Опубликовано в журнале СловоWord, номер 74, 2012
Рита Бальмина
* * *
Ту мою Одессу детства,
Доживавшую на идиш,
Выживая не по средствам,
Лишь во сне теперь увидишь.
Там с балкона – стрелы кранов,
Кораблей заморских трубы.
Порт рычит Левиафаном,
В рупор матерится грубо.
Дух из коммунальной кухни
Жухлый, луково-чесночный…
Над кастрюлей тети Рухли –
Муж ее беспозвоночный.
Боцман Гольц пришел из фрахта,
Пьет уже шестые сутки
И жену – проклятой шляхтой –
Обзывает проституткой.
Вьется над двором былинным,
Где субботний отдых тяжек,
На веревке длинным клином
Стая выцветших тельняшек.
А под ней «козла» со стуком
Забивают ветераны.
Улыбается толстухам
Нелли Харченко с экрана.
На втором клопов морили,
Гольц нажрался, как скотина…
В небеса – хвалой Марии –
Ангел звука – Робертино.
ПРИМОРСКИЙ БУЛЬВАР
Устно, письменно, мысленно или посредством
астральной связи…
Городские куранты над Пушкиным громко и гулко,
голубая струя – голубям на чугунной вазе:
не иду по бульвару, а припоминаю прогулку.
На скамейке старухи о чем-то беззубо смеются,
из колясок младенцы, а им еще плакать и плакать,
и потрескалось ветками тверди молочное блюдце,
и по капле, по капле туман превращается в слякоть.
У Потемкинской лестницы – парочки:
место свиданий,
только Дюк одинок. Вы от зависти позеленели,
господин Ришелье, или вязкая сырость апреля…
Может вместе, под ручку, вдоль этих закрученных
зданий,
мимо голых платанов, ручных голубей, а над нами
куранты?
(Жаль народ из аллей разбежался, шалея.)
Вам давно надоел одинокий удел эмигранта? –
Так пожалуйтесь! Может быть, Вас пожалеют.
Устно, письменно, мысленно или посредством жеста.
А всего вероятней – вернут и поставят на место…
* * *
Май девяностого года,
Мятая зелень Горсада,
Праздник и много народа,
и отовсюду «Ламбада».
Город горд, переполнив
Чашу греха и смеха:
Завтра уже не помним
Тех, кто вчера уехал.
* * *
…И Одессы не бывало.
Аппетитно и красиво
Стюардесса наливала
Кофе и аперитивы,
Улыбаясь, как реклама
Для зубного кабинета.
Ты была, Одесса-мама,
Или мне приснилось это?
Словно два больших удава,
Поглощающих друг друга,
Город слева, город справа –
Круг сжимается упруго,
Укрывая колоннаду
Бархатом зеленых склонов –
И не вымолить пощады
Сыновьям Лаокоонов.
…Стюардесса наклонилась,
Сексапильная на диво.
Через час впаду в немилость
Пыльных улиц Тель-Авива.
* * *
Пейзаж пустыни не самый разнообразный
из виденных
по жизни, видео и телевиденью.
Он пересеян густо каменьев зернами,
не поросшими городами многоэтажно просторными.
Потом застит глаза, но взгляд упирается твердо
в жесткую синусоиду горизонта,
в тусклую мертвость песка и скал…
Чем ты стал и чего искал
в этом краю, где противоестественно
вертикали выглядят? Соответственно,
очень хочется встать, и чтоб грянул гром,
и чтоб ливень смыл этот зной, – потом
взгляд скользнет по вычурно эклектичным
фасадам,
буржуазной беседке, зеленым львам
Городского сада,
по фонтану с радугой и сутолоке вселенской
на углу Дерибасовской и Преображенской.
КАМЕННЫЕ ВЕКИ
Сказка
Мы жили-были в некотором царстве,
Где в тридевятый, тридесятый раз
Нас превращали чары о коварстве
В чумную массу радостных гримас.
Над серыми портретами вождей
Краснела голубая кровь небес.
Усатый сухорукий чародей
Вселялся в каждого, как мелкий бес.
Кантатой о великом человеке
По деснам кровоточила весна,
Навек смыкая каменные веки
За проржавевшим занавесом сна.
Век брынзы, бронтозавровых болванов,
Чугунных гуннов, юбилейных плавок.
Плевок расплющен о пустой прилавок,
И нет булавок на прилавках лавок.
Со школьных досок осыпался мел.
Сворачиваясь кровью на затылке,
Горыныч-Змей в бутылке от горилки
Повсюду буйным цветом зеленел.
В порту кричали «майна» или «вира».
И стар и мал затягивал ремень:
Пустела улица вокруг ОВИРа
Над веком каменным созрел ячмень.
Мы жили-были в проходном дворе
глухой провинции у синя моря,
где в детстве я боялась априори
кариатид, застывших у дверей
во двор. Одесский неказистый двор:
трусов и маек мокрый вернисаж
и заскорузлый расписной забор
разнообразят красками пейзаж.
И пахнет морем на коленках йод,
а на лопатках загорает лето,
и папа из кармана достает
бесформенно размякшую конфету…
Но манной кашей переполнен рот,
а бабушка, заставить есть желая,
грозится: «Жри, иначе заберет
тебя к себе кариатида злая,
и станешь пыльной мраморной скульптурой,
не плачь, а ешь, я пошутила, дура…»
И сумрачно глядели в «zman atid»*
глазницы впалые кариатид,
не видя дворика и в нем соседей наших,
которым сквозь чужбины едкий дым
мой детский страх рукой недвижно машет,
моргая веком каменным своим.
* zman atid – будущее время (иврит).