,
К профессору-поэту провожала.
Он ждал меня. Топорщились усы.
Глаза горели, как костры ночные.
И переводы, бросив на весы,
Оценки ставил жесткие тройные.
Обязан перевод был сохранить
Сюжет, метафоры, эпитеты, одежды…
Таща романа основную нить,
Надежды не оставить у всевежды
Главлитского. А тот умел с конца
Прочесть, найти подводные теченья,
Понять, что это трюки подлеца,
Зарывшего скелет стихотворенья.
Да, цензор понимал: скелет зарыт
Навек, пока жива страна советов.
Но был поэт настолько знаменит,
Что дружеских не принимал советов!
Да, в первый том вошли стихи
Лирические. Потому шифровка
Была никчемна. Мелкие грехи
Цензуру не страшили. Упаковка
Полупрозрачная не требовалась там.
Оригинал и перевод зеркально
Ходили друг за другом, по пятам,
Как ходят тигр и лань по тропам скальным.
Поэт был рыцарь. Шкуру, словно плащ,
Через плечо небрежно перебросив,
Он слушал песни Грузии, где плач
Был, как в ущелье черном неба просинь —
Повествованья длинного модель,
Где кровь с любовью так перемешались,
Что Гея, тянущая Кроноса в мотель,
От похоти и горя помешалась.
Верховный бог сжирал своих детей,
Которых Берия ловил по переулкам
Тбилиси и Москвы, и без затей
Подбрасывая Кроносу, как булки
Швыряет в пасть послушный кочегар
К ГУЛАГу увозящего состава
Тех, кто не мертв еще. О, кочерга,
На каждого нашедшая управу!
Лаврентий Берия — вот, кто сверлил из строк
Глазищами бесовскими бумагу,
Вещающую: Заключенья срок?
Госпремия? Какую выбрать тягу:
Попутный ветер или дым костра,
Отнюдь не пионерского — кострища?
Черновики терзая до утра,
Поэт метался между пепелищем
И лугом Дома Творчества, уста-
Вленном сентиментальными стогами.
Шептали: «Слава Партии!» — уста.
«Тот против нас, кто каждый миг не с нами!»
Вы скажете, что Берия убит
Потомками недожранными бога.
Рука поэта потому дрожит,
Что русский перевод спешит с порога
Родного броситься к читателям. Тогда
Скелеты станут в кадре появляться,
Чтоб выйти из забвения, куда
Судьба их занесла в пыли валяться.
Вот именно об этом был роман,
Который я перевести собрался.
Где смех, и слезы, правда и обман
Сплелись настолько, что я оборался,
И ободрался сучьями стволов,
Убитых так давно бесовской стражей.
Что их понять не хватит тайных снов
Волшебных слов-ключей не хватит даже.
Местами текст оправдывал террор
Мифической какой-то высшей целью.
Так юная актриса — договор
Оправдывает пламенной постелью.
Да, том второй включал в себя роман
Или поэму длинную, как повесть,
Из жизни автора. И правда и обман
Поэта К. терзали, словно совесть.
7
Загвоздка заключалась нынче в том,
Что текст романа даже по-грузински
Ни разу не был напечатан, в том,
Войдя предположительно. По-свински
Оставил цензор право под конец
Пустить ли текст в оригинал-двухтомник
Или пустить под нож решил подлец,
Как травы сорные безжалостный садовник.
Безжалостный к кому? Кто записал
Из уст народа хоровод историй?
Или скрипя, как оба колеса
Арбы, нелепым предписаньям вторил?
Прекрасно К. все это понимал,
Цензуры выкрутасы, страхи, бденья.
Что было делать? Шанс казался мал,
Но в том-то и закон грехопаденья:
Когда с врагом на компромисс пойдешь,
Ты будешь и убит и обесчещен.
Не лучше ли в открытой схватке нож
Всадить! В себя? Пусть кровь романа хлещет
Строками, вырезанными из заповедных глав,
Чтоб охранить хотя бы сердцевину
Истории. Не поднимая глаз,
Старик романа мял живую глину.
Я так любил первоначальный строй
Его сумбурного, как молодость, романа.
И увлеченный дьявольской игрой,
Пошел на путь священного обмана.
Как мы читаем Пушкина стихи,
Из строк и слов воссозданных Сапгиром,
Так я распутывал поэта К. грехи,
Чтобы его не искажалась лира.
Я восстанавливал разрозненных кусков
Божественную логику и легкость.
Как археолог из распавшихся слогов
Наскальных букв одолевает ломкость.
И тема женщины была сохранена
От равнодушного ножа специалиста.
Нино, Нино — на свете ты одна
Простить способна этот путь петлистый?
8
Россия перемалывала кость,
Грузин-единоверцев прибирая
К рукам, дабы орел двуглавый — гость,
Был принят как законный житель рая.
И так пошло-поехало в веках:
Орла сменил серпастый-молоткастый,
Но засияв, как солнце в облаках,
Святой Георгий поднял флаг крестастый.
И в правду, райский город был Тифлис:
Парижем закавказским назывался.
Проспектом Руставели вверх и вниз
Народ беспечный до ночи шатался.
Тут я — пришелец, гость родной Москвы,
Как говорят в застолье говорливом,
Решил послушать мудрый гул молвы
В повествовании ночном неторопливом.
За дружеской беседой с шашлыком,
Стаканом «Мукузани» или «Твиши»
Мне рассказали кое-что о том,
Кто соглядатайством в народе был афишен.
Да, да! Тот самый молодой усач,
В костюме черном, с кожаною сумкой,
Тот соглядатай, кагебист, стукач,
За мною наблюдал сутки.
Куда бы не пошел я, у кого
Не пировал бы меж друзей-поэтов,
Повсюду тень бессонную его
Я наблюдал тбилисским давним летом.
Вот композиция истории: с одной
Враждебной стороны был соглядатай.
С ним цензор. Я и К.-поэт — с другой.
И все мы договорных дат солдаты.
Двухтомник должен выйти — этот факт
Воодушевлял иль связывал любого
Из четверых, поскольку не дурак
Был каждый из четверки. Я любовный
Сюжет с Нино решил притормозить
На радость стукачу и К.-поэту.
А впрочем, линии любовной нить
Нисколько не препятствует сюжету.
Роман продолжился. Вернее, целых пять:
Нино и я. Нино и соглядатай.
Поэт К. — я. Поэт К. — цензор. Взять
Кого еще? Припомнив дни и даты,
Я не могу бездумно исключить
Прислугу (или пожилую тетку).
Сюжета пятого к ней уползает нить…
В пустых предположениях — что толку!
Одно мне стало ясно, что в сетях,
Расставленных в поэта кабинете,
Сочился подозренья мерзкий страх,
Как ржавчина и гниль в глухом клозете.
Хотя старик как главный персонаж
Был явно вовлечен во все сюжеты,
Он продолжал жизнь видеть, как мираж,
В цветном воображении поэта.
9
Для экспозиции так изощренно, так
(Узнал об этом я полсотни лет позднее),
Использовался в доме кавардак
И посиделки с музою моею.
Нино играла на рояле. Я
Угадывал мелодии источник.
Опасные иллюзии роя,
Мы целовались. Разве что листочек
Античный не отбрасывали. Дед
Был вечно погружен в свои бумаги.
Мечтая что, как следствие бесед,
Пить захотим вино из общей фляги.
Что было делать? Я был не готов
К столицы горной жертвоприношенью.
Предшествующим тренингом годов
Я выучен был в школе вдохновенья
Нанизывать строка к строке стихи
Талантливых певцов иноязычных.
И это все. За прошлые грехи
Я не в ответе. Предпочтений личных
Не отдавал. Все девы хороши,
Когда ты молод и в кармане деньги.
Но честно говоря, от всей души
Признаюсь: часто шапку не по Сеньке
Напяливал. И мучился потом,
Хотел расстаться, но не получалось
Без слезных сцен. Ну, в общем, суп с котом
На память оставался. Эта малость
Предупреждала от грядущих сцен
С одной актеркой. Но не помогало.
И одуревши от московских стен,
В Тбилиси укатил. Недоставало
И здесь командировочный роман
Раскочегарить. Лучше не шутите!
Не в первый раз коварство и обман
В силки переплетают судеб нити.
С тех пор прошло пол-лета. Я остыл
(К актерке). Я Нино всерьез увлекся.
И обрубив от прошлого хвосты,
Решил испить из чистого колодца.
Вы спросите: А как поэту К.
Влюбленность внучки в гостя показалась?
Не стану врать, невольно петуха
Пущу, коль попытаюсь хоть бы малость
Слукавить и представить дело так,
Что К.-поэт в полнейшем был восторге
От вздохов под луной… Но все же мрак
Не наводил. И, в самом деле, оргий,
Застолий до утра, вдвоем поездок за-
Городный ресторан, прогулок до рассвета,
Нино не предлагал я, зная, что гроза
Разверзнется тотчас в ответ на это.
Но с некоторых пор я начал замечать
В ее глазах ленивую беспечность
И равнодушия житейского печать
В ответ на уверенья в том, что вечность
Я буду ждать. Чего? Я пасовал.
Все чаще виделась далекая актерка
В снах северных. С Нино я уставал,
Ее игре внимая без восторга.
К актерке улизнуть — одна мечта
Мое воображение сверлила.
Под лезвием Дамоклова меча
Я вспоминал варяжский облик милой.
Но перевод второго тома К.?
А юбилей? Двучтенья? Договора
Неумолимая, как Божий глас, строка?
Забыть Нино? Прогулки? Разговоры?
10
И вдруг все прояснилось, улеглось,
Все разрешилось без ножей и крови.
«Вот познакомьтесь наш московский гость!»
«Очень приятно!» «Пейте на здоровье!»
Он был одет, как тысяча хлыщей
Крутого закавказского разлива:
В костюме черном, мне напомнив чей-
То абрис, промелькнувший торопливо
На Руставели с первого же дня
Моей тбилисской жизни с юбилеем
Поэта К. Поверьте, для меня
Что быть могло комичнее и злее,
Чем с соглядатаем столкнуться у Нино.
«Где служите?» «Учусь в аспирантуре».
«?» «Юриспруденция меня влекла давно.
А вы?» «А я служу литературе.»
11
Он зачастил. Я уступил Нино,
Признаюсь, без борьбы. Я продолжал работу
С поэтом К., сверяя домино
Строк перевода и оригинала. Что-то
Разладилось. Я начал замечать,
Что потерял подстрочник блеск и ярость,
Как будто бы сургучная печать
На рот прилеплена? Иль творческая старость?
Теперь, случалось, К. встречал меня
С какой-то виноватою улыбкой.
Недоставало прежнего огня
В глазах. Наш разговор скакал по зыбкой
Болотной топи. К.-поэт просил
Меня вернуться к самому началу
Романа. Вырезал куски. Без сил
Валился на диван. Не замечала
Нино происходящих перемен?
Или со мной делиться не хотела
Тревогами? А я как джентльмен
Не спрашивал. Хотя сомненье тлело.
Мы перечитывали вместе сотни раз
С поэтом К. оригинал романа.
Искали между вырезанных фраз
Источник стихотворного обмана.
И я не выдержал, взмолился, возопил,
Воззвал ко всем богам стиха и прозы,
Я заорал, завыл, что было сил,
Я весь свой труд поставил под угрозу.
Я шел ва-банк, чтоб защитить стихи
Поэта К. от самооскопленья.
Ни оправдать, ни обнажить грехи
Он не хотел. И вместо искупленья
Однажды К. сказал, закрывши дверь,
Что том второй изымет из печати,
Что времена неподходящие теперь,
Что труд мой не пропал, пусть не печалит
Финансовая сторона: со мной
Издательство с лихвой тотчас сочтется.
Что цензор сменится. Когда придет иной,
К изданию романа К. вернется.
12
В гостиничку вернулся я без сил
До утреннего солнца провалялся,
Не засыпая. Факт глухой бесил,
Что злу поэт решил не противляться.
Что согласился запереть роман
В тюрьму позорную домашнего ареста.
Что он свое достоинство ронял
Лишившись изумрудного орешка,
Довольствуясь банальной скорлупой,
Дозволенной всесильною цензурой.
Хотя кипел К. яростью скупой,
Что было делать с цензора цезурой!
А делать было нечего. Пора
В Москву мне было, видно, возвращаться.
Я понял, что бессмысленна игра.
С поэтом К. пришла пора прощаться.
Он ждал меня. Мы обнялись. «Прощай!»
«Прощай!» «Вернешься к нам?» «Не знаю».
Прислуга (или пожилая тетка) чай
Мне принесла. «Спасибо! Опоздаю
На самолет. Внизу стоит такси».
«Что передать Нино?» «Какого черта!»
Подумал. Но сказал: «Лекарство от тоски:
Не доверяться человеку в черном!»
Май — Июль 2012, Бостон
|