Опубликовано в журнале СловоWord, номер 75, 2012
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Екатерина Салманова
Джесси
Последняя повесть цикла. Первые две повести «Нийл» и «Швейцария»
см. в №№ 73 и 74 журнала «Слово/Word».
В их семье всегда говорили, что Дженни была «папина дочка», а Джесси пошла в мать. Последний факт воспринимался родней Уолтера (так звали отца) с неизменным сдержанным сожалением.
Сожаление объяснялось тем, что Лори (так звали мать) на момент знакомства с отцом Джесси просто-напросто таскала подносы в «Чудо-cэндвиче» – той самой забегаловке недалеко от студенческого городка, куда Уолтер заглядывал перекусить и полистать учебник. Сдержанным – потому что сожаление как могли скрывали, запихивали с глаз долой. Ведь любая семья с прочными моральными устоями и в меру прогрессивными взглядами не усмотрела бы в работе официантки ничего зазорного. Даже наоборот. В Конкорде Логаны всегда считались образцом моральной устойчивости и терпимости. Эту репутацию семья неустанно поддерживала, не допуская решительно никаких рискованных замечаний даже между собой, за семейным столом.
– Чем же занимаются ее родители? – осведомился папа-Логан, когда все они в очередной раз собралась на воскресный обед. «Твой ответ никак не повлияет на мое отношение к этим людям, – говорил его вежливо заинтересованный взгляд. – Я просто проявляю естественное в этой ситуации любопытство.»
Уолтер садился за стол с тяжелым чувством. Оно походило на то, которое он испытывал, когда приходил из школы с трояками, позорно красневшими в тетради. Или когда мальчишкой прятал в сиденье стула ненавистный кукурузный хлеб (оставлять на тарелке в семье у Логанов ничего не полагалось), зная, что его хитрость рано или поздно раскроют.
Он вытер вспотевшие ладони о салфетку.
– Они в разводе.
– Вот как?
– Отец Лори живет в Квебеке, он… служащий магазина. А мать… как это называется?.. Дизайнер… по прическам.
– Визажист? – невинно переспросила старшая сестра Мелисса, специально приехавшая в этот уикенд с мужем к родителям.
Уолтер покраснел с досады, опустил глаза. Ему хотелось съездить сестре по уху.
– Она работает в этом… в салоне для женщин.
Ну как объяснишь им все это?
Что мать – никакой не визажист и еще тот дизайнер – кромсала и взбивала феном синие волосы дамам с доходами слишком скудными, чтобы посещать заведения более высокого полета. Что в ее салоне на два кресла всегда воняло дешевым шампунем, и пол никогда чисто не выметался, и раковина была вечно заляпана краской. Что отец Лори, французский канадец, давно уже обитал в Квебеке, где, в сельском супермаркете, нарядившись в крахмальный фартук, отвешивал покупателям копчености и колбасу.
Добавить еще, что зазнайки-девчонки в колледже не обращали на него, Уолтера, никакого внимания? Что Лори приняла его каким он был? Что он поддался на ее тихую, ничем не замутненную доброжелательность, бесхитростную – почти идиотскую – отзывчивость? На ее голос, когда она мурлыкала какую-нибудь дурацкую французскую песенку, доставшуюся от отца? А то, как обтягивала ее грудь форменная фиолетовая футболка, когда она мечтательно вытирала столы или нагибалась с отсутствующим видом над кассой? Сознаться, что ему приятен был даже исходивший от нее такой уютный, такой теплый запах кухни, плиты, жаренной с луком картошки, которую он так любил? Что уступила она ему быстро, легко, прямо там, в кухне, и что теперь он корил себя на чем свет стоит за свою торопливость и неосмотрительность?
Как, не сгорая со стыда, выложить им все это?
Уолтер с трудом сглотнул зернистый кукурузный мякиш. Рядом Николь, его шестилетняя племянница, по-коровьи пережевывала жесткий ростбиф, не спуская с бабки послушно боязливого взгляда.
– Бесплатные модельные стрижки, – сострил Пол. – Для начала неплохо. Конечно, с появлением у тебя лысины это преимущество потеряется.
Муж сестры сидел за столом не как они все, а удобно, расслабившись, положив локоть на спинку соседнего стула. Его адвокатский бизнес, его растущий капитал, его связи делали для него в их доме возможной и эту позу, и этот вальяжный тон. Он благоволил, он дарил их своим присутствием.
Уолтер попробовал вообразить себе свою будущую жену за этим столом. Его румянец стал гуще.
Мелисса фыркнула.
Мама Логан посмотрела на нее неодобрительно. И только в глубине глаз промелькнула едва заметная улыбка.
Констанс души не чаяла в дочери. Впрочем, это было естественно. Каждая мать могла бы гордиться такой дочерью как Мелисса. Нет, она никогда открыто не демонстрировала своих чувств – это было бы неверно с точки зрения воспитательного процесса – но и не слишком спорила, когда достоинства Мелиссы расхваливали знакомые и соседи.
Во-первых, Мелисса была прехорошенькая. Копна локонов, широко раскрытые глаза, кукольные короткие платьица, под которыми как-то очень быстро – ей не было еще и четырнадцати – возникли упругие соблазнительные формы. Такие фигуры – ничем не прикрытые – Уолтер увидел на старых картинах в музее в Портленде, куда семейство Логанов попало случайно, зайдя из вежливости с новыми знакомыми, о чьих богемных пристрастиях они и не подозревали. (Картины тогда потрясли Уолтера: смотреть на них было и стыдно, и гадко, и хорошо до боли, и он смертельно боялся выдать свое смятение.)
Помимо внешних данных, природа наделила Мелиссу способностью без усилий поддерживать разговор даже с самым неумелым собеседником, одаривая его расхожими фразами и восклицаниями как солнечными лучами. Пересказать содержание подобных бесед – с соседями, продавцами, прихожанами местной церкви – было бы невозможно, но набор клише, которым обладала Мелисса, был настолько разнообразным и насыщенным, что некоторые принимали его за житейскую мудрость, необычную для девушки ее лет.
При этом Мелисса отнюдь не была дурой. Ее ум, проницательный и цепкий, подкреплялся той самой улыбчивой и деловитой агрессивностью, которую так культивируют в американских школах.
Она извлекала уроки из любой жизненной ситуации и никогда их не забывала.
Рано усвоив, как важно не напутать в самых первых шагах, она подала заявления в несколько престижных университетов, не переоценивая, впрочем, своих возможностей. Ее выбор родители поддержали. Резюме, которое она заботливо пестовала в течение нескольких лет, включало в себя все важные пункты: приличную успеваемость, общественную работу и массу благодарностей местных организаций разного толка, в которых неизменным членом состояла мама-Логан. Мелиссу приняли в престижный «Браун».
С Полом она познакомилась на одной из выпускных вечеринок, в танцзале дорогого Кантри-клуба. Пола – недавнего выпускника и начинающего адвоката с блестящими перспективами – привела с собой соученица Мелиссы. Через неделю соученица и Пол расстались. Мелисса настаивала, что к этому разрыву она не имела никакого отношения.
Вскоре ситуация (зеркальная той, что служила сейчас темой семейного собрания в Конкорде) стала поводом для обсуждения в одном из Бостонских пригородных особняков. По слухам, отговорить Пола от слишком ранней и не слишком блестящей женитьбы особенно старался его двоюродный дядюшка, холостяк и владелец процветающей юридической фирмы. Он больше других способствовал карьере племянника и, отговаривая его, горячился и даже не слишком заботился о политкорректности своих доводов.
Но Мелисса, обрушив на будущих свекра, свекровь да и самого дядюшку лучистую смесь улыбок и неопровержимых банальностей, восторжествовала. И, словно для закрепления победы, ровно через девять месяцев после свадьбы, как по часам, произвела на свет Николь.
Рождение дочери окончательно утвердило ее положение в семье Пола. Мелисса считала благоразумным, не откладывая, завести второго ребенка, но роды оказались трудными и на несколько лет врачи запретили ей даже думать о новой беременности.
И только сейчас, шесть лет спустя, второй ребенок наконец-то был на подходе.
– …М-м, – протянула мама-Логан, промокая тонкие губы и откладывая салфетку. – Квебек… Там ведь, кажется, живут французы? Значит, Лори говорит по-французски?..
Уолтер вздрогнул:
– Не знаю.
Он и в самом деле не знал. Он не знал о своей невесте почти ничего. Он и в Канаде-то никогда не был. Никто из его семьи вообще никогда не был заграницей.
– Может, ты повременишь? – спросил папа-Логан.
Уолтер помотал головой.
– Мы так решили.
Повременить как раз было нельзя. За столом только двое тогда знали об этом – он и мать, которой он накануне признался в истиной причине женитьбы.
– Может, ей стоит сначала подумать о колледже? То есть вам стоит подумать о том, чтобы Лори сначала получила образование? – отец рассеянно постукивал по столу чайной ложкой.
Уолтер опять неопределенно покачал головой.
Он потом не раз вспоминал этот ужин.
Почему, почему его никто не отговорил? Почему никто из старших не взял на себя неудобное решение, не вытащил его из этой трясины, в которую он по глупости угодил?
Но нет, они все – такие прогрессивные люди – предпочли остаться чистенькими. Их сожаление было сдержанным. Вот только с того самого дня он чувствовал на себе его гнет постоянно, ни на секунду не забывая о нем.
Они венчались в Конкорде, в церкви, просторной и светлой, словно амбар. Мать Лори, Милдред, явилась в ярко-синем костюме с золотой брошью и в свежей крепко залакированной прическе. Было видно, что она готовилась всерьез. На нее посматривали с любопытством. Милдред, однако, быстро закрылась, обладая, по-видимому, неплохой интуицией и усомнившись в реальной прочности прогрессивных взглядов новой родни. Никто из Логанов не мог объяснить причину ее высокомерной холодности. С их точки зрения они сделали все, чтобы эта парикмахерша почувствовала себя полноправным членом их дружной семьи. Все как один проявляли безукоризненное понимание и такт.
– Жаль, что Милдред так рано уехала, – сказала Констанс, вытягиваясь поздно вечером на постели усталым, увядшим телом. – Надо было ей дать кусок торта с собой. Но не могли же мы начать разрезать его до твоей поздравительной речи?
(«Уйти, не дождавшись речей! Недостаток воспитания, ничего не поделаешь.»)
– Да, очень жаль, – откликнулся папа-Логан, стягивая носки. – Неудачно вышло. Она не любит водить в темноте, кажется, в этом все дело…
(«И дочь будет такой же.»)
– Жаль, что отец Лори так и не смог приехать.
– Надо будет пригласить его отдельно, в отсутствие Милдред. Как ты на это смотришь? Никогда не знаешь толком, что за отношения у бывших супругов.
– Да, разумеется. Это отличная мысль.
– Когда мы выбирали свою вторую половину, мы тщательнее присматривались, чтобы не сделать ошибки.
Папа-Логан вздохнул.
– Да, да.
(«И что это за подарок: набор копченостей в целлофановой упаковке? Черт знает что. И ведь предстоит отвечать, как положено у людей. Хорошо же это будет выглядеть на заказанной специально открытке: «Примите сердечную благодарность за канадский бекон, который мы всей семьей скушали с таким удовольствием…»)
Женившись, какое-то время Уолтер еще смутно ждал то ли всеобщего признания, то ли вознаграждения судьбы за свой благородный поступок. Но вознаграждения не последовало. Судьба молчала.
Сжав зубы (маленький ребенок дома), он упрямо дотянул, закончил все-таки колледж. Поступил в местный банк.
Но напрасно с вечера начищал он до блеска узконосые ботинки. Напрасно уходил на работу чуть свет, тщательно повязав галстук в косую полоску. Напрасно являлся на работу раньше других.
Ни усидчивость, ни преданность начальству, ни тонкие кулуарные комплименты не помогали. Его похлопывали по плечу, с ним балагурили – и держали на должности старшего бухгалтера, словно это была именно и только для него предназначенная ниша, неизбежная, как группа крови, окончательная как приговор.
Спустя несколько лет уже никто – от родителей до самых дальних родственников, которым и дела-то до него никогда не было – сожаления не скрывал и не сдерживал. «Уолтер-трудяга, – говорили о нем. – Уолтер – классный специалист в своем деле. Если бы я выбирал банкира, я бы пошел только к нему. На таких как он держится общество… Жена? Нет, кажется, не работает. Она служила официанткой, а теперь – мама на «полной занятости». Нет, кажется, у нее нет образования. Вы правы, быть матерью в наше время – это сама по себе профессия и большая ответственность. Отнимает все время. Да-да, живут все в том же доме. Вы правы, в домах этой конструкции особенно темно и, мне показалось в прошлый раз, – пахнет плесенью… Нет, машина все та же – удивительно, сколько миль можно выжать из этих старых моделей при умелом, естественно, обращении. Мой благоверный за это время уже три модели сменил… «
Постепенно в Уолтере окрепла уверенность, что именно Лори виновата в его фиаско, что она и является главным препятствием, не позволяющим ему продвигаться куда и как надо. Да и на что можно было рассчитывать? Он женился на женщине, которая его обожала (что, в общем, понятно), но не только ничем не могла способствовать его социальному росту, а наоборот, полным отсутствием каких-либо амбиций камнем тянула вниз.
В конце концов у него развилось то, что американские психоаналитики называют комплексом неудовлетворенности. Каждое известие о чьем-нибудь повышении, премии, или любом другом отличии вызывало у него презрительную тираду, указывавшую на профнепригодность везунчика, продажность начальства и общую несправедливость мироустройства. Затем, словно истощив в обличениях запас жизненных сил, Уолтер погружался в депрессию. В такие дни он становился неразговорчив, придирчив и резок с женой. На детей он предпочитал не смотреть.
* * *
Тогда, в первые годы сознательной жизни, взрослый мир казался Джесси запутанным (как неуютное здание с бесконечными лестницами и лабиринтами коридоров) и скучным. Таким мир делали: бабка и дед с их нерушимыми правилами, язвительный, колкий смех Дженни, не упускавшей случая выставить напоказ любую ее оплошность, неприязненный, раздраженный голос отца.
Казалось, Уолтер жил в банке («папа уже ушел, папа вернется поздно, папа задерживается…») и в дом наведывался как в офис, почасовиком, где проводил время, сросшись пустыми глазами с компьютером. Маленькая Джесси запомнила: сонное серое лицо. Недовольное. Улыбка одними губами – тонкими, как у бабушки Констанс. Только у той они были накрашены малиновым. Обращение с матерью всегда сдержанное, преувеличенно вежливое. Любая ее просьба выполнялась холодно, с подчеркнутой методичностью.
Возможно, если бы не любовь Лори, то ощущение собственной уязвимости, отсутствия четко определенного места, которое Джесси ощущала всей кожей, так или иначе дали бы знать о себе, проявившись в ее характере: изворотливостью, хитростью, как это бывает у натур жизнестойких и цепких, или наоборот – пассивностью, робостью, как это случается с натурами безвольными, слабыми.
Но ни у страха, ни у предрасположенности к депрессии, унаследованной от отца, не было шанса наложить отпечаток на ее нрав. Любовь Лори заслоняла девочку словно щитом.
В четыре-пять лет у Джесси появилась привычка, едва этот тягучий страх заползал в затылок (у собаки, наверное, от такого на загривке встала бы шерсть), справляться у матери так, между делом:
– У меня все в порядке?
– Ну… конечно, – мягко отвечала Лори, переставшая в какой-то момент удивляться этому вопросу, всегда возникавшему без видимой причины, и объясняя его лишь забавной причудой дочери. – Что может быть не так? Все на месте – и волоски, и ушки, и носик. Дай-ка я только тебя причешу.
Взявшись за гребень, Лори медленно, терпеливо начинала расчесывать ее горчичные завитки, которые к тому времени уже целиком закрывали лопатки. (Взрослая, Дженни всегда утверждала, что у мамы-Лори был «пункт» насчет причесывания: «дочь парикмахерши, что поделать».)
Подчиняясь ритмичному движению гребня, словно гипнозу, Джесси переставала вникать в запутанные отношения взрослых, в их слова, интонации, выражение глаз.
Ну и что, что отец и мать, сколько она себя помнила, спали в разных комнатах: отец – в закутке, именовавшемся «мой офис», мать – в главной спальне? Что в разговорах с матерью отец всегда придерживался тона подчеркнуто вежливой снисходительности, а в спорах всегда оказывался прав? Что холодно черствел лицом, едва речь заходила о бабушке Милдред?
Раз это было так, значит, так это и должно было быть. Вот и все.
То, что тема «Милдред» находится в доме под негласным запретом, Джесси тоже принимала как данность. Милдред в их доме не появлялась, но в день рождения и на Рождество приходили подарки. Свертки, подписанные жирным неровным почерком, заключали в себе аляповато разрисованных кукол, персонажей мультика, как снисходительно объяснила ей Дженни, глупого, который в домах их социального статуса не смотрели. Джесси куклы, однако, скорее нравились. Для нее они долго связывались с образом самой Милдред, остававшимся таинственным и размытым: цвета перезрелой сливы, с выпирающим клоунским носом и тряпочными туфлями.
Противоположной данностью был образ бабушки Констанс: жемчужная нитка в вырезе блузки, пресный вкус шпината и разговоры о детском саде. Шпинат и разговоры нужно было сглотнуть поскорее и заесть чем-то вкусным.
Роль десерта, перекрывавшего все прочие вкусовые ощущения, играло воображение Джесси.
Она могла бесконечно предаваться его игре, уходя в избранную ею параллельную действительность и закрываясь в ней как моллюск закрывается створками раковины.
Настоящая жизнь казалась радужной текучей субстанцией, откуда возникали неожиданные образы, то неясные, то яркие, четкие, имевшие всегда экзотический привкус и вызывавшие мучительное волнение, которое более взрослый человек мог бы, пожалуй, сравнить с ожиданием приятного известия или подарка. Перемещения во времени и пространстве, разнообразие обличий, увлекательные, опасные, как омуты, ситуации, требующие напряжения всех внутренних сил для своего разрешения, были естественными составляющими этой жизни. Все остальное – их дом в аппендиксе, отходящем от главной улицы, сама эта улица (бензоколонки, супермаркет, продажа подержанных автомобилей, банк, где работал отец), детский сад, огороженный металлической сеткой, – все это было лишь фоном, грубыми скособоченными рамками, на которые как можно скорее нужно было натягивать одно полотно за другим.
Краски для этих холстов Джесси извлекала из всего, что попадалось ей под руку. Этот процесс был естественным и никогда не воспринимался бы ею как результат какого-то особенного таланта. Она просто не существовала вне этого многоголосого, многокрасочного мира. И если Дженни, ее старшая сестра, с детства примеривала на себя взрослую жизнь, имитируя ее проявления во всех своих играх (в разное время ей были куплены пластмассовые плита, трельяж с ящичками и даже кассовый аппарат), то Джесси в лучшем случае пыталась сопоставить ее с тем, подлинным своим существованием, каждый раз обнаруживая их несовместимость, неприменимость ее законов к его течению.
Очень рано горючим, приводившим в движение этот мир и придававшим ему отчетливость, стали служить книги – рассказы, романы, все, что попадалось ей под руку. Читать она выучилась по говорящей азбуке, купленной Дженни, но оставленной той без внимания.
Сначала ей нравился сам процесс, когда горсть букв и звуков внезапно обретала смысл. И каждый раз это была загадка – что же в конце концов возникнет? Появлявшиеся как по волшебству из какой-то бесформенной материи, выкристаллизовывавшиеся слова смешили ее. Когда она, подняв лицо над страницей, смеялась, Лори улыбалась в ответ с умиротворенной лаской, принимая дочь целиком, со всеми ее странностями и причудами. Уолтер смотрел на дочь как на дурочку, с плохо скрытой досадой.
Освоив азбуку, Джесси обратила взгляд к узкому простенку в предбаннике возле черного входа, где рядом со старыми газетами и какими-то котлами уцелело несколько полок с книгами. На полках оказалось довольно много всего, одна книга про каких-то Амундсена и Скотта, заполнившая ее вселенную на целую неделю.
– А, – сказала Лори, заметив в руках у малышки выцветший том. – Мои школьные книги. Видишь, подписано – Л. Бланшар. Блан-шар – это моя фамилия, до того как я вышла за папу и стала Логан. Я и забыла про них. Все собиралась свезти их на свалку. Ты поиграть с ними хочешь?
Там были «Том Сойер», «Приключения Робинзона Крузо» и «Последний из могикан». Роман Купера был прочитан от корки до корки, хотя и не понят; впрочем, воображение легко перекинуло мосты через туманные провалы в повествовании. Название, возможно, именно вследствие затраченного на книгу труда, прочно зацепилось в памяти, где и вспыхнуло однажды за воскресным столом во время очередного взрослого разговора у бабушки Констанс.
Мохиган-айленд. Остров Мохиган. Упомянутые сначала вскользь, мало-помалу эти слова замелькали в разговорах взрослых все чаще и чаще.
Взрослые говорили, однако, не об индейском племени, а о каком-то доме с новыми окнами и новой проводкой.
Слово «дом» возникало в основном в те дни, когда обедать к деду и бабке приезжали тетя Мелисса с дочерьми – двоюродными сестрами Джесси Николь и Алисон. А потом, небрежно произнесенное дядей Полом (слабый запах одеколона, выбритые щеки, лодыжки в шерстяной ромбик и очень длинные туфли) слово «покупаем» как-то само собой все связало и обернулись их житьем в этом доме: на острове, где туманные расщелины еще таили в себе отпечатки следов последнего из могикан.
Дом высился на холме. Вдали, в проемах между неровными крышами, всегда поблескивало и дышало море.
Они только что въехали, внесли чемоданы с коробками.
Терасса, скрип кресла-качалки.
Утомленный голос Мелиссы:
– Вот и хорошо, Дженни и Алисон теперь смогут проводить больше времени вместе. – (Хочется же поскорее обежать дом, все разведать, сунуть нос в свою комнату и на антресоли, а надо зачем-то присутствовать здесь, рука мамы-Лори придерживает плечо.) – Дженни такая собранная. Может быть, Алисон это от нее переймет.
Закинутая назад голая рука с темной подмышкой. Порыв ветра пропитан влажным, жарким запахом моря.
– Вместе все веселее, – это уже голос мамы. Она сидит на лавочке, на краю, промокает блестящий лоб. – А девочки обе славные. Зачем им примеры?
Алисон:
– Мама говорит, что примеры нужны.
(Джесси переминается с ноги на ногу. Куда же сначала – вниз, к лагуне, или все-таки в дом?)
– А ты что-то помалкиваешь, Уолли, – Мелисса оборачивается к брату. Тот как птица на жердочке сидит на перилах со стаканом в руках. – Тебе не нравится здесь?
– Да нет, отчего же, – признает отец вежливо, но с неохотой. – Дом неплохой.
– Ты еще не поднимался наверх? Там у них что-то вроде балкона, где мы с Лори утром будем пить кофе.
Отец морщится.
– Ты душка, что приютила мой выводок.
– О чем ты! – Губы тетки тянутся к стакану со льдом. (Какой, интересно, у виски вкус?) – Мы же одна семья. – От жары и усталости банальности не порхают бабочками как обычно, а походят на перекормленных гусей, тщетно пытающихся взлететь. – Жаль, что ты сам не можешь остаться на пару недель.
– Да, жаль, жаль.
Его лицо – в тени, выражение неразличимо.
– Пол тоже сможет приезжать только на выходные. Его, видите ли, уговаривают принять повышение…
– Вот как? – голос отца как стебель осоки – высокий, шершавый.
– Боюсь, теперь мы вообще забудем, как бедный Пол выглядит.
– Опять повышение? Он такой умный – невероятное что-то!
Бесхитростное восхищение в голосе Лори.
Лицо отца выступает из тени, сереет, вытягивается.
Он залпом осушает стакан.
Чуть свет уезжает на первом пароме, в туманных соленых сумерках, запретив Лори себя провожать.
Джесси, высунувшись из окна, смотрит, как карлик-паром отходит от пристани. Она увидит отца только в августе, когда тот вернется, чтобы отвезти их обратно, в сумрачный дом в аппендиксе.
…Именно так Джесси запомнит ту короткую и яркую до рези часть своего детства: лето, паром, Мохиган.
Пестрые курицы бестолково перебегают тропинку, что вьется от пристани в гору. Подсолнухи – как столовое блюдо, пыль, гравий, желтые ящики-клетки штабелем, потом новый штабель – синие ящики-клетки – ловушки для глупых омаров. Налево – грядки, какой-то хлам, «Лавка» с морскими пейзажами. Толстая Тереза сидит перед лавкой, разложив на холстине свои изделия: бусы, браслеты. Тереза время от времени их передвигает. Кусочки стекла поблескивают на солнце.
Тереза называет себя ювелиршей. На острове их всего две, остальные – художники. Одни приезжают на день, другие – живут подолгу. Обитатели острова делятся на «постоянных» и «летних»; «постоянные» к «летним» относятся как к низшей касте.
Художников видишь почти каждый день (шляпы, мольберты, пятна красок на белом – синие, зеленые, буро-рыжие). Утром они «на этюдах», а вечером собираются в «Моллюске», выпить и сжевать сэндвич.
За «Моллюском» – заросли высоких синих цветов, направо за желтым забором всегда сушится белье, потом тропинка сужается, втекает в лес, и тогда кругом уже лишь оттенки зеленого цвета, и чем жарче воздух, тем сильнее дурманит запах сосны, смешанный с соленым, сладковатым от водорослей запахом моря. И повсюду – куда ни ступи – птичий гомон.
Их дом – за лесом.
Как все вокруг – и зелень, и море – было естественно и понятно! И как этот дом, словно в противовес всему остальному, был странен! Как непросто порой оказывалось в нем жить!
Так, пару недель спустя после отъезда отца, Джесси, задержавшись у двери гостиной чтобы стряхнуть с пятки прилипший камешек, услышала голос тетки:
– Конечно, Уолтер поступил благородно, женившись на Лори. Благородно, но глупо. Посмотри на нее. Разве они пара? Он мог бы сделать гораздо лучшую партию. Впрочем, как я уже сказала: Лори родила Дженни через шесть месяцев после свадьбы. Ах, все мы расплачиваемся за ошибки молодости. Но зачем было заводить второго ребенка?
– Может, это не он, а она хотела? – откликнулся голос ее кузины Николь.
Ответа Джесси не расслышала, как ни напрягала слух.
Смысл сказанного дошел до нее не сразу. Какого еще второго ребенка? И вдруг ее осенило: противная тетка говорила о ней!
Через ступеньку взлетела в спальню матери, ткнулась носом ей в теплый бок.
– Что, что такое, енотик? Набедокурила опять? Ну, говори…
Джесси замерла, распластавшись на одеяле, и несколько минут оставалась так, зажмурясь, сопя.
Рука матери коснулась макушки. Как хорошо! Еще, еще!
«Зачем второго ребенка»? Какие вы с теткой глупые! Ведь все так ясно и просто. Да чтобы она, Джесси, была! Чтобы они были с мамой!
Перекувырнулась через голову на кровати.
– Я на улицу – можно?
– Только в воду не заходи!
Мама Лори всегда говорила так с тех пор, как Джесси чуть не утащило течение.
Плавать девочка научилась в то же лето, сама, по-собачьи, но уверенно, ловко. Волн она не боялась.
– Ты должна все время быть на виду, – упрекала Лори, обёртывая ее полотенцем. – Плавай, но так, но чтобы я, или Дженни, или Николь тебя видели.
Вот еще глупости!
Однако, когда они все собрались за ужином после того дурацкого случая, маму неожиданно поддержала тетя Мелисса:
– Пасти Джесси – ваша сестринская обязанность!
– Надоеда, – дразнила ее Алисон, когда взрослых не было рядом. – Маленькая пискля.
– Что ты к нам пристаешь? – вторила ей Дженни. – Иди вон, в песочнице поиграй.
Они были хорошими девочками. Дженни состояла во всяких школьных благотворительных организациях, собирала старую одежду для «Армии спасенья». Просто у них была своя жизнь.
У Николь на острове был бойфренд, рыжий, с лицом, словно в него фукнули апельсиновым соком, и он засох. По имени Бобби. Джесси подслушала однажды, как Алисон сказала Дженни, что Бобби – это «шутка», и что Николь его держит просто так, на лето.
При первой возможности они втроем прыгали на паром и смывались в город.
В тишине дома Джесси упрямо натягивала купальник.
– Куда ты?
Одна лямка, другая: снэп, снэп.
– Почему ты не хочешь поиграть во дворе с Тедди и Томом? – огорченно спрашивала Лори.
Тедди и Том тоже жили на острове. Их дом стоял на соседней улице, вверх по горе, дальше от моря.
– На всем острове никого нет противнее. Их бабушка тут живет круглый год, вот они и думают, что сами «островитяне».
– Как ты можешь говорить «противные»? А если про тебя кто-нибудь скажет – «противная»?
– Они только и делают, что ржут. Их, наверное, специально сюда привезли, чтобы от них избавиться.
– Что это еще за слово – «ржут»? Ай-ай. Нормальные славные мальчики.
– Вот и играй с ними.
– Джесси! Разве хорошо так разговаривать? – мягко возмущалась Лори.
– Слышала бы ты вообще, что Николь говорит! (Один раз она с трудом удержалась, чтобы не рассказать матери о подслушанном разговоре. Ее остановил только непонятный внутрений стыд.)
– Да и слушать не хочу! Зачем мне знать, что говорит Николь? Николь не моя дочь.
Джесси качала головой и вздыхала.
Разговор, впрочем, кончался так же внезапно, как начинался.
Лори брала шезлог и две панамы.
«Он поднимается, смеясь…» – напевала она по-французски, шагая к пятачку каменистого пляжа.
– Кто? – тоже по-французски спросила ее как-то Джесси, топая сзади.
– Не знаю… Один раненый генерал… на поле боя. Папа это иногда пел. А я вот все слова забыла.
На пляже, отдышавшись и устроившись в шезлонге, Лори раскрывала пухлый роман, рекомендованный, как правило, женой одного из сослуживцев Уолтера.
Книга, впрочем, быстро наскучивала Лори. Она отрывала глаза от страницы, поднимала к морю оплывшее потное лицо. Стаскивала панаму.
Смотрела на Джесси, и лицо ее прояснялось.
– Иди сюда, лапа моя! Дай щеку чмокну.
Джесси припадала к ее теплой, мягкой как тесто груди. На фотографиях до Джесси мама Лори была почти стройная. На фотографиях после – такая-то вот «куча».
Однажды Джесси подсмотрела, как мать оглядывает свою фигуру в створке трельяжа. Взгляд у нее был озабоченный, грустный.
Но за столом она всегда ела все, что подавалось, словно заниматься диетами, привлекая к себе внимание, ей было неловко.
В ее глазах светилась одна благодарность.
Потом, много лет спустя, Джесси спрашивала себя: понимала ли мать, что отец не любит ее, никогда не любил?
А если понимала, то как жила? Хватало ли ей собственного обожания этого человека, ежедневного служения ему? Надеялась ли она на что-то большее?..
В конце лета «шутка-Бобби» был отставлен. «Апельсиновый сок» исчез с горизонта. Семья снова переехала в Бостон, а Николь – в Сан-Франциско, где год назад поступила в колледж.
Кидая охапками в чемодан футболки и шорты, в комнате, уже обезличенной близким отъездом, Алисон докладывала Дженни:
– У Ники там парень, в которого она совершенно втюрилась. Страшный как смерть. Только он на нее чихать хотел.
– А ты что, его видела? – хрипло спрашивала Дженни.
– Естественно. Он проходил стражировку в папиной фирме.
Джесси не вслушивалась. Они уезжали. Разлука с островом занимала все ее существо.
На следующее лето приглашения не последовало.
В июне Шо всей семьей собирались в морской круиз, а июль и август оказались – по недоразумению – расписаны между сослуживцами Пола и их родней.
Уолтеру, впрочем, все было ясно. Естествено. Разве могла его сестра появляться где-либо в обществе необразованной толстухи – его жены? Да еще теперь, когда Пол бульдозером так и пер в гору?
Хуже всего было то, что через негодование, через презрение Уолтер всем нутром тянулся к этому дому – тянулся к удаче, к успеху. Сбросить бы с себя свое нелепое, словно с чужого плеча, существование! Провести лето с приятелями сестры и ее мужа как свой, как равный!
Лори, казалось, совершенно не понимала, что с ним творилось. Ее беспокоило только, как бы дочки не остались на лето в городе.
К счастью, Дженни отказ от дачи приняла легко. С удовольствием отправилась в лагерь, где бегала кросс, собирала вместе с другими средства в помощь местной футбольной команде и вязала цветные шарфики для благотворительных целей. Ей нравилась взрослая самостоятельность.
Джесси тоже попытались было пристроить в лагерь, но девочка там не прижилась.
После очередного разговора с братом, чувствуя смутную вину (все-таки Логаны-Шо были людьми с прогрессивными взглядами, и семейные отношения ставили превыше всего), Мелисса набрала номер своей давней подруги Рейчел Паркер.
Мисс Паркер, в замужестве Хьюз, Мелисса знала давно. Они в один год были приняты в «Браун» и одно время даже делили комнату в общежитии. У них вообще было много общего: они предпочитали одно и то же кафе в Бостоне, отдавали предпочтение «Блумингдейлу» и презирали «Мэйсиз», «балдели» от одних и тех же рок-групп. В отличие от Мелиссы, Рейчел, впрочем, не выскочила замуж сразу, а после колледжа какое-то время проработала в некой коммерческой фирме. Майк Хьюз был ее непосредственным боссом.
Вместе с Майком ей достался дом на море в Бар Харборе. Владение береговой собственностью сближало бывших соучениц даже сильнее общего прошлого.
Существовал у них и еще один общий пункт, семейный.
У Рейчел тоже был брат – Тимоти. Когда сыну Тимоти было всего девять лет, мать мальчика бросила их обоих и затерялась где-то в Европе (мальчик вырос и даже успел поступить в университет). Удовлетворение, в котором Мелиссе стыдно было признаться даже себе самой, ей доставлял тот факт, что скандал в семье Паркеров был еще почище их собственного. Даже сожаления в подобном случае можно было не сдерживать.
– Будь ангелом, – попросила Мелисса, изложив подруге по телефону свои планы на лето. – Джесси, племянницу, совершенно некуда деть. Я буду тебе до конца дней благодарна, если вы с Майком на пару недель приютите ее в Бар-Харборе. Трудяга Уолтер сутками на работе. Лори, ты знаешь, совершенно неспособна что-либо предпринять, да вздумала еще и расхвораться некстати, бедная женщина. Маленькая девочка растет совершенным дичком. Она не будет тебе в тягость – играет сама по себе. Подумай, даже в лагере не удержалась! А ведь летний лагерь, – Мелисса критически оглядела себя в зеркало, – это так важно для развития в ребенке необходимых общественных навыков.
* * *
В июле, в самую жару, освобожденная из лагеря, Джесси сидела в гостиной огромного дома у телевизора на полу.
Джесси была рада, что одна. Она смущалась в присутствии Майкла и Рейчел и тяготилась их опекой – впрочем, не слишком настойчивой.
Она смотрела «Эдвард – руки-ножницы». Дома ей не позволяли смотреть телевизор так поздно: после одиннадцати пора было спать.
На самом интересном месте в комнату вошел молодой человек.
Джесси впилась глазами в экран, настроенная не упустить ни секунды.
– Здорово, – проговорил молодой человек, опуская на пол спортивную сумку. – Ты кто?
Она смерила его быстрым взглядом.
Серая мятая куртка расстегнута. Рукава закатаны.
По тому, как его светлые глаза быстро окинули комнату, Джесси показалось, что молодой человек здесь раньше уже бывал.
Она повернулась обратно к экрану и ничего не ответила.
– Понятно. Где Майк?
– Там.
Кивнула в сторону коридора.
– Занят?
Джесси не отрывалась от телевизора.
Молодой человек исчез и, вернувшись, протянул ей стакан с молоком.
– Не люблю пить один.
Она нехотя подчинилась.
– Значит, ты Джессика. Тебе восемь лет и ты снимаешь здесь комнату.
– Что?!
Ее рот в молочных усах застыл полуоткрытым.
Молодой человек усмехнулся и растянулся на диване.
– Что смотришь?
– «Эвард – руки-ножницы».
– Ножницы?
– Угу.
– Почему «ножницы»?
– Его никто не любит, кроме Ким.
– А-а.
– Все думают, что он урод.
– Приятный фильм, – одобрил гость и назвал себя: – Нийл.
Только теперь Джесси как следует обернулась.
– Джесси, – она чопорно протянула руку с обкусанными ногтями и щегольнула вычитанной фразой: – Весьма приятно познакомиться.
– Мне тоже. Весьма.
Весь следующий день они провели на пляже, где кроме них не было ни души.
– Молодец Майк – обзавелся собственным пляжем! – одобрил Нийл, щурясь на море. – Еще лучше, конечно, когда у тебя целый остров. Не думаешь?
– У нас раньше был остров, Мохиган, – заявила она, шлепая рядом с ним по кромке воды. Ей хотелось произвести на него впечатление. – Мы туда ездили в прошлом году. А теперь я приехала сюда.
– Почему же вы перестали?
– Там было опасно, – подумав, ответила Джесси. – Всюду сидели краснокожие.
– Кто?
– А еще два мальчика, Томми и Тед. Родители привезли их туда и оставили насовсем.
– Ну уж это ты заливаешь.
– Сделай еще «блинчик», – попросила она.
Плоский камешек по воде: шлеп, шлеп, шлеп.
– Когда я буду большая, я всю землю объеду… – проговорила она, сидя у Нийла на спине, когда тот переносил ее через разбухший приливом ручей. И добавила для убедительности: – Три раза!
– Куда же ты больше всего хочешь поехать? – спросил Нийл, увязая в мокром песке. Ручей изо всех сил рвался в море.
Джесси не знала толком. Места в голову приходили самые разные.
– Главное – закупить правильное снаряжение, – ушла она от ответа.
– Зачем тебе снаряжение? – поинтересовался молодой человек. – Остановишься в гостинице. Полотенце дадут.
Он подхватил ее подмышки, снял с плеч и поставил на песок.
– У, горячий!
– Ничего.
Джесси потопталась на месте, потом села, сложив коленки кузнечиком.
– Нет. Скотт погиб, потому что у него не было правильного снаряжения. А Амундсен дошел.
– Какой Скотт? – спросил Нийл, опускаясь на песок рядом с ней.
– У которого не было собак.
– А-а. Ты откуда все это знаешь?
Джесси подумала.
– Мне больше нравится Скотт, чем Амундсен.
– Почему?
– Так.
– Но ведь по-твоему выходит, что Амундсен дошел… куда там ему надо было. Добился, значит, своего. А этот Скотт – нет.
– Ну и пусть.
Они помолчали, глядя на море.
– Зачем вообще куда-то ехать? – вдруг то ли грустно, то ли сердито спросил молодой человек. – Почему всем нужно куда-то ехать?
Джесси не знала, как на это ответить: слишком очевидной казалась причина. Нельзя же всю жизнь просидеть в доме в аппендиксе. Мир слишком велик.
Она толкнула его, силясь опрокинуть на спину:
– Вот почему!
Ехать, конечно же, было нужно, но на данный момент и пляж Майка оказался неплох. Можно было тут задержаться.
Но потом ей все равно предстояло поехать в дальние страны (при этой мысли у нее вдруг задрожали коленки). Разведать, что лежит там, за пределами огромного океана.
Неосуществление плана равнялось бы неосуществлению судьбы.
Известие о том, что Николь выходит замуж, занимало в воскресных обеденных разговорах Логанов центральное место вплоть до назначенной даты.
Передавая друг другу шпинат, говорили, что близорукий адвокат – малый смышленый. И в том, что он медлил с решением целых два года и водил Николь за нос, усматривали теперь признак его основательности. Обсуждали во всех подробностях предстоящую свадьбу: и церковь, и меню, и список гостей, и фасон платья невесты.
Потом долго обсуждали само торжество, состоявшееся в Бостоне, в Кантри-Клубе.
Когда Николь родила, Мелисса – все еще жилисто-стройная, с печатью многочисленых СПА на лице, как и прочие представительницы ее социального клана, – уехала в Калифорнию. Там, в кондоминиуме, купленном неподалеку от дочери, она стала проводить каждое лето.
В тот год Джесси снова, совершенно случайно, оказалась в Бар-Харборе.
Праздновали День независимости.
– Дорогая, я должна быть рядом с Николь, – отклонила Мелисса обычное приглашение Рейчел приехать к ним в гости. – У Пола важный процесс в Чикаго. Кажется, в этот раз только Уолтер доступен.
– Ну что ж, пусть приедет с девочками.
Подруги знали, хотя и не произносили вслух, что Лори, все еще хворавшая, такое путешествие вряд ли осилит.
– Ты ангел! Я передам брату, – проворковала Мелисса.
– Не знаю… – выдержал паузу Уолтер, словно взвешивая в уме все «за» и «против». – Далековато, конечно… Ладно, хорошо, мы приедем. Было бы невежливо отказаться после того, что Джесси у них гостила.
В Бар Харборе как всегда в этот день собралась большая компания. Из родни приехала кузина Алисон, которая в то лето, в отсутствие старших, «стерегла» дом на Мохиган.
Еще на свадьбе Николь Джессика отметила, как сильно изменилась кузина. Ее угольно подведенные глаза и вальяжные, уверенные движения выдавали какое-то новое знание жизни.
Алисон привезла в гости подругу. Года на два – на три старше Алисон, Кэй вместе с ней проводила на острове лето, и Джесси слышала, как Кэй спрашивали, продалось ли уже что-нибудь из картин, выставленных ею в «Лавке».
Весь день Джесси не находила себе места. Она была уже в том возрасте, когда подростки особенно стеснительны, мнительно недовольны собой. Собственный смех казался ей грубым, жесты – нелепыми, она не знала, куда сесть и как встать. Ей мешали недавно надетые брэкеты: их все, без сомнения, замечали, обсуждая ее непривлекательную внешность.
Джесси бродила из комнаты в комнату, мечтая отыскать пустую.
В одной, среди гостей, она увидела Нийла.
Высокий, длинноногий.
С Нийлом беседовала какая-то тетка с голубой шевелюрой.
Джесси осторожно придвинулась ближе, сжимая вспотевшими руками стакан кока-колы.
– Как папа? А от мамы давно не было известий? Где она сейчас, в Вене?
– Не знаю.
Казалось, Нийлу неприятен был и разговор, и его собеседница.
– Она ведь давно уже там работает?
– Да.
Нийл поморщился.
Джесси припомнила слово «скандал». Мать Нийла действительно жила где-то далеко, уехав давно, когда Нийл был еще совсем маленьким, даже младше ее, Джесси. Да-да, именно так высказалась Мелисса: скандал.
В неприятном мельтешении гостей Нийл внезапно показался Джесси близким, своим. Даже воздух в комнате преобразился, им стало можно дышать. Вот они снова здесь, у океана. Он спрашивал ее о чем-то тогда на пляже. Ах да, об Амундсене и Скотте. Говорил как с большой. Смешно. Надо пойти напомнить ему!
Джессика сделала шаг в сторону Нийла, но вдруг остановилась. Как же он стал красив! Эти расправленные плечи, мягко очерченный профиль, эти глаза.
Нийл сам заметил ее.
– А, путешественница. Здорово.
Скулы Джесси обожгло румянцем.
– Привет.
– Свет еще не объехала?
Нийл наклонил к стакану бутылку виски.
– Ты в каком же сейчас классе?
– В седьмом.
– Все такая же… сорванец? Или как это сказать… сорванчиха? Нет, сорванесса?
Джесси засмеялась было, но смех вышел низким, дурацким, и она резко замолчала.
– Ну ладно, – сказал он. – Веселись тут как следует.
И ушел.
Весь вечер Джесси наблюдала за ним издалека, выжидая момента, чтобы подойти к нему и заговорить, позвать погулять на море. Но Нийл застрял отчего-то на кухне, где возились Алисон с Кэй, потом все долго обедали, потом смотрели какие-то дурацкие слайды.
Потом Джесси увидела, как Нийл открыл дверь и, пропустив художницу вперед, ушел с ней в морскую соленую темноту.
Через год, когда Джесси исполнилось тринадцать, Лори, собравшись в магазин и взяв сумку, упала у самого входа и больше не встала.
Джесси нашла ее, вернувшись из школы. Лори лежала на боку. Рука с сумкой вытянута на бетонной дорожке.
На похороны явилась всего горстка людей. Уолтеру, впрочем, было приятно, что приехали все представители «той» части семьи: постаревшие, но еще хорошо державшиеся родители, Мелисса с Полом и Алисон, и даже Николь с мужем прилетели из Калифорнии.
В Конкорде еще раз убедились, какая крепкая и дружная семья Логаны.
Выходя из церкви, Джесси слышала:
– Бедные девочки. Как они теперь будут?
– Да… все это так внезапно и огорчительно.
– Джесси к тому же такая некрасивая, бедняжка.
– Ну, Лори это как-то никогда не заботило…
На похоронах, у могилы, все, включая Дженни и отца, стояли с каменными лицами. И только Милдред, притащившаяся в безвкусном, темно-фиолетовом платье с почему-то разными пуговицами, без конца вытирала бумажной салфеткой глаза и нос. На словах священника «придать прах земле» она вдруг пошатнулась, и ее пришлось усадить и дать ей таблетку успокоительного. Словом, причиняла всяческую неловкость семье.
Джесси, не видевшая Милдред с рождения, догадалась о том, что это вторая бабка, только каким-то внутренним чутьем.
Перед тем как сесть в машину, Милдред внезапно сделала несколько шагов в ее сторону и резко чмокнула девочку в макушку, зажав ее голову между грудью и костлявым локтем с болтавшимся на нем ридикюлем.
Вернувшись домой, Джесси поднялась в спальню. Ее знобило. Она так и не смогла заснуть от головной боли. Когда боль в конце концов начала отпускать, часы внизу проскрипели шесть. Надо было вставать, собираться в школу.
– Что это? – воскликнула Дженни, когда на следующий вечер они втроем собрались за столом. – Ты что над собой учинила?
Она брезгливо смотрела на остриженную почти под ноль голову сестры. Надо же было так себя изуродовать! Особенно теперь, когда с соболезнованиями к ним приходит родня и надо держать марку.
– В конце концов, можно было пойти к парикмахеру, если тебе так приспичило! Лучше уж обриться наголо, чем так ходить. Как ёрш посудный! Что ты молчишь?
– Оставь, – внезапно оборвал ее отец. – Пусть ходит как хочет.
Когда она изрезала себе бритвой руки – от тыльной стороны ладони и до локтя, врач-психиатр посадил ее на «Симбалту». «Типичный симптом, – объяснил он. – Физическую боль подросток причиняет себе сознательно, чтобы отвлечься от эмоциональной травмы». От таблеток Джессика впадала в ватный полусон. И руки и ноги становились тяжелыми, все тело – вялым. Она не могла сосредоточиться, садилась где-нибудь и не могла сдвинутся с места, не понимала обращенных к ней вопросов и просьб.
По утрам Дженнифер силком вытаскивала сестру из кровати, заставляла умыться, впихивала в автобус.
Однажды утром, услышав, как Дженни поднимается к ней по лестнице, Джессика почувствовала желание разом покончить со всем: не чувствовать, не думать, не двигаться.
Желание это не отпускало. Вернувшись однажды из школы, девочка высыпала таблетки в ладонь и запила водой из-под крана.
Обнаружив в ванной пустую бутылку, Дженнифер вызвала скорую.
Утратив со временем свою навязчивость, идея мгновенного избавления, однако, до конца не исчезла, успев укорениться в сознании. Эта идея периодически напоминала о себе, являясь в размышлениях девочки о настоящем и будущем. Но об этом Джесси никому не рассказывала.
В день своего четырнадцатилетия она впервые попробовала спиртное – на спор с одноклассницей выкрав в супермаркете бутылку красного.
Распив ее с двумя одноклассниками в тупике за складами, Джессика поняла, что теряет контроль над собой. Ощущение было унизительным и противным. Больше в рот алкоголя она на брала.
На какое-то время ее увлекли разного рода гадания и гороскопы.
По ночам она жгла в комнате свечи, раскладывала веером карты. Дженни гасила свечи, кричала, что сестра сожжет дом. Отец в их дела не вмешивался: держался отстраненно, сурово, как и полагалось вдовцу. Его жизнь продолжалась без видимых изменений. Только «офис» теперь был только лишь офисом, а главная спальня – спальней.
Дженни сидела на лекциях в местном Комьюнити колледже, стряпала, стирала, мыла полы и, поджав губы, всем своим видом восставала против пассивности отца и взбрыков младшей сестры.
– Вот ведь, нарочно не ест! Я готовлю, а она не ест! Все капризы! Если у тебя анорексия, то отправляйся к доктору Смиту. Если нет – ешь! Мало я с тобой возилась! (Намек на «эпизод», о котором в семье впрямую не говорилось.) Эй! Только попробуй выбросить! Я вам не нанятая стряпать.
Категоричные указания Дженни напоминали боевые команды армейского генерала.
– Ты должна убирать свою комнату.
– Мы с отцом не можем давать тебе карманные деньги, пока у тебя плохие оценки.
– Нельзя так говорить о своем учителе.
– Ешь!
– Не груби отцу.
– Поставь тарелки в мойку. Господи, когда ты уже вырастешь наконец?..
Сама она, приняв на себя роль главной женщины в семье, выглядела старше своих двадцати.
…Теперь замуж выходила Алисон Шо.
Родители Алисон сняли тот же загородный клуб, что и пять лет назад снимали для Николь.
Утро перед отъездом Дженнифер провела в лихорадочных сборах: нужно было уложить пижамы, зубные щетки, подарки для новобрачных и не забыть еще тысячу мелочей, необходимых в поездке на свадьбу. Уже перед выходом, завитая, в атласно-розовом, Дженнифер взорвалась и устроила сцену из-за брошенной кем-то немытой чашки. Споласкивая ее второпях, она забрызгала свой корсаж.
Уолтер повез их через Бостон, специально, чтобы захватить по пути свою новую подругу. С Эмили – только что разведенной, моложавой, ухоженной, бойкой – брата несколько месяцев назад познакомила Мелисса. Собираясь сопровождать Уолтера на торжество, Эмили выбрала открытое шуршащее платье. Видно было, что она много времени проводит в бассейне и в спортзале. Ее острый, чуть раздвоенный нос напоминал Джессике чуткий нос грызуна; ровный, здоровый загар объяснялся наличием двух кондоминиумов – во Флориде и в Аризоне.
Они ехали быстро, но, попав на выезде из Бостона в почти часовую пробку, явились, когда большая часть гостей уже собралась.
На венчание, как и в прошлый раз, прибыла из разных мест куча родственников – дядей, теток, кузин и кузенов.
Часть гостей разместилась в гостинице при клубе, пахнущей теплым деревом, со скрипучими полами, пестрыми ковровыми дорожками и картинами в тяжелых рамах, изображавшими охотников и дичь.
– Вы с Дженнифер – в номере пять, – протянул отец старшей дочери ключ. – Мы с Эмили – в шестом и седьмом.
– У вас будет полная независимость, – подытожила Эмили. – Именно об этом мечтают все девушки. И все же мы будем достаточно близко на случай чего.
Она лукаво погрозила им пальцем. Дженнифер натянуто улыбнулась.
– Папа, кто еще кроме нас в этом корпусе?
– Бабушка с дедушкой. Мистер и миссис Хьюз, Паркеры, кажется, тоже здесь.
Джессика не видела Нийла с того самого Дня независимости в Бар Харборе. Четыре года промелькнули, как будто их и не было. И в то же время – какая пропасть разделяла «тогда» и «сейчас»!
В церкви она всю службу искала его глазами, но не нашла. Увидела после, на лужайке возле гостиницы, когда к шатрам с закусками стали собираться проголодавшиеся гости.
Лицо его потемнело, подбородок казался жестче. Плечи сузились, выдавая новую для него сутулость. «Он теперь шишка на Уолл-Стрит», – вспомнила Джессика слова Дженни.
– Как учеба?
– Нормально.
Нийл обнял ее, отпустил.
– Высокая стала. Только худая очень. И стрижка.
Его голос, прикосновение рук, как тогда.
«Лори умерла», – хотела сказать ему Джесси. Но не могла.
Глаза его, глядя с сочувствием, оставались чужими.
– Ты уже поздоровалась с Рэйчел и Майком?
– Нет.
– Они где-то здесь.
Мимо сновали накрахмаленные, бело-черные как шахматные доски официанты.
Отец с Эмили уже жевали что-то, ловко держа навесу тарелки.
Вот к ним присоединилась Дженнифер, притащив как на буксире какого-то парня в мятом костюме.
– Кто это? – Джесси кивнула на спутника сестры.
– Понятия не имею. Кажется, кто-то со стороны жениха.
Нийл огляделся по сторонам.
– Как школа? – снова рассеянно спросил он. – Учишься хорошо?
– Ужасно.
Нийл вздрогнул. Отвел взгляд.
– А, вот и Майк. Пойду поздороваюсь. Ты остаешься?
Она проводила его глазами.
На танцплощадке – Дженни с каким-то парнем.
Как неуклюже сестра отплясывает! Да и этот парень не лучше – как гиппопотам, выделывает коленками неизвестно что. Пиджак топорщится на спине. А вот отец ведет Эмили, словно танцплощадка расчерчена по линейке. Шаг вправо, два вперед, шаг влево. Спина неподвижна.
– С кем это таким страшным ты отплясывала? – осведомилась Джессика у сестры, когда музыка кончилась и пары распались.
– С Аланом, – ответила Дженни сухо.
– Ну и кто он?
– Администратор. Среднего звена.
Сын дальнего родственника жениха, Алан работал в местной компании по уборке мусора. Он смеялся подчеркнуто громко и, ухаживая за дамами, держался на грани развязности – желал казаться этаким бонвиваном. Таскал Дженнифер напитки со льдом и несколько раз за вечер приглашал танцевать. Дженнифер казалась взволнованной, щеки ее пылали.
Нийл много пил и болтал с Сэмми Крюгером, новоиспеченным мужем. Сэмми был в шикарном токсидо и с бабочкой, съехавшей набок. Напомаженные волосы блестели. Нийл расстегнул ворот небесно-голубой рубашки, покачивался с пятки на носок.
Джесси отправилась прочь от шатров. Территория клуба, с полем для гольфа и маленьким озером, казалась огромной.
Она посидела на траве за кухонным корпусом, пожевала травинку. Ее спугнул официант, выбрасывавший в бак остатки праздничной трапезы: надкусанные булки, пюре, зелень, объедки пирожных. Она поднялась в номер.
Около часу ночи Джесси, не дождавшись сестры, снова вышла во двор.
Комната Нийла была в этом же корпусе, но где именно? Может быть, она выходила окнами на другую сторону? Где он сейчас?
Они с Кэй расставались «жутко» – именно это слово, кажется, употребляла, сплетничая, Алисон.
Все окна на этой стороне были темны. Возле бассейна шезлонги выстроились в молчаливый ряд. Вода, темно мерцавшая под фонарем, отдавала хлором, и когда Джесси опустила вниз ноги, оказалась совсем холодной.
Она поболтала ногами в воде.
Она еще успеет скользнуть навсегда вниз. Просто еще не сегодня, нет.
Закончив школу, Джессика устроилась работать в местный «Бергер Кинг».
В тот же год, весной, Алан получил повышение – его поставили начальником отдела уборки мусора в Нью-Кастле, в штате Нью-Йорк. Это продвижение по службе, предполагавшее также перемещение в пространстве, широко обсуждалось в тот вечер, когда новость была доставлена Дженнифер по телефону. Дом в аппендиксе вибрировал от ее волнения.
– Он знал, что пойдет далеко, но чтобы так скоро… В Нью-Йорке, не в штате, конечно, а в городе, он был всего один раз: там жуткий ритм. Говорят – если преуспеешь в Нью-Йорке, то преуспеешь везде. Я никогда не была в Нью-Йорке.
– Ну, пока что он преуспел только в Нью-Кастле, – улыбался Уолтер. – Но для начала неплохо.
Делать предложение Алан приехал в том же, что и на свадьбе Алисон, полосатом костюме, с дюжиной роз.
Свадьбу назначили на июнь.
Дженнифер настояла венчаться непременно в Конкорде, в присутствии всей родни и подруг.
Алан уехал в Нью-Кастл. Каждый день теперь они с Дженни обменивались электронными письмами, обсуждали подробности церемонии. Алан также делился впечатлениями от новой должности, от местности, где им предстояло жить.
Вскоре после его отъезда состоялся семейный совет.
Дженни приготовила лазанью, салат украсила праздничным авокадо, и они втроем уселись за столом в гостиной, подчеркивая этим важность момента.
Отец, с некоторых пор порозовевший и слегка оплывший, смотрел на старшую дочь с одобрением.
Набросали список гостей.
– Вот интересно, – заметила Джесси, когда ее сестра подвела жирную черту под последней строчкой. – А ведь кое-кого не хватает.
– Кого?
Джесси отодвинула нетронутую тарелку.
– Милдред.
Дженнифер сжала губы, бросила быстрый взгляд на отца.
Отец терпеливо (с некоторых пор в нем появилась незнакомая им вальяжная снисходительность) проговорил:
– К сожалению, и это ни для кого не секрет, у вашей бабушки проблема с алкоголем. Банкет может создать для нее некоторую трудность.
– Ведь точно напьется на свадьбе! – Дженнифер всплеснула руками, словно отгоняя от себя неприглядный образ. – Приедут тетя Мелисса с Полом, кузины с мужьями. Нет, невозможно! Да и не только это. Ты скажи ей, скажи!
– Да… – отец собрал в горсть несуществующие крошки. – Кроме того, у твоей бабушки появился приятель, некий Джо, с которым они вместе, м-м… посещают бары. Так вот, я думаю, что этому Джо… будет некомфортно среди наших прочих гостей. С другой стороны, я ведь не могу ставить вашей бабушке условие не привозить Джо.
– Ты что, видел этого Джо?
– Я о нем слышал от людей, которым доверяю.
– А Эмили? – не унималась Джессика.
– Что?
– Эмили будет комфортно?
– При чем здесь Эмили?..
– Да при том.
– Кстати, об Эмили… – Отец внезапно выпрямился на стуле, отложив вилку с ножом, одернул манжеты. – Я думаю, что пришла пора объявить вам вполне официально. – Он по очереди взглянул на дочерей. – Вы знаете, что за последнее время мы с Эмили стали очень близки. Скорее всего, в самом ближайшем будущем наши отношения будут узаконены.
Уолтер встал, прошелся по комнате.
– Вы также должны знать, – произнес он, – что жить мы намереваемся во Флориде, в пригороде Майами. Узнав о моих планах, управляющий предложил мне место в отделении нашего банка в двадцати минутах езды от кондо Эмили. Мое положение там будет даже несколько выше, чем здесь.
Он не смог удержать улыбки. Все наконец вставало на свои места.
– Так ты переезжаешь? – Дженни казалась озадаченной. – Но мы тоже не можем остаться здесь. Алан уже присматривает нам дом в Нью-Кастле.
– Я знаю. – Отец продолжал улыбаться. – Поэтому я предлагаю: этот дом – продать.
Дочери молча уставились на Уолтера.
– Половину денег получите вы, половину – мы с Эмили. Дженнифер с Аланом хватит на первый (да и на второй и на третий!) взнос. Джессике эти деньги пойдут на образование. Мы откроем специальный фонд. Никак иначе она их трогать не сможет, чтобы избежать соблазна. Так будет правильно.
– Не хочу я никакого образования. Я хочу жить в этом доме.
– И всю жизнь подносы таскать? Прекрасно! – фыркнула Дженни.
– Нет, ты должна выучиться. Это без обсуждений, – оборвал обеих Уолтер. – А пока переедешь вместе с сестрой. Будешь жить у сестры и учиться в Нью-Йорке.
Эти два решения Уолтер озвучил на одном дыхании. От Джесси не укрылся негодующий взгляд, который Дженнифер бросила на отца. Но в их семье выражать свои неполиткорректные эмоции не полагалось, какими бы сильными они ни были. В конце концов, Логаны были прогрессивной, дружной семьей.
– Конечно, – произнесла Дженни, стараясь совладать с негнущимся голосом. – Джессика переедет к нам.
И стала очень быстро убирать со стола тарелки.
Джессика ухмыльнулась.
Обе свадьбы состоялись с разницей в две недели: Дженни и Алана, как и планировалось – в Конкорде, по всей форме, отца и Эмили – скромная, в мэрии (более серьезное торжество готовилось во Флориде).
Отец с женой отбыли в Майами, едва отзвучал свадебный марш.
Вскоре дом в Нью-Кастле был куплен, и Дженни с Аланом и Джессикой переехали.
Дом в Конкорде ушел с молотка еще месяц спустя.
Той же осенью Джесси поступила в один из колледжей городского университета Нью-Йорка.
Колледж был непрестижным, служа не столько храмом науки, сколько приютом неимущему молодому – по большей части негро-латинскому – населению города. Он выдавал, словно с конвейера, бизнес-менеджеров и сиделок, с трудом изъяснявшихся по-английски и имевших еще меньше представления о правописании – английском или каком-либо еще. «Уж лучше так, чем будут машины красть,» – высказался в частной беседе один из администраторов.
Профессора приходили на занятия в джинсах. Те, что помоложе, сидели на столах свесив ноги. Перед ними здоровые парни спали, надвинув на глаза капюшоны и кепки. Девицы разглядывали экраны мобильников.
Джесси «профиль» колледжа волновал мало. Она сдавала зачеты, едва открывая учебники, зевая. Для нее, в шесть лет освоившей Мелвилла и Купера, уровень гуманитарных предметов воспринимался как шутка.
Математика досаждала. Сухой, запутанный курс читал безвозрастный кореец, с акцентом настолько сильным, что студенты его не понимали. Джессика перестала ходить на занятия, налегла на учебник и, сдав на четверку экзамен, отбросила. Ей было скучно.
В общественных мероприятиях она не участвовала. Однокурсников сторонилась. Казалось, самое страшное для нее было стать частью толпы, даже небольшой группы.
Почти сразу же Джессика устроилась в университетский кафетерий. Работала ловко и споро. Сказывался предыдущий опыт.
Лекции прогуливала, предпочитая классным комнатам «Большое яблоко». Всю первую зиму с интересом, один за другим, исследовала его районы – от Стейтен Айленда до Бронкса. Ее привлекали кварталы самые непрезентабельные: сумрачные переулки Гарлема, дощатые набережные Брайтон Бич, где за столиками играли в домино русские и украинские евреи.
На Брайтон она ездила до поздней осени, плавала, когда многие уже влезали в теплые ботинки и куртки и пляжи были безлюдны.
В комнату сестры Дженнифер не заходила, мысленно отделив ее от остального дома. Царивший там хаос ее не касался. Дженнифер налаживала их с Аланом быт, и командовать сестрой как в Конкорде ей было некогда.
В роль домашней хозяйки Дженни вошла, будто всю жизнь готовилась к ней. Игрушечные плита, трельяж, кассовый аппарат были прелюдией, подготовкой.
Через год она, впрочем, собиралась подыскать себе работу – с ее дипломом квалифицированной секретарши это будет несложно. Если, конечно, добавляла она с улыбкой, этому не помешает некое счастливое в семейном плане событие, которого естественно было бы ожидать.
Но счастливое событие все откладывалось. К весне Дженнифер зачастила к врачам, начала принимать лекарства. Доктора обнадеживали, но призывали к терпению.
В конце концов, разочарованная и озабоченная, Дженнифер устроилась секретарем в офис местного мунициального управления.
Тогда же Джессика стала замечать на себе упорные взгляды Алана. Сначала она не придала им значения. Но взгляды, а потом и «случайные» встречи – на лестнице, в коридоре – стали настойчивее, и не замечать их больше было нельзя.
Скандал, который Алан устроил, когда Джесси в очередной раз вернулась домой около полуночи, казалось, равно удивил всех троих.
Джесси скользнула в дом по обыкновению тихо. Силуэт Алана вырос в дверях:
– Где ты ходишь?
Она вздрогнула:
– Отстань. Дай пройти.
– Отвечай, когда спрашивают!
– Что тебе отвечать?
– Я требую, чтобы ты была в доме не позже…
– У жены своей требуй!
– Какого черта ты со мной так разговариваешь?
Дженни, разбуженную ссорой, поразила звучавшая в голосе мужа странная умоляющая ярость.
С тех пор Дженни не сводила с Алана подозрительных, напряженных глаз.
Сестра стала для нее источником постоянного раздражения, в истинной причине которого Дженни отказывалась признаться даже себе самой. Такое могло происходить с другими, но только не у нее в семье. Что если узнают Мелисса, Констанс?.. Что скажет отец? Это он во всем виноват! Отъехал себе под пальмы! А может, причина в ее, Дженни, физической неспособности… но как это несправедливо!
Она едва сдерживала слезы, в которых мешались негодование, стыд, обида.
Когда все втроем собирались вместе, улыбалась одними губами, была подчеркнуто предупредительна с Аланом. Расспрашивала его о службе.
Тот отвечал рассеянно, невпопад.
Джессика молчала или дерзила обоим.
В это время в жизни Джесси появилась миссис Симмз.
Старая преподавательница славянских языков, миссис Симмз, как говорили, была внебрачной дочерью известного русского генерала, бежавшего с семьей в Америку от революции семнадцатого года.
Грузная, медлительная дама, она всегда одевалась в черное и затягивала седые волосы в маленький неряшливый пучок. Говорила отчетливо, низким прокуренным голосом. Ходила тяжело, лодыжки нависали над расшлепанными туфлями.
В кафе миссис Симмз неизменно брала двойной эспрессо без сахара и в какой-то момент обратила внимание, что у новой служащей этот напиток получался насыщеннее, чем у других, как будто аппарат ей благоволил.
В результате их укрепившегося знакомства Джессика записалась на курс русского языка, где кроме нее занимались еще шесть студентов.
Занятия нередко протягивались за пределы лекционных часов. Миссис Симмз оказалась хорошей рассказчицей. От нее Джессика узнала о Белой армии, остатки которой в агонии бежали из Крыма, и постепенно о многом другом, связанном с прошлым и настоящим России.
Однажды миссис Симмз привела в колледж старичка-архитектора – своего давнего знакомого, потомка, как и она сама, русских эмигрантов. Старичок на вопросы о России отвечал с заметным трудом. Чуть лучше помнил бегство семьи, жизнь в Вене, няньку, обменявшую на хлеб свои кольца, спасая его, ребенка, от голода. Вертел в сухих темных руках пачку сигарет – можно было вообразить, как жадно он закурит, едва выйдя на улицу, как тонкий запах одеколона смешается с запахом папиросного дыма.
Гораздо живее пожилой архитектор рассказывал о Нью-Йорке и его постройках – послевоенных и новых.
– А что вы сами построили? – спросил один из студентов.
– О, – ответил тот, закидывая назад голову с редкими, прилизанными волосами, – боюсь, ничего экстраординарного у меня в жизни не получилось… Впрочем, в Манхэттене, в районе Пятидесятых улиц, было нечто вроде культурного центра с библиотекой. Эти здания и сейчас можно видеть на старых фото.
– Куда же они все подевались?
Гость блеснул идеально ровными зубами:
– Попали под перепланировку района. Так часто бывает.
– Что, все снесли? – недоверчиво спросил все тот же студент.
– Почти. – Старичок потянулся к графину с водой. Морщинистая как у черепахи шея высунулась из накрахмаленного воротничка. – Остался небольшой отель. Кстати, в нем и сейчас живут. Когда мы его проектировали, то смогли сохранить старый дуб, росший там. Это было непросто, учитывая ограниченность пространства и сложость конфигурации…
– Зачем? – снова спросили из зала. – Все равно гостиница переживет этот дуб, если он такой старый.
Говоривший сделал задумчивый глоток:
– Ну, никто не знает, кто кого в конце концов переживет…
– Какой же смысл быть архитектором? – засмеялись в зале. – Возьмут вот так в один день, все снесут.
Старичок улыбался, кивал, но, казалось, слушал вполуха.
– Возможно, физическое присутствие чего-либо не так уж и важно. Пока работаешь, в овладении пространством, в поиске идеальных пропорций пытаешься исправить несовершенство собственной души, с ее компромиссами, слабостью, безалаберностью…
Джесси, в заднем ряду полупустой аудитории, слушала, не мигая.
Потом она съездила поглядеть на эту гостиницу. Здание оказалось маленьким, с узкими пилястрами между широкими окнами, и вправду, деликатно огибающим огромное старое дерево. Джесси даже зашла внутрь: маленький холл с пузатыми креслами, окна до потолка с широкими белыми подоконниками. Ковер, слабый запах мастики.
О своей экскурсии она доложила учительнице.
– У Владимира был талант, – ответила миссис Симмз. – Живой и оригинальный. К сожалению, большинство в его окружении плевать на это хотели. Ему не хватило в жизни удачи, случая.
Они с Джесси сидели на лавке под тюльпановым деревом, возле студенческого кафе. У той только что кончилась смена. Миссис Симмз курила обязательную после кофе сигарету.
– Несколько лет назад у него был сильнейший инфаркт. Никто не думал, что он выживет. Бог спас.
Заговорили о Православии (миссис Симмз была прихожанкой русской церкви в Манхэттене) – о его истоках, о том, что несмотря на запрет, так и не удалось его искоренить, выкорчевать из русской почвы, о том, что религия возвращается.
– В маленьких городах, в провинции, местные общины содержат приюты для отверженных (отверженными миссис Симмз называла бездомных, алкоголиков и наркоманов). Недавно в один такой приют, в Новгороде, поехала наша группа. Перед поездкой я немного учила их русскому.
Миссис Симмз долго рассказывала о том, как американцы распространяют гуманитарную помощь, кашеварят и моют полы в приюте. Слушая ее, Джесси подумала, что миссис Симмз, наверное, одинока – в своих разговорах та ни разу не упомянула ни о детях, ни о семье.
Доставая новую сигарету, преподавательница перевела разговор на русскую литературу, на то, как тесно она переплетена с религией (возьми, например, Достоевского или Булгакова) – как с ее приятием, равно так и с ее отторжением…
Вернувшись однажды навеселе с корпоратива мусорщиков, Алан застал Джесси за чтением.
– Булгэйкоф? – проговорил он, отбирая у нее книгу. – Кто это – Булгэйкоф?
А ну-ка…
У Джессики побелели скулы.
– Отдай.
– «Она, совершенно нагая, с летящими по воздуху растрепанными волосами»… – прочитал он, запинаясь, и оторвал тяжелый взгляд от страницы: – Порнографию читаешь? А вот я твоей сестре расскажу! «…летела верхом на толстом борове, зажимавшем в передних копытах портфель…» Что за бред?
Джесси рванула книгу.
Ее обидчик словно только этого и ждал. Перехватил ее худые запястья, несколько секунд смотрел ей в глаза пьяным бешеным взглядом. Прижал губы к искривленному рту, втолкнул между зубами язык.
Джессика вывернулась, наотмашь ударила его книгой по лицу, раз, другой, третий. Алан отступил, покачнулся.
Через неделю Джессика объявила:
– Я уезжаю.
– Куда это? – поинтересовалась Дженни, ставя перед мужем тарелку спагетти.
– В Новгород, работать в приюте.
Дженни не знала, где находится Новгород.
– Что это – добровольная группа?
– Угу.
Алан угрюмо молчал, не вмешиваясь в разговор.
– Отец знает?
Джессика помотала головой.
– Надо ему сообщить. Когда едешь?
– В сентябре.
– А колледж? – сухо спросила Дженнифер.
– Восстановлюсь.
На этом обсуждение закончилось.
По возвращении Джессика мало говорила о поездке; рассказы ее были обрывочны, и вытащить из нее нечто связное Дженнифер не удавалось. Так что у той так и не сложилось сколько-нибудь четкой картины пребывания сестры заграницей.
– Как тебе понравился город?
– После Нью-Йорка – маленький, грязный.
– А монастырь? Что там были за люди? – допытывалась она.
Джесси пожимала плечами.
– Что ты там делала?
– На кухне работала.
Дженнифер смотрела на ее руку с розовым, блестящим пятном ожога.
– Как же они там живут?
– У них огород свой. Часовню строят.
Дженнифер пыталась поймать взгляд сестры – уклончивый, неприрученный. Что-то там с Джесси произошло, какая-то была в ней неуловимая перемена.
– У тебя там кто-нибудь был? – спросила Дженнифер напрямую, когда Алан отправился спать.
И по тому, как Джессика промолчала, Дженни почувствовала, что права: ее сестра вернулась из-за границы женщиной.
Стала автоматически собирать со стола.
– В твоей комнате никто ничего не трогал. Так что можешь опять заселяться…
– Спасибо, – прервала ее Джессика. – Но только до тех пор, пока не подыщу жильё. Здесь я жить больше не буду.
Салатница чуть притормозила на пути в раковину и продолжила путь.
– Как знаешь.
Заработок Джесси в кафе и отцовский «учебный фонд» позволили ей снять угол – тут же, в Бронксе, недалеко от университета. На лекции Джессика теперь ходила пешком.
Студия единственным окном выходила на шумную, грязную улицу; когда-то белая дверь с глазком закрывалась на массивный замок. Пол был исцарапан и вытерт. На плите со сколотой эмалью работала только одна горелка.
Дженнифер приехала с визитом через месяц, когда ее беспокойство, вызванное возвращением Джесси из Новогорода, наконец улеглось. Алан был при доме, о Джесси не заговаривал. Казалось, весь неприятный эпизод откатился сам собой в прошлое. Дженни даже спрашивала себя иногда – не привиделось ли ей все это прошлой весной?
– На твоем месте я бы все-таки купила кровать вместо этого матраса, – сказала она сестре, озабоченно оглядывая ее новое жильё. – И покрасить бы не помешало – как следует тут не отмоешь.
Перед уходом пригласила Джесси приехать в гости на Пасху. Все-таки семье полагалось периодически собираться вместе.
На Пасхальный обед Джессика явилась в джинсах.
– Ты бы хоть ради праздника привела себя в божеский вид! – не удержалась Дженнифер. – Выглядишь как шпана. Как была, так и осталась!
– Ты тоже как была, так и осталась – курица, – бросила в ответ Джесси.
– Справляют ли Пасху в России? – осведомился Алан, которому наскучила их перепалка.
– Куличи пекут. Яйца красят. Творог сладкий делают с изюмом.
Дженнифер пожала плечами:
– Никогда о таком не слышала. Кто же тебе рассказал о всех этих местных традициях?
Она никак не могла дознаться – что за роман был у сестры в России? Прилично ли это было? Опасно?
Во время десерта раздался звонок из Майами: отец звонил их поздравить. Спросил Алана и старшую дочь о работе. Похвалил Джессику за благотворительную деятельность в развивающейся стране. Джессика настолько отвыкла от его голоса, что едва узнала.
– Ты что же, теперь на втором курсе? – поинтересовался Уолтер.
Джессика закатила глаза.
– Пока, папа.
В тот год она закончила колледж.
Отдел социальной помощи, куда она подала заявление на работу, находился тут же, в Бронксе, в районе складов. Ее диплом соответствовал вакансии лишь отчасти, но государственных служащих не хватало. Джессику взяли.
Ее босс, мистер Рамирес, поджарый чернявый пуэрториканец лет пятидесяти, во главу угла ставил репутацию их конторы. С клиентами во время интервью следовало держаться строго, проявляя при этом максимум политкорректности. Личной вовлеченности – избегать. От сложных случаев, могущих испортить показатели офиса, – уходить, сплавляя их в сходные учреждения.
Бюро, разделенное перегородками на «офисные кубы», выглядело убогим. Подлокотники кресел жирно блестели. Оборудование – ксерокс и два принтера – было изношенным. То у одного, то у другого сотрудника периодически «зависал» компьютер, теряя адреса и бухгалтерские рассчеты.
Налаживать технику приходил согнутый, необщительный старичок из фирмы, расположенной в соседнем квартале. Допотопные механизмы успокаивались с его появлением, как будто находили в нем родственную душу.
Среди посетителей офиса были мужчины и женщины разных возрастов и национальностей, большинство которых доводили до края не собственная болезнь или смерть кормильца, а необразованность и неповоротливость ума, жадность, пороки и лень. Клиенты садились в расшатанное вытертое кресло с обиженным видом, как будто весь мир был им чем-то обязан, но обязательств не выполнял. Вначале Джессику пару раз провели фальшивые слезы, рассказы о несуществующих страшных недугах («о таких вещах ведь не лгут»). Нарушая одну из фундаментальных заповедей, касавшуюся личной невовлеченности, она подтасовывала факты в пользу клиента. Узнав, Рамирес всплескивал руками и возводил глаза к небу.
Постепенно Джессика поняла, что вещей, о которых не лгут, просто нет. Лгали то тупо, то изобретательно, под конец сами переставая отличать правду от лжи. Деньги, которые Джессика предлагала им от лица государства, могли накормить их семьи, но не могли изменить их судьбы. Это осознание пережить ей оказалось труднее всего.
Ее убивало и обилие бумажной работы, неповоротливая бессмысленность бюрократической машины.
В конце первого года в офисе Джессика была на волосок от того, чтобы уйти. Но какая-то инерция – или теплившаяся еще на что-то надежда – ее удержала.
Задумавшись, не глядя по сторонам, Джессика шла от метро в контору. Перед глазами у нее стояла картина: неподвижная, полуодетая женщина на диване, орущий в комнате телевизор, копошащийся тут же ребенок. Муж отбывал срок в тюрьме за убийство; старший сын проходил по делу о продаже наркотиков. Депрессия сковывала мозг и мускулы негритянки. Она молчала, уставившись в одну точку, и никак не реагировала на присутствие в комнате соцработника.
Значит: связаться с местной больницей и пастором, мальчика – в приемную семью, не забыть направить его на анализы, позвонить парням из дезинфекционной службы – в квартире полно паразитов.
Джессика едва увернулась от вылетевшего как из-под земли мотоцикла.
– Эй!
Блеснул на солнце антрацитовый шлем. Она постояла немного, приходя в себя. Вот мерзавец. Но дальше пошла осторожнее, оглядываясь по сторонам.
В конторе гудел голос Розы, напарницы:
– Я звонила вам в девять утра! Сейчас сколько? Три! С девяти до трех я не могу включить этот чертов компьютер! У меня срочные, понимаете – срочные! – дела! У меня обязательства! Где мистер Алборн?
– Мистер Алборн дома, с острым желудочным расстройством. Я вам уже говорил. – Молодой незнакомый голос отвечал спокойно и ровно на истерические выкрики Розы. – Я приехал как только смог.
На подоконнике Джессика заметила черный мотоциклетный шлем.
Заглянув в «куб» напарницы, она обнаружила на ее месте темноволосого парня в костюме и галстуке, в начищенных до блеска ботинках.
– Эй, мастер, – бросила Джессика. – Это ты на меня сейчас чуть не наехал?
Молодой человек оторвал от экрана совсем еще мальчишеские, в густых ресницах глаза.
– Научись сначала водить свой драндулет, а потом уже езди, – договорила Джессика, но уже отчего-то без злости.
– А, так это вы переходили на красный свет?..
– Ничего подобного я не делала.
– У меня из-за вас чуть сердце не выскочило.
– То-то и видно.
Он явился через два дня. Прошел прямо за перегородку.
Джессика удивилась:
– У нас вроде не сломано ничего.
– Я не компьютеры чинить пришел.
– А зачем?
Он опустил глаза, повертел шлем в руках.
– Если вы ничего не делаете после работы…
Джессика забралась на заднее сиденье мотоцикла, крепко обхватила парня за спину.
– Ну и куда мы?
– В китайский ресторан. Потрясающие спринг-роллз. Му-шу порк, пекинская утка и прочее.
Ресторан оказался дешевой закусочной на несколько столиков.
– Вот здорово! – воскликнул ее новый знакомый, увидев на улице очередь.
– Что здорово? – не поняла Джессика, одуревшая от ветра и рева мотора.
– У ребят дела идут хорошо – вот что здорово! Постоим минут двадцать максимум, – добавил он, отвечая улыбкой на ее обескураженный взгляд.
– Ну и логика…
Он представился:
– Мэттью.
К концу вечера она поняла, что никогда не встречала людей, способных, как Мэтт, находить положительное абсолютно во всем.
– Съешьте суп, – уговаривал он, тыкая в меню пальцем.
– Я супов не ем.
– Ну тогда вина или пива?
– Я не пью.
– Значит, у вас никогда не будет проблем с лишним весом… Нет, вы вообще в потрясающей форме. Хотите, я научу вас есть палочками? А в кино вы тоже не ходите?
– Нет.
– За углом, в «Мирамакс» идет…
Он назвал популярную в то лето комедию.
Ей предстоял пустой вечер.
– Предупреждаю, фильм идиотский.
– Ну, поддержим, по крайней мере, местный кинотеатр. Ребятам же надо на что-то жить.
Сидя в кино рядом с ним, Джессика неожиданно обнаружила, что пошлые банальности сценариста и режиссера ей практически не досаждают. Вместо того, чтобы смотреть на экран, она исподтишка поглядывала на Мэттью. Его лицо светилось детским любопытством. Конец, предсказуемо сладкий, не вызвал у него протеста, напротив, принес, казалось, своеобразное удовлетворение.
Он начал ежедневно встречать ее после работы. Джессика не выражала по этому поводу радости, но и не протестовала. После утомительного, напряженного дня присутствие Мэттью действовало на нее успокаивающе.
Постепенно она узнала, что отец его, еврей, живет в Хайфе. Что Мэтт, повинуясь отцовскому настоянию (и чувству долга, которое так и осталось Джессике непонятным), оставил на время занятия в NYU и провел в Хайфе год, отслужив в израильской армии.
– Расскажи, – как-то попросила она его, – как это было?
– Прости, Джесси. Мы все дали подписку о неразглашении.
– Нас же никто не слышит. Ну что за глупости?
Он грустнел оттого, что должен ей отказать, но упорно молчал.
Мать Мэттью жила где-то в Манхэттене. Однажды он предложил к ней зайти, но Джессика отказалась.
Годовщину знакомства они праздновали в однокомнатной квартирке, которую Мэтт снимал в Кингсбридже. Стол, сделанный из широкой, положеннной на два чурбачка, доски («отличный дуб, нашел на свалке»), украшала коробка с остатками пиццы. Мэттью сидел на складном диванчике, обняв Джессику за плечи.
– Перебирайся ко мне насовсем, – проговорил он внезапно, поворачиваясь к ней.
– Зачем?
– Ну как зачем? Так…
– До работы из дома ближе.
Переезжать к нему она не собиралась, но по воскресеньям они почти всегда обедали вместе, потом бродили по городу, как правило, без маршрута и цели, сворачивая на приглянувшиеся улицы. В одну из таких прогулок Джессика показала Мэттью гостиницу, построенную старичком-русским.
– Здорово! – с живостью отозвался он. Щелкнул на телефон здание и Джессику возле ограды. – И дерево живо!
Пару раз она ездила с ним на Брайтон. Мэттью не выносил холодной воды. Пока Джессика купалась, он, замотав шею шарфом, вышагивал по берегу беспокойно, как преданный пес. Когда она выходила, подбегал и набрасывал полотенце.
– Ну когда же ты ко мне переедешь? – спрашивал он, растирая ее спину с крупными бусинами позвонков. – Смотри, синяя вся.
– Я не перееду к тебе.
– Почему?
– Потому что человеку нужно иногда побыть одному.
Он полувздыхал, полуворчал и яростнее тер ее полотенцем.
Когда Джессика поняла, что у нее будет ребенок, то сразу подумала: я в ловушке.
Она ничего не сказала Мэттью: надо было сперва понять, что же делать. Ее не отпускало ощущение случившегося несчастья. Страшило появление на свет орущего бессмысленного существа. Было страшно менять свою жизнь.
Но ведь от ребенка можно избавиться.
Она выложила все Дженни, совершенно ее огорошив.
– Конечно, – ответила та. – Все это ужасно, но в данном случае ты совершенно права. В первый раз проявляешь хоть какой-то здравый смысл. Ты несамостоятельна, безответственна. Семью заводить тебе рано. Да и кто вообще этот парень, с которым ты живешь? Что у него за работа?
Дженнифер избегала смотреть на сестру. Ее лекарства не умещались в медицинском шкафчике, часть их переползла в трельяжные ящики в спальне. Она пыталась уговорить Алана на искусственное оплодотворение, но тот возражал: процедура слишком дорого стоила. «Господи, ну почему ей, а не мне? – страдала Дженнифер, чувствуя, как стыд приливает к щекам. – Ей, которая ничем этого не заслужила, которая этого и не хочет, которая знать не знает, с какого конца взяться за материнство? Ну где справедливость?!»
– Я дам тебе денег. – (Я знаю, что по всем христианским законам должна настоять, чтобы эта дура сохранила ребенка. Но я не могу…) – Отцу, так и быть, ничего не скажу.
«Господи, видишь, во что я превратилась!»
Мэттью догадался о ее положении, когда однажды утром Джессику стошнило на пороге ванной.
– Ты точно уверена?
– Точнее нельзя.
Видя ее раздражение, он старался держаться спокойно и счастья своего не показывать.
– Ну что же, давай, значит, праздновать?
И попытался ее обнять. Она скинула его руку, ненавидя и сияющие глаза, и мороженое, которое он зачем-то достал, и бутылку газировки вместо шампанского.
– Я разве сказала тебе, что оставляю ребенка?
Его лицо вытянулось, стало серым.
– О чем ты, Джесс? Это просто депрессия, так бывает. Она скоро пройдет…
Джессика действительно до последнего собиралась избавиться от этого нечто, что сидело внутри у нее, словно болезнь, но отчего-то тянула и тянула и к врачу не шла. В конце концов стало поздно.
Потом ей казалось, что она оставила ребенка не из-за любви к нему и уж конечно не из-за Мэттью, а с тем только, чтобы поступить Дженнифер наперекор.
И еще одну вещь она сделала, чтобы досадить и сестре, и отцу, и всему клану. На свою свадьбу с Мэттью – самую обычную, в мэрии, – она пригласила Милдред.
Мэттью настоял на общем ужине в Манхэттене, в итальянском ресторане.
– Нет, Джесс, не хочешь платья – ладно, пожалуйста. Но ничего не устраивать просто нельзя. Все же они семья.
Джессика фыркнула, но уступила.
На свадьбе Милдред выглядела как маленькая сушеная грушка. Прическа – словно редкие волосы взбили миксером. Темные синяки под глазами. Фиолетовые юбка с жакетом не совпадали по тону.
Глядя на круглую серебряную брошь, Джессика вдруг представила, как Милдред, наряжаясь, цепляет ее к воротнику, выгибая куриную шею.
За ужином один Мэттью держался с Милдред приветливо. Уолтер был занят Эмили. Алан строил из себя Джеймса Бонда: пил мартини и отвешивал комплименты Норе, матери Мэттью. Нора – нервная манхэттенская дама, одетая почему-то в черное, не знала, как реагировать на назойливое внимание этого развязного, с бычьей шеей, мужчины.
Дженни периодически бросала на мужа пытливый настороженный взгляд. Сосредоточенная на своем, она говорила только когда к ней обращались. В противоположность раздобревшему Алану, она выглядела увядшей. Положение не спасали ни платье с оборками, ни бусы, ни туфли на каблуках.
Торжество закончилось рано – не было еще и полуночи.
– Джесс, я, пожалуй, отвезу твою бабушку в гостиницу, – сказал Мэттью, прощаясь с последними гостями.
– Вместе поедем.
В безликом, пропахшем дезинфекцией номере «Холидей Инн», Джессика уложила бабку в постель. Ее беспомощное тело потерялось среди простыней и подушек королевской кровати.
– Может, мне отвезти ее завтра в Конкорд? – проговорил Мэттью, когда они возвращались домой на такси. – Хотя оставлять тебя в первый день мне бы не очень хотелось. Что скажешь, Джесс?
– Не знаю. Посмотрим.
Но, когда утром они вернулись в «Холидей Инн», Милдред оказалась вполне оправившейся – настолько, чтобы самостоятельно отбыть на своем «Форде» домой.
– У вас будет дочь, – заверила Джессику врач.
Но месяца за два до назначенной даты монитор выдал что-то, заставившее медсестру, девчонку-пуэрториканку в темных то ли родинках, то ли веснушках, подпрыгнуть:
– Это же пенис! Нет, вы посмотрите! Какой хитрый, так долго его от нас прятал!
Джессика, распростертая в кресле, простонала:
– Еще не легче!
(А впрочем, какая разница.)
Дотянув до последнего, они с Мэттью примчались в приемный покой, когда схватки шли уже почти непрерывно, с промежутком в минуту.
– Надо же, – меланхолично произнесла чернокожая сиделка. – Жердь баскетбольный мяч проглотила.
Было два часа ночи.
Обезболивающего ей не дали: «Ты уже почти дотерпела. Немного осталось. Толкай!»
Между схватками Джессика успела заметить, как в палату привезли каталку с широкой лампой – похожей на те, под которыми держат в супермаркете горячих жареных кур.
«Зачем это? Для кого эта синяя шапка?» Что-то должно было отделиться от ее собственного организма, зажить самостоятельно…
Когда ей на руки положили спеленутого Дэнни и их глаза встретились, она ровным счетом ничего не почувствовала, словно анестезия охватила все ее ощущения без остатка.
И когда явившийся утром бородатый врач, оказавшийся впоследствии педиатром, радостно возвестил: «Ни о чем не волнуйтесь – он пышет здоровьем!», Джессика не сразу взяла в толк, о ком, собственно, речь.
Начались бессонные ночи, много, много ночей. Дэнни, беспокойный, вечно орущий, сковывал ее, тянул гирей ко дну. Она падала от усталости и все мечтала, как сдаст его в ясли и выберется наконец-то из дома. Но, вернувшись к своим неблагополучным клиентам и перекладыванию бумаг, поняла, что облегчения нет, что что-то в ней изменилось. Как и дома, она не видела в своем занятии ничего, кроме скучной обязанности. Идея «благородного дела», приведшая ее в офис, выцвела и уже не вызывала никаких чувств: ни удовлетворения, ни разочарования, ни даже досады на собственную детскую наивность.
Дэнни было три года, когда Мэттью получил место в IBM. Название его должности не держалось у Джессики в голове: Мэттью его с гордостью произносил, и она тут же его забывала.
Они взяли в банке кредит и купили маленький домик в пригороде, в Лейктоне. (Из таких домиков – один к одному – состоял целый блок: поставленные друг на друга две коробочки с крышей и выгнутым эркером, в котором красовалась неизменная герань.)
Джессика не хотела переезжать. Мэттью понадобилось несколько месяцев, чтобы она наконец сдалась.
Теперь Мэттью мог пешком добираться до службы. Дэнни – дышать чистым воздухом и ходить в один из лучших детских садов области, как с гордостью объявила родителям заведующая.
Продав мотоцикл, они купили, также в рассрочку, подержанную «Тойоту» – для Джессики, ездить в бюро.
Забирая Дэнни после работы из детского сада, Джесси, сама того не желая, оказывалась теперь в курсе местных новостей и событий. Из болтовни мамаш она узнавала, кто какую газонокосилку купил, кто переехал, какой ресторан открылся в соседней деревне, кто куда ездил летом и чей муж участвовал в этом году в Кентукки дерби.
Пару раз Дэнни приглашали на детские праздники. Мэттью ее отказ пойти не одобрил: «Дэнни нужна компания. Ты же не хочешь, чтобы мальчишка рос без друзей?». Cледующее приглашение Джессика, внутренне на него негодуя, приняла.
– Ну и нечего было ходить, – огрызнулась она, вернувшись. – Болталась там как….
– Но мальчику-то понравилось? Тебе весело было?
Он схватил ребенка подмышки и закружил по комнате. Тот завизжал, широко раскрыв рот и зажмурясь.
– Ему было весело! – приговаривал речитативом Мэттью. – Ему всегда будет весело!
– Вот сам и иди в следующий раз.
– Зря ты так, Джесс. – Мэтт опустил Дэнни на пол. – Может, если бы ты изменила свое отношение к этим молодым мамам, тебе самой было бы легче. Может, они в чем-то помогли бы тебе, что-нибудь посоветовали. Они все тут знают. Ну не может быть, чтобы они все были дуры.
– Пошел к черту.
– Зря ты так, Джесс…
В субботу они ходили в итальянский ресторанчик за углом. Заказывали пиццу на всех. Мэттью брал пиво. Фотографировал пузырящийся красным круг на столе. Он всегда делал фото: в день рождения сына фотографировал торт, на корпоративах делал снимки буфета, тарелок с ветчиной, мисок с салатом. Когда ремонтировали кухню – снимал до и после.
Мебелью они обзаводились постепенно.
Сперва купили обеденный стол. Выкинули дубовую доску. Потом – диван.
Когда Дэнни опрокинул на этот белый диван стакан шоколадного молока, Джесси неожиданно для себя на него накричала. Орала, словно из нее душу вытаскивали.
И новая мебель, и взносы за дом и «Тойоту», и спортивная секция, куда Мэтт записал сына, потянули за собой шлейф счетов.
Она стала следить за распродажами, прикидывала перед каждой покупкой: нужна ли Дэнни, и мужу, и ей самой та или иная вещь? Предметы и цены на них приобрели небывалую раньше значительность.
– Зачем ты покупаешь ему велосипед? – с раздражением спрашивала она Мэттью.
– Должен же Дэн научиться кататься!
– Кто будет его учить? Ты целые дни на работе.
– В воскресенье поведу его в парк.
– В воскресенье ты от компьютера не отлипаешь.
– Я выберу время.
Раздражение не унималось:
– Ты знаешь, сколько стоит велосипед?
– Ну и что…
В такие минуты ей было отвратительно все: и покупки, и Мэтт, и она сама.
Все это время они никуда не выезжали. Но в первое же Лейктонское лето один из коллег Мэттью (блестящий специалист, умница!) порекомендовал ему снять на отпуск дачу в Вермонте.
– Он и сам жил там летом с семьей – им понравилось. Удобный дом и недорого…
– Ты и в дырявом сарае жил бы с восторгом, если бы его порекомендовал сослуживец! – воскликнула Джесси. – Что за идиотская способность влюбляться в кого ни попадя? Чем все это, скажи, лучше Лейктона?
Вермонт не вызвал у нее никаких чувств, кроме отторжения.
В первый же вечер, запершись в спальне, она позвонила Нийлу. Он даже не удивился, говорил так, будто они расстались только вчера.
– А, путешественница! Где ты сейчас?
– В Вермонте.
– Путешествуешь, значит?
Она не могла бы сказать, радость или тоску вызывал в ней этот знакомый голос.
Спустилась тихо по лестнице, мимо ванной, где Мэттью мыл Дэнни голову, ушла в рощицу за домом. Набрела на полузаросший пруд. Зеленый глянец, подернутый рябью, тинный тяжелый запах, жесткие листья кувшинок. Сырой земляной пляж, разогретый солнцем.
В те летние две недели эти пруд и пляж стали ее собственным пятачком, куда она забиралась при первой возможности. Когда Мэттью и Дэнни наконец с восторгом их обнаружили, Джессика, оберегая секрет, никак не выдала, что место ей хорошо знакомо.
Вернувшись в Лейктон, она опять позвонила Нийлу. Нийл был занят. Разговор вышел коротким и холодно вежливым. Перед Рождеством Джессика еще раз набрала его номер. Но трубку подняла какая-то девица с азиатским акцентом. Джесси дала отбой.
Вернувшись, в первые же выходные она неожиданно собралась и отправилась в Уэстон, позвонив Милдред с дороги.
Милдерд открыла. Она была гладко причесана; блузку явно пыталась отгладить к приезду внучки.
В полураскрытой двери спальни виднелся тяжелый комод с фотографиями, край неприбранной кровати, стоптанный шлепанец. Все в запущенной квартирке выдавало бедность.
Из-за дивана с изодранной обивкой высунулась серая полосатая морда. Кот опасливо созерцал гостью.
– Я не знала, что у тебя кошка.
– Это Пэкс. Ему уже десять лет.
Джессика вытащила из сумки подарки: розовую кофточку, шарфик.
– Ты привезла джем? – с неожиданной живостью спросила Милдред. – Спасибо. Я люблю яблочный. Но давно уже его не покупаю.
– Это малиновый.
– Я тоже кое-что припасла к нашей встрече.
Возникла как из шапки фокусника бутылка шампанского.
– Бабушка, я не пью.
– Как? Вообще?
– Вообще.
– Значит, я буду одна? Нет, это как-то не по-людски.
Джессика сделала сэндвичи, и они молча перекусили.
Милдред не спрашивала, где ее зять и правнук. Раз внучка приехала одна, значит, так надо было.
– В парикмахерской я, значит, давно уже не работаю. А на пенсию ведь не слишком-то разживешься.
– Конечно.
– Знаешь, что я решила? Пойду в супермаркет кассиром.
– Кассиром?
Милдред кивнула. Протянула руку к бутылке. Золотая жидкость в бокале вспенилась.
– Им как раз нужен человек в утреннюю смену. Ничего – рано встану, зато потом посплю.
«Пусть, – подумала Джесси. – Я-то тут при чем?»
Разговор иссяк. Ободренный тишиной и тем, что люди в комнате сидели не двигаясь, кот вылез из-за дивана и стал тереться о ногу Милдред.
– Расскажи мне про Дэнни, – неожиданно попросила старуха.
Джессика вздрогнула.
– Дэнни? Нормальный ребенок… В футбол играет. Мэтт ему свой старый компьютер отдал – так вот он и сидит целые дни с проводами в ушах.
Милдред кивнула.
– А Мэттью?
– Что Мэттью? Он тоже.
– Он хороший, – неожиданно проговорила бабка. – Ты останешься ночевать?
– Нет, поеду. Вот…
Сумму на чеке Джессика поставила последней. Вывела в конце концов единицу с тремя нулями. Зато потом – все, пусть сама разбирается как хочет. Больше она сюда ни ногой.
– На. Не нужно тебе никаким кассиром идти.
Бабка уставилась на чек, вылупила глаза. Через пару недель опять поехала к Милдред, прихватив банку яблочного джема и новый чек. Она ничего не сказала Мэттью об этой новой статье расходов. А он ничего не спросил.
Поднимаясь к бабке по лестнице, Джессика столкнулась с выходившим из ее квартиры высоким человеком в ветровке и кедах, с пышной, совершенно седой шевелюрой. Человек посмотрел на нее пристально и пробормотал что-то вроде приветствия.
Если бы не доктор Гринберг с его волшебными оранжевыми цилиндриками, она бы вообще не спала. Но и снадобий («маленьких помощников», как она их прозвала), хватало часа на четыре. Заснув после часа, она просыпалась в пять и потом часов до семи голова у нее была совершенно чиста и ясна, и только темные образы, которые в ней крутились, и страхи были огромны, отчетливы и прозрачны, как стекло.
Клетка, сделанная словно из воздуха. Прозрачный куб, из которого не выбраться, на упругие стены которого без конца натыкаешься и отлетаешь назад.
Около семи в ней будто гасили холодный свет, и на какой-то час она проваливались в серые сумерки, которые облегчали переход в реальный суетный день.
Кофе, тост, ложка джема. Джем в банке густой, вязкий. Каждое утро в окне шагает куда-то рыжий очкастый парень. Машины его объезжают по широкой дуге. Если дождь – парень идет под зонтом, огромным, как детская карусель. Как-то осенью, вернувшись из Вермонта, Джессика заметила, как он раздобрел.
Когда мистер Рамирес (Дэнни в тот год исполнилось пять) вызвал ее к себе в кабинет, Джессика удивилась. Вот ведь событие! Если ему и бывало что-нибудь нужно, он всегда сам являлся к ним за перегородку. Ломала голову целый день.
Рамирес приступил прямо к делу:
– Миссис Логан, мы в администрации хотели бы вас наградить. Вы работаете у нас уже не один год. Как вы на это смотрите?
– Спасибо.
– Нет, вы не понимаете.
– Почему? Понимаю.
– «Служащий года» – это очень почетное звание. Вы получите премию. И потом, если, например, в офисе освобождается место начальника отдела, то замену ищут в первую очередь среди отмеченных званиями сотрудников. Вот у нас как раз освобождается такое место после Нового года. Так что я поздравляю вас.
– Знаешь, Мэтт, – сказала она, поднявшись вечером к мужу в его «рабочую» каморку на чердаке, – Рамирес предложил мне место начальника. Вот смех.
– Здорово! – Мэттью медленно оторвался от монитора: голова его уже повернулась к Джесси, а глаза еще какое-то время следили за бегущими строчками. – Тебя вечно там что-нибудь раздражает. Теперь ты сможешь реально на что-то влиять, с новыми-то возможностями.
Она усмехнулась: реально никто на что-либо влиять не мог.
– Чушь это. Денег больше дадут, вот и все.
Мэттью поморщился. Он отрастил волосы, которые теперь закрывали уши и часть лба и падали на воротник.
– Ты же не из-за денег работаешь. А из-за того, что хочешь внести свою лепту.
– Какую еще «лепту»?
– Не понимаю, что в этом плохого, – отозвался он, серьезно глядя на нее своими темными глазами. – Помогать людям…
На экране что-то мигнуло, и Мэттью вернулся в сеть: сначала глаза, потом голова, плечи.
…Что можно будет сделать с этими неожиданными деньгами? Поехать куда-нибудь. Да. Одна из мамаш в детском саду описывала поездку в Большой Каньон, другая – в Калифорнию, в Сан-Франциско. Увидеть Золотой Мост, Гавайские острова…
Возвращаясь как-то из Гарлема, по дороге в бюро, Джессика завернула в то здание, где работал Нийл. Это был небоскреб – мраморная, с темными зеркалами, бронезащитным стеклом и бесшумными лифтами крепость.
– У вас назначено? – спросил ее отутюженный бритый охранник в черном.
– Нет.
Она постояла немного в холле, глядя на плюшевые кресла и пальмы, и вышла обратно сквозь вращающиеся двери.
Соседи слева пристроили к дому еще один куб. Справа – выкопали бассейн. Пару раз они приглашали Дэнни купаться, и Мэттью его водил.
Они сами тоже купили новый диван, телевизор, угловой шкафчик в столовую, два тяжелых кожаных кресла, от которых комната сразу потеряла в размере. «Неплохо бы и нам перестроить вход в дом, – думала по ночам Джессика. – Добавить стенных шкафов – столько скопилось вещей». Все вещи казались отчего-то одного цвета – бурого.
И даже у Милдред появились какие-то деньги.
– Откуда? – пыталась дознаться Джесси.
Но бабка молчала или туманно намекала на некое выгодное вложение, которое сделал от ее имени Джо.
– И телевизор купил?
– Пламенный.
– Плазменный.
– У всех, сейчас, говорят, такие.
Она наконец вставила себе зубы. Кроме того, стала посылать с Джессикой Дэнни подарки, а когда та приехала к ней вместе с сыном, вручила ему настольную игру, с ее точки зрения, развивающую. Дэнни, вернувшись, заставил ее на дальнюю полку.
– Бабушка, мне уже восемь лет!
Глядя на него, большеголового и худенького, было ясно, что ни атлетом, ни просто поклонником активного физического отдыха он никогда не будет.
Интерес для Дэнни представляла лишь электроника: компьютеры, айфоны, айпэды. Он торчал в сети сутками. Когда к нему обращались, нехотя вытаскивал из ушей пуговицы наушников и делал скучающее, недовольное лицо. Если что-нибудь заедало и система давала сбой, бежал со всех ног к отцу. Джессика обращалась к нему, только когда было абсолютно необходимо.
Если бы дали должность, думала она, можно было бы отправить его на все лето в какой-нибудь компьютерный лагерь. И уехать…
По утрам из радио в верную «Тойоту» просачивались сведения о том, чем жил мир. Поизносившуюся машину наполняло теперь жужжание сводок о бюджете штата, войне в Ираке и строительном буме. Как правило, Джессика выхватывала из этого фона только отдельные слова. Имя, географическое название, случайная фраза, выбившись чем-то из общего ряда, будили внимание.
«Смерть путем эвтаназии. Двое американцев русского происхождения прибегли к врачебному самоубийству в клинике под Цюрихом».
Смерть, название европейского города. Джессика прибавила звук.
«Оба, уже пожилые люди, были серьезно больны. У женщины – последняя стадия рака. У ее мужа – больное сердце, серьезная операция в прошлом. Архитектор, в свое время он спроектировал в Манхэттене несколько зданий (здания к настоящему времени не сохранились)».
Она ослышалась? Тусклые запонки, пачка «Мальборо», рассеянная улыбка. Что это, совпадение? Нет, слишком уж много всего совпало. Значит, правда?
«Их дочь, проживающая в Штатах, отказалась приехать в Цюрих, объясняя свой поступок религиозными соображениями. Как мы знаем, эвтаназия в Штатах запрещена. Но общественное мнение по этому вопросу опять разделилось…»
Позвонить миссис Симмз? Да жива ли она? Сколько же лет назад это было?
«Вы слушали обзор новостей в «Нью-Йорк Таймс»».
Может быть, Джессика и решилась бы набрать номер своей старой учительницы, но в тот же день вечером ей позвонила Дженни и сказала, что у Нийла Паркера умер от инсульта отец. Стало не до того.
Дженни с Аланом собиралась на похороны: родни у Паркеров почти не осталось, и следовало поддержать семью. Ни Алан, ни она сама близко не знали Тимоти, но намеревалась приехать Рэйчел, и даже Мелисса, оказавшаяся как раз в это время в Бостоне.
Как и прежде, семья Логанов стягивалась вместе на свадьбы и похороны.
Джессика успела перед отъездом сходить в парикмахерскую, остричь начинавшие отрастать волосы.
– Опять под мальчишку?
– Да.
– Почему бы вам не отпустить чуток? У вас такие густые волосы. Если бы у меня были такие, я бы отрастила до пояса.
Они с Синди знали друг друга давно, поэтому та могла позволить себе некоторую фамильярность.
– Вы все такая же худенькая. Молодец. Худоба сейчас в моде. – Парикмахерша – в чем-то темном и облегающем – двигалась упруго, неслышно. – Вы не поверите: если бы я была толстая, у меня исчезла бы половина клиентов. Я-то уж знаю. Судят по внешнему виду. – Смыв шампунь и пересадив ее в кресло, она энергично терла голову Джессики полотенцем. – А что там в душе у тебя – никого не интересует.
Ее руки замерли. Джессика открыла глаза. Синди озабоченно разглядывала ее волосы надо лбом.
– А что, если мы закрасим здесь седину? Этой пряди в прошлый раз не было.
Они обе смотрели в зеркало. Глаза их встречались там, за его холодной поверхностью.
Наконец Джессика пожала плечами.
– Вот и отлично. – Руки вернулись к привычным движениям. – У меня как раз есть новое средство. И тон – прямо ваш, подбирать не надо. Вы не представяляете, сколько ко мне приходит деловых мужчин! Мол, клиенты хотят, чтобы ты молодо выглядел. Что ж, я крашу. Хотя и говорю – очень уж у нас в обществе сильны предрассудки. Впрочем, цены у меня в общем низкие. Вы поспрашивайте вокруг – это ужас, сколько берут за окраску.
Недовольная собой, Джессика хлопнула дверцей «Тойоты». Вытянулась на сиденье, пытаясь заглянуть в зеркальце. Фу! Мэтт меня не узнает!
Достала ключи.
…Скоро мой день рожденья. Сколько мне лет? Не могу вспомнить. Двадцать восемь? Нет, двадцать девять. Или двадцать девять мне было в прошлом году?..
Бурое здание протестантской церкви в тумане. Бурая вереница машин. Бурый костюм Мелиссы. Бурый силуэт Алана у дверей. Как же он раздобрел! Бурая сумка Дженни.
Тело Тимоти лежало в гробу, на возвышении, в «головной части» церкви. Нийл стоял возле. Его сходство с отцом, живым, таким, каким Джессика его помнила, было ошеломительным.
Холодное, замкнутое лицо. Он принимал соболезнования, будто отбывая повинность. Ничем не выделил ее из ручейка подходивших, кивнул, как и всем остальным.
Начали вовремя. Нийл говорил об отце спокойно, размеренно. Его слова были полны достоинства и сдержанной печали. Тимоти – человек, всего в жизни добившийся сам. Для Нийла он был не только отцом, заменившим собой всю семью (на этой фразе Нийл сделал паузу) – но и объектом для подражания. Его материальный успех помог Нийлу стать, кем он стал. Прекрасный строитель, подрядчик, он заботился о своих рабочих, знал имена их жен и детей. Нам всем будет его нехватать.
Джессика не слышала того, что он говорил. Следила лишь за мерным движением губ, за тем, как выступал квадратный, с ямочкой, выбритый подбородок. «В этого человека я была влюблена столько лет…»
В здании пахло сыростью. Сквозь витражи сочился слабый разреженный свет. Хлопнуло где-то сзади приставное сиденье.
Дэнни неподвижно сидел между матерью и отцом. Джесси заметила: замаскированные воротником, из ушей у него стекали ручейки проводов.
– Дэнни! – резко шепнула она. Мальчик не слышал. Тогда Джессика с силой дернула провод. Сын обернулся. Ошарашенный, обиженный взгляд.
– Чтобы я этого здесь не видела!
– Что? – Мэттью нагнулся вперед. – Что такое?
И зачем они увязались с ней ехать? Эта часть жизни была только ее.
Из церкви поехали на поминки. В снятом при похоронной конторе зале, просторном и строгом, сразу стало заметно, как мало людей осталось: многие уехали прямо с прощания. Рядом с Нийлом Джесси заметила женщину с крашеными волосами, в очках. Черные чулки обтягивали крепкие икры. Остроносые туфли на шпильках. Смутное ощущение чего-то нездешнего.
– Кто это?
Дженни ответила:
– Его мать.
– Мать?
– Ну да, Элен. Которая сбежала.
Джессика с интересом смотрела на женщину. Та что-то быстро, вполголоса говорила Нийлу, придерживая на груди темный, спадавший складками шарф. Нийл глядел в пол, кивал еле заметно.
– Почему же она сбежала?
– Подожди, я возьму себе что-нибудь. Умираю, так хочу есть.
Дженни вернулась с тарелкой сэндвичей.
– Не знаю я, почему. Работала там, но все говорили: просто завела себе заграницей кого-то. Приехала вот теперь. Вовремя – ничего не скажешь. Муж на том свете, сыну под сорок. Ни совести, ни стыда.
– А живет она где?
– То ли в Швеции, то ли в Швейцарии – я их путаю… Материально Нийл уже стоит больше нее в три раза. Алисон Шо, то есть Крюгер, мне говорила, что он недавно купил себе остров, «Гагачий», кажется, – странное такое название. Мать и прилетела, наверное, чтобы что-то с Нийла стрясти.
Дженни отошла и вернулась с куском шоколадного кекса.
– Мы сами, конечно, островов не покупаем, но у Алана дела тоже неплохо идут. Да и меня вот недавно повысили в должности.
Последние слова Дженни проговорила невнятно, жуя.
– Вот как?
– Конечно, это нагрузочно, но ничего не поделаешь. Никто кроме меня с этой работой просто не справится.
– Не тебя одну повышают, – резко ответила Джессика, просто чтобы ее осадить. – Рамирес уже утрясает что-то со ставками.
Она даже удивилась своей горячности. Но все в этом зале было словно наэлектризовано – повышения, назначения, капитал… Краем глаза она заметила: оставив мать, Нийл подошел к Рэйчел и Майку. Майк, походивший на благостного бульдога, похлопал его по плечу. Рэйчел рассмеялась чему-то.
Женщина в очках, оставшись одна посреди зала, зябко куталась в шелковый шарф. Она продолжала стоять где была, то ли ожидая, что Нийл к ней вернется, то ли просто не зная, куда себя деть. Ее обходили, оглядывая – кто с неодобрением, кто с любопытством.
Когда начали разъезжаться, Рэйчел и Майк заняли место в «БМВ» Нийла, прихватив еще одну дальнюю родственницу, которой было с ними по пути.
Мелисса уехала с Полом и неизвестной пожилой парой. Уехали Дженни с Аланом, взяв с Мэттью слово привезти к ним семью на День благодарения.
Машины отчаливали одна за другой.
– Где твоя куртка? – спросила Джессика, увидев, что сын стоял, как и был, в одной рубашке.
– Не знаю. Там где-то.
– Иди ищи.
– Простите, – вдруг услышала она рядом с собой незнакомый голос с едва заметным акцентом. – Вы не знаете, как мне вызвать такси?
Оглянулась. Увидела: женщина обращается к Мэттью.
– В главном здании, у администратора можно. Это – через двор и направо, – кивнул тот.
– Спасибо. Извините меня за нескромность – вы знали моего бывшего мужа? Или нет, наверное, сына – он вам ближе по возрасту?
Ей явно не хотелось прерывать разговор.
– Да, мы с женой – это моя жена Джесси – знали их обоих немного.
– Спасибо, что вы пришли… Я – Элен Паркер.
– Очень приятно. – Мэттью пожал протянутую ему маленькую руку.
– Я выросла здесь и довольно долго жила. Все так изменилось… Столько новых построек, улиц, целых кварталов… Вы знаете, мой бывший муж был строителем.
– Да, ваш сын говорил сегодня об этом. А вот и наш Дэнни. Что, нашел, что искал? Миссис Паркер, где вы остановились? У нас есть место в машине. Мы можем вас подвезти.
В машине Элен с Дэнни сидели сзади. Джессика снова обратила внимание на ее руки: сплошные веснушки, тронутые артритом пальцы украшают крупные перстни.
Эта женщина – мать Нийла.
Всю дорогу они молчали. Элен смотрела в окно. И только у самой гостиницы Дэнни заставил их вздрогнуть как по команде, воскликнув:
– Ура! У меня на фэйсбуке появился двухсотый друг!
Его глаза были прикованы к экрану айфона.
Когда они вернулись домой, соседские окна по ту и другую сторону уже были темны. Впрочем, свет на их улице гасили рано.
Мэттью достал из холодильника пиво, включил телевизор.
– Ты хочешь чего-нибудь?
– Нет. – Джессика забралась в кресло с ногами. В голове у нее прокручивались картины прошедшего дня.
– Все-таки Дженни – ужасная курица.
– С чего это ты?
– А что?
– Зря ты так, Джесс. Сколько еще у тебя сестер?
Она бросила взгляд на мужа. Тот прихлебывал пиво из банки, щелкая пультом. На экране мелькнула бабья физиономия Майкла Дугласа: показывали «Американского президента». Мэттью прибавил звук и с удовольстивием – после целого дня за рулем – вытянул ноги.
Чужой.
– Как тебе понравилась Элен?
– Да ничего. Нормальная…
Он был поглощен фильмом. Майкл Дуглас с экрана произносил речь: «Управлять страной должны люди с высокими моральными принципами». Он едва не предал свои, но вовремя осознал, и теперь надеялся, что его девушка – лидер оппозиции – его простит. Он собирался сделать все, чтобы это произошло.
– Ты знаешь, что Элен много лет уже живет в Европе? Они с Тимоти разошлись, когда Нийл был как Дэнни, даже младше немного.
Мэттью не поворачивал головы.
– Зачем ты смотришь эту лажу?
Мэтт с трудом оторвался от телевизора. Глаза его блестели – как всегда, когда тот был растроган.
– Я лучше чувствую себя, когда смотрю. Мне приятно видеть, что все делается нормально, как надо. Тебе, разумеется, это смешно. Тебе вообще смешны эти вещи.
В голосе его прозвучали обиженные, неодобрительные нотки.
Хотя порыв позвонить миссис Симмз, вызванный недавним радиорепортажем, исчез, в последующие дни Джессика нет-нет да и возвращалась к мыслям об этой женщине и о ее русском знакомом.
«Значит, Владимир поехал все же в Швейцарию. Сколько же лет назад он приходил к нам в колледж? – пыталась вспомнить она. – Миссис Симмз сказала однажды, что он перенес инфаркт. Запрет на эвтаназию – это абсурд, у человека должно быть право выбора. И даже если он не смертельно болен, это право все равно должно быть.»
В репортаже рассказывалось о Марте (имя, естественно, было изменено) – женщине, которая работала в клинике. Перед приездом клиента Марта брала сумку – обычную сумку, с какими ходят в магазин за продуктами – и шла в самую обычную аптеку на углу в Цюрихе. Протягивала рецепт. Опускала в сумку пакет и возвращалась в клинику. Люди на улице и не подозревали о том, что у нее там, в сумке, и для чего.
Да и клиника эта вовсе не похожа на медицинское заведение: обычный деревянный дом, на обычной улице, в глубине, в стороне от проезжей части. У входа – клумба с цветами. В свободные дни Марта ухаживает за клумбой. Женщин встречает красочным свежим букетом.
Кухня, спальня с простой деревянной кроватью. Там можно пожить несколько дней. И в самый последний момент отвести добрую руку Марты с мензуркой. Или заесть снадобье квадратиком шоколада. Но только одним.
Слово «кризис», возникнув в новостях почти незаметно (сообщение о коллапсе двух крупнейших финансовых фирм Джессика пропустила мимо ушей), c каждой неделей отвоевывало на радиоволнах все больше пространства, постепенно потеснив собой все остальные слова и темы. Не замечать его больше было нельзя.
Тысячи несчастных, необразованных, серых людей, пойманных на собственную жадность как на крючок, теряли крышу над головой, в панике кидались из одного банка в другой. Безрезультатно. Банки захлопывали створки – плотно, словно моллюски.
Американская мечта вела в никуда.
Кризис протягивал свои щупальца в города и деревушки.
У дороги возле соседского дома с бассейном появилась надпись: «продажа». Бассейн закрыли щитами. Детский визг смолк. Направляясь в магазин, Джессика заметила дальше по улице еще две-три такие же точно таблички.
Как-то ночью раздался звонок. Она вырвалась из полусна, сняла трубку.
Полиция. Вежливый, механический голос. Шаблонные фразы, куда, как в пустые бланки, вставляют имена и даты. Милдред подобрали на улице – без денег и документов. Та плохо соображала и смогла назвать только одно имя: Джессика Логан.
– Вы ее внучка?
– Да.
– Ваша бабушка находилась под воздействием алкоголя.
Джессика удивилась: в последнее время Милдред практически не пила.
– У нее какая-нибудь травма?
– Ушиб колена.
– Она в больнице?
– Нет, на данный момент в участке. Ей оказывается первая помощь. Подтвердите, пожалуйста, адрес миссис Бланшар.
Джессика подтвердила.
– С кем, кроме вас, мы можем связаться?
Джессика вспомнила имя социального работника, приносившего Милдред продукты.
Выехали рано, все вместе: Мэттью, Джессика, Дэнни, которого не с кем было оставить.
– Ничего, поиграешь с Пэксом, – убеждал сына Мэтт. – Не куксись.
Но кот, напуганный вторжением, так и не вышел, просидел за диваном.
Милдред выглядела ужасно: казалась такой хрупкой, что было страшно к ней прикоснуться. При появлении родни она попыталась подняться с кровати и сидела теперь на краю, в пестром халате, свесив босые ноги. Правое колено казалось огромным из-за наложенного врачом «неотложки» компресса.
– Все деньги пропали. Все, все, что было. – Слезы бежали у нее по щекам, морщинистым словно гофрированная бумага. – Джо говорил…
– Где Джо? – пытался дознаться Мэтт.
– Уехал.
– Куда?
– Не знаю.
– Когда он вернется?
– Да какая разица, Мэтт?
Тень голоса Милдред:
– Я не знаю, когда он вернется.
– Так, ладно. Где все бумаги из банка?
– У Джо.
Потом они поехали в банк. Мэтт бесконечно долго расспрашивал, сначала рядового оператора, потом его менеджера, листал какие-то папки. В голове у Джессики гудело. Она плохо понимала, о чем шла речь.
Хотели забрать Милдред с собой. Та наотрез отказалась: за ней присмотрит медсестра – социальный работник. Да и Джо должен вот-вот вернуться. Джессика не настаивала: стариков не следовало выдергивать из привычного окружения.
Набрала номер социальной службы:
– Я хотела бы сменить программу посещений Милдред Бланшар на каждодневную.
– Пожалуйста. Но учтите: ее страховка ежедневных посещений не покрывает.
Вернувшись, Мэтт прямиком поднялся к себе на чердак, даже телевизор включать не стал. Ушел с головой в Интернет.
Джессика ждала его, свернувшись калачиком в кресле в гостиной. Мэтт спустился около трех, протирая кулаками глаза. Видно было, как у него затекла спина.
– Ну что?
Он полез в холодильник, открыл «Сэм Адамс».
– Да ничего особенно нового. Так, одна интересная деталь. Ты знаешь, что она взяла ссуду под квартиру и вложила в какой-то фонд. Да? Так вот, с этим фондом, который лопнул, связан твой Нийл Паркер. – Джессике показалось, что Мэтт поморщился. – Он то ли сам создал его, то ли просто активно поддерживал, вкладывая туда средства – незаконно, из своего же банка. Похоже, им всем грозит теперь суд…
– Тюрьма? – спросила она.
– Не знаю. Для начала, видимо, объявят банкротство. Боюсь только, что Милдред это, увы, не спасет.
– Он потеряет свой остров? – спросила Джессика.
Мэттью об острове ничего не знал. Пожал плечами:
– Все…
– У бабки плохи дела.
Дженни не поняла:
– У кого?
– У Милдред.
Дженнифер замерла на секунду с ножом в руке. На деревянной доске перед ней стыла зажаренная индейка.
– Она взяла ссуду в банке, под квартиру. Вложила в один фонд. Успела что-то получить и потратить. И все улетело. Осталась одна только пенсия.
– Она что, потеряет квартиру?
– Неясно пока.
Мужчины – Алан и Мэттью – разговаривали в гостиной. Кроме них, на День благодарения приглашены были еще две пары, сотрудники Дженнифер по муниципалитету. Сестры, хотя и были в кухне одни, переговаривались теперь шепотом.
– Откуда ты все это знаешь?
– Навещаю ее иногда.
– Ты навещаешь Милдред? – Дженнифер не могла поверить.
Какое-то время молча резала птицу: ровными аккуратными ломтями. Белое мясо отдельно от темного.
– Там на плите – клюквенный соус. Налей в соусник.
– Ладно.
– Что же она теперь будет делать?
– Не знаю.
– Нужно во что бы то ни стало добиться возмещения убытков. Нельзя, чтобы она осталась на улице!..
– Ты представляешь себе, сколько их таких?..
– Дай вон то блюдо… Так ты ее навещаешь… давно?
– Давно.
Дженнифер принялась выкладывать на блюдо индейку, но остановилась:
– А у нас тоже новость. Уволили Алана. Месяц назад. Мы не хотели, чтобы кто-нибудь знал.
Они готовили праздничный ужин рывками: то с суматошной стремительностью, то вот так останавливаясь, словно кто-то на невидимом пульте нажимал на «паузу».
– Алан в страшной депрессии – у него совершенно рухнула самооценка. Ты знаешь, как это бывает у мужчин. И от того, что мы живем теперь на мою зарплату, его самолюбие страшно страдает. Но ведь жена должна поддерживать мужа.
Дженнифер говорила быстрой скороговоркой, словно пытаясь в чем-то оправдаться перед сестрой. Отвернулась резко, и обе услышали, как разлетелся, ударившись о кафель, соусник с клюквой.
Дженни всплеснула руками:
– Ну кто же ставит на самый край! Джесси! Господи! Как же мы теперь будем без соуса?!
Джессика вдруг заметила, как сильно сестра постарела: состарились лоб, шея, плечи, даже манера двигаться.
– Так и будем. Оставь.
Принялась сгребать в совок соус с осколками.
– Мама, мама, смотри! – раздался голос Дэнни откуда-то сверху.
– Ну, что еще?
– У тети Дженнифер в комнате!
– Да что там такое?
– Ах, ты еще не видела? – Дженни вытерла руки: – Пойдем.
В их с Аланом спальне со скошенным потолком посередине постели высился здоровенный сук – корявый, с уже свернувшимися бурыми листьями. В пробоине торчали войлок, доски, куски бурой ваты.
– Когда же это случилось?
– В субботу, был ураган, помнишь? Так вот, вечером, около одиннадцати…
– И предупреждая вопрос сестры, сразу добавила: – Бог спас. Я была в кухне, ждала Алана. В ту ночь он вернулся поздно из бара…
За обедом Алан в который раз объяснил:
– Мы получим хорошую компенсацию. Рабочие приедут на этой неделе. А пока я забил дыру старой периной. В тот день я как раз задержался допоздна на работе. Вот такое везенье.
Рамирес у себя в кабинете беседовал по-испански с кем-то по телефону. Его секретарша отсутствовала.
Весь день Джессика готовилась к этому разговору. Дождалась, пока он повесит наконец трубку, вошла. Спрашивать было отвратительно.
– Что? – Рамирес нахмурился, сделал вид, что не понимает. – Ах, место заведующего отделом… Но вам ведь никто и не обещал.
– Но я хорошо помню наш разговор.
– Да нет же, вы ошибаетесь. Как я мог обещать? У вас же нет нужной квалификации. Вас и брали-то на работу условно – с вашим дипломом.
Глаза Рамиреса шарили по разложенным на столе бумагам.
– Вы хотите сказать, что ни должности, ни даже просто большей зарплаты мне нечего ждать? («Милдред. Оплата сиделок, врачей. Сколько они с Мэттью протянут?»)
Лицо начальника стало жестким.
– Миссис Логан, при нынешней экономической ситуации и с вашим дипломом вы вообще должны радоваться, что имеете возможность работать.
– Он берет на это место свою секретаршу, – сообщила ее напарница Роза.
– Ах, так?
– Естественно. Все давно знают. А ты как всегда не в курсе. – Роза понизила голос. – Прошел слух, что со всеми бюджетными сокращениями ее ставку будут ликвидировать. Вот она и вцепилась в него как клещ: «Сделай что-нибудь, а не то все жене расскажу». За последнее, впрочем, я не ручаюсь, но так говорили.
– Да ее уже несколько дней вообще нет на месте!
– Ну, разумеется. Она в законном отпуске – между работами. Рамирес собирался официально объявить в конце недели…
Дома Дэнни, забравшись на диван с ногами в грязных кроссовках, ел варенье из банки, ухитряясь при этом удерживать на подлокотнике дивана компьютер.
Джессика выхватила у него банку:
– Ужинать скоро! И вообще – обивку заляпаешь! И никогда, слышишь – никогда! – не смей брать вот эту ложку, она мне нужна!
– Да я…
– Чем вообще ты занят?
– Обновляю свой «профиль». В фейсбуке…
– Марш к себе в комнату!
Дверца холодильника глухо хлопала. Приборы звенели.
…Что там Дженни говорила насчет самооценки? В этом мире с его понятиями об успехе она, Джессика – неудачница. Без карьеры, без должности! Зарабатывает гроши! Серенькое, жалкое существование! И никогда ничего не изменится. Никогда.
Она испытывала ярость от того, что случилось сегодня в конторе, не понимая сама, что то был лишь повод, что ее разрывали одиночество, отвращение к извечному, примитивному порядку вещей, на котором стоял этот мир.
Мысли Джессики путались. Ярость, потерянность, все перекрывающая усталость.
Подала ужин.
– Мэтт! Мэтью! Да слышишь ты или нет?!
Наконец он спустился: пуговица на рубашке оторвана, на кармане, где он всегда держал ручку – чернильное пятно.
– Джесс, я знаю, как ты не любишь готовить. Но все выглядит так аппетитно!..
Он произносил это каждый вечер. Потом клал перед собой «Нью-Йорк Таймс» и начинал жевать.
Она заняла свое место напротив. Все трое молчали. Дэнни, дуясь на мать, хмуро возил вилкой в тарелке.
– «Том Эванс, один из основателей «Кантри китчен», скончался на 86-ом году жизни», – прочитал Мэттью вслух. – Так… интересно… Реклама, оказывается, была «революционизирована», когда вместо того, чтобы просто перечислять, что продается, людей стали убеждать в необходимости покупки. «Нужна как минимум минута, а лучше две, чтобы убедить человека в том, что ему надо купить тот или иной предмет… Но нам уже не дают и минуты, счет идет на секунды – таков наш новый ритм, замедли его – и наше внимание рассеется.»
Джессика слушала, чертя вилкой бороздки на скатерти.
– «Новости культуры: «мыльные оперы» теряют популярность – возможно, мелодрама уходит в прошлое, этот жанр не будет востребован в 21-ом веке». «Как быть счастливым» – последний книжный бестселлер какого-то Гибсона. Автор утверждает, что для счастья человеку нужно все больше и больше вещей.
– Я наелся. Мне можно идти? – спросил Дэнни.
– Иди. Джесс, а ты знала, что хранить еду в пластмассовых контейнерах вредно? Даже в морозильнике из них выделяются химикаты.
Она его перебила, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться:
– Поедем куда-нибудь. Мэтт! Мы никогда нигде не бываем. Поедем в Швейцарию. Ну я прошу тебя. Сейчас, на эти выходные, на какие-нибудь два дня. Уедем! («Или я уеду одна!»)
Он отложил газету. Нахмурился.
– Какая Швейцария, Джесс? Особенно сейчас? Разве мы располагаем такими средствами? Это только богатые могут себе позволить махнуть вот так вот, на уикенд. И у Дэнни школа.
– Это невозможно, – произнесла она холодно, внезапно успокаиваясь от наступившей предельной ясности.
– Что «невозможно»? – не понял он.
– Жизнь вместе невозможна. Надеюсь, ты с этим согласен. Ты несчастлив со мной, и я несчастлива тоже.
Сбежать.
Поднимаясь наверх, она услышала, как Мэтт окликнул ее. Не ответила. В спальне сгребла в сумку все содержимое ящика, всех маленьких помощников, всех до единого.
Сбросить наконец все, уйти…
– Джесс, ты куда?
– Пусти.
Пригородные дороги темны и пусты. И только в городе идет ночная жизнь – пестрая, в ярких огнях. Заканчиваются спектакли. На Бродвей вываливает празднично одетая толпа. За столиками у кафе сидят люди. Надо было остаться в городе. Поздно.
Узкий фасад с пилястрами. Холодный гостиничный холл, ковер, пузатые кресла – здесь не изменилось вообще ничего, только ковер был вытоптан, да обивка поизносилась. Сонный клерк за стойкой протянул ключ.
Маленький номер в бурых тонах. Открытые окна, занавески колышутся. Какие-то тени. Тусклый запах сигарет, который заглушить не могла никакая дезинфекция.
Мобильник. Мэттью.
Выключила телефон.
Стук в дверь. Настойчивее.
– Джесс, это я. Ну открой же.
Поднялась, отворила.
Мэтт оглядел комнату.
– Ну Джесс, ну зачем ты так? – Он был напуган, говорил с укоризненной нежностью. – Что еще за выдумки?
– Где Дэнни? – резко спросила она.
– Я оставил его у Стетсонов. – Мэттью неуклюже сел на кровать рядом с ней. – Я объяснил ему, что тебе срочно надо было уехать, и он там останется на ночь. Ты только подумай, какой у тебя замечательный сын. Что с тобой, Джесс?
– Уезжай, Мэт, – глухо сказала она. – Забери Дэнни домой… Уезжай.
– Ты так обиделась? – он попытался взять ее за руку. – Но я же просто хотел сказать – если уж ехать, то поедем на недельку, осмотримся. Мы не настолько богаты, чтобы ездить всего на два дня… Зачем торопиться? Будет, конечно, трудноватенько в финансовом плане, но ничего, выкрутимся как-нибудь. Я и Милдред деньги уже перевел…
Она медленно подняла голову.
Ей показалось, что ей вправили вывихнутый сустав.
После паузы, показавшейся им обоим огромной, она наконец спросила:
– Какие деньги? Откуда?
– Занял пока у отца… К осени рассчитаюсь. Все будет нормально, не надо ничего бояться…
Джессика легла и положила голову Мэттью на колени. Он неумело (никогда не знал как) дотронулся до ее волос. Она закрыла глаза. Как хочется спать. Век не разлепить, словно они свинцовые. Что происходит… Дэнни – у Стетсонов… он их терпеть не может… На этой мысли она внезапно заснула – провалилась в глубокий, словно теплая нора, сон.
– Смотри, – сказал Мэтью, выглянув утром в окно. – А дерево-то все живет…
По низким широким подоконникам, по паркетному полу скользили синие блики-листья. Они играли и на стене, там, куда по косой падал свет. Комната казалась живой.
Джессика вытянулась под одеялом, обхватив руками подушку.
– Как ты догадался, где я?
– Не знаю. Думал – если тебя здесь не окажется, позвоню Дженни. Если и там нет, Розе бы позвонил. По телефонному номеру бы нашел…
Какие яркие на обоях цветы.
Она снова закрыла глаза.
Ни в какую Швейцарию, конечно, они не поехали. Но Дженни, сделав неожиданный жест, позвонила Мелиссе и договорилась, чтобы Мэтт с Дэнни и Джесси на неделю поехали к Майку – в тот дом, где Джесси когда-то гостила ребенком.
Джесси взялась было отказываться, но Мэттью заявил: «Что за глупости, раз дом все равно пустует, возьмем неделю в счет отпуска и поедем, пусть Дэнни посмотрит на море. Он ведь никогда моря не видел». Она согласилась.
За несколько дней до отъезда к ним неожиданно приехала Дженнифер.
Дэнни играл в футбол. Матч шел в соседнем поселке; Мэттью отвез его и остался болеть. Сестры были в доме одни.
– У нас наконец-то заделали крышу. – Дженни налила себе чаю. – То есть сук убрали почти что сразу, а крышу заделывали еще долго.
Они сидели в гостиной. Дженни механически расправляла скомканную рядом на диване детскую футболку.
– Дальше по улице тот же ураган свалил на пикап огромный дуб – к счастью, в машине никого не было. Так вот тот пикап так и стоит.
– Ты говорила.
– Да.
Несколько минут она молча пила чай, прихлебывая маленькими глотками. Спросила, отставив чашку:
– Ты давно разговаривала с отцом?
– Даже не помню, когда.
– У него все нормально. Кажется, их с Эмили кризис обошел стороной… Банк отца оказался наименее вовлечен в финансовые махинации. Отец говорит об этом с гордостью, как о личной своей заслуге. Так что они держатся, их не сокращают пока.
– Он бы с ума сошел, – усмехнулась Джессика. – Бедный папа.
Дженнифер взглянула на нее удивленно:
– Я думала, ты не знаешь.
– Что?
– Ну… про отца. Как он всегда мучился из-за своего положения.
– Маленькая, конечно, не понимала ничего. Потом уже поняла. Карьера Пола всю жизнь покоя ему не давала.
– Кстати, ты знаешь, как Пол купил дом на Мохиган?
– Как?
Дженнифер усмехнулась.
– Был один громкий процесс. Пол защищал крупного государственного чиновника, замешанного в связи с проституткой – малолетней к тому же. Сейчас его имя тебе уже ничего не скажет. Пол тогда еще только начинал, но его дядя порекомендовал Пола этому человеку. Того оправдали. Вот так они и купили себе летний дом.
Джессика встала, налила сестре еще чаю.
– Что же сейчас в этом доме?
– Из семьи там никто не живет. Сдают дачникам. Да, ты слышала? Государство выкупает-таки фирму Нийла. И еще несколько таких же компаний.
– Мэтт сказал, что его чуть ли не сажают в тюрьму.
Дженни махнула рукой:
– Какое!
– А мать?
– Элен? Уехала, кажется. Ничего у нее с Нийлом не вышло. Никто из вас не понимает…
Она осеклась, помолчала. Потом добавила уже другим тоном:
– А у нас тоже новость, и тоже «отъездная». Я, собственно, и приехала, чтобы сказать. Не хотелось по телефону.
– Что за новость?
Дженнифер провела рукой по сложенной рядом футболке Дэнни, разглаживая ей одной заметную складку.
– Мы переезжаем.
– Это куда?
– В Огайо. Алан нашел новое место в отделе по сбору мусора в Гринвуде. Будет там менеджером.
Джесси присвистнула:
– А ты? Как же твоя работа?
– Как я могу его бросить? Это мой долг. Долг, – повторила Дженни упрямо, как настоящий Логан. – Дело жены – быть рядом с мужем.
– Он изменял тебе?
На этот раз пауза длилась довольно долго.
– Ты сама знаешь… А если не знаешь, догадываешься, – ответила Дженни тихо. – Я так хотела ребенка. Нормальную семью, нормальную жизнь. Но теперь уже поздно. Да он и не спит со мной уже лет десять.
Простились неловко.
– А что если я отращу волосы? – спросила Джессика уже на крыльце.
Дженнифер обернулась.
– Почему нет? Я вообще не понимаю, зачем ты столько лет стриглась. Как оборванец.
В голосе у нее прозвучало неодобрение – почти как в прошлые времена.
Она стала спускаться с крыльца.
– Джен!
– Что?
– Заведи себе кого-нибудь там, в Огайо.
Дом Майка они нашли в запустении. Майк редко теперь сюда приезжал, жил больше во Флориде, где недавно купил себе трехэтажный кондоминиум. Все так же стояли в ванной бутылочки с шампунями, лежали маленькие мыльца, которые Майк сгребал в номерах отелей во время командировок. Слой пыли на них был уже махровым.
В первый же вечер Мэтт остался в доме, стучал на компьютере. Сказал, что выйдет пройтись позднее, через час-два. В углу тихо ворковал телевизор: показывали «Американского президента». Мэттью периодически зависал на экране взглядом.
Джесси вышла на берег. Ее встретил меланхоличный, спокойный, размеренный океанский шум. Пепельно-лиловые облака делали границу между небом и волнами едва различимой.
Как давно она здесь не была.
Качались на воде тусклые в сумерках рыбачьи поплавки. Темнел как прежде маленький остров вдали. Необитаем и недосягаем.
Она вернулась к тем мыслям, которые с недавнего времени ее не отпускали.
Она подумала, что Мэттью был единственным свободным человеком, которого она знала. У него не было страха. И что ей вообще-то здорово повезло в жизни. Естественно, они будут ссориться. Его прямолинейность, убийственная простота – все это не раз заставит ее взорваться. И фильмы, которые он смотрит, все-таки идиотские.
И отчаяние, и непонимание как жить – все это будет подбираться к ней, но не так, как раньше. Не так. И в этом была определяющая все разница.
Она вдруг подумала: бедный Нийл. Его никто никогда не любил.
Как это важно, чтобы нас любили.
– Дэнни! – Она обернулась к сыну. – Смотри, вон – острова, маленький и большой. Видишь?
– И что?
Мальчик стоял рядом, сунув руки в карманы. Жевал резинку.
– Маленький – необитаем.
– Ну и?..
– Да так, ничего.
– Ма-м, – протянул он. – Я пойду – у меня с Брайаном разговор по скайпу.
Она удержала его за плечо. Провела рукой по коротко стриженному затылку.
– Хочешь, я тебе расскажу про свои путешествия?
– В Россию? Где ты работала с уголовниками?
– Бывшими. Да.
– Давай… потом.
– Беги.
Только не отчаиваться и не прекращать усилий. Сколько нужно будет еще починить!
Она осталась наедине с морем.
Земля неслась, повторяя бесконечно свои обороты, и звезды стояли над океаном, и бежала, мерцала на воде зеленая лунная тропа.
Джесси слушала тишину.
«От судьбы не уйдешь, – думала Джесси. – Что тебе уготовлено, то и будет.» Но в фатализме ее не было покорности. Cудьбе тебя не сломать, пока не утрачено желание отправиться в новый путь, способность видеть, слышать, любить.
Всплыло вдруг перед глазами лицо Лори – размыто и смутно – и сразу пропало.
«Он поднимается, смеясь».
Ветер задул сильнее, погода начала портиться, в лицо брызнули первые капли дождя. Завтра день будет тоже дождливый, и шторм.
Джесси поморщилась, запахнула куртку.
Маленький куличок просеменил близко-близко.
Это было теплое существо, бесстрашно (или беспечно?) оказавшееся вместе с ней в одном и том же неласковом мире на какие-то доли секунды.
И Джесси улыбнулась, внезапно почувствовав успокоение от близости с ним.