Опубликовано в журнале СловоWord, номер 73, 2012
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Ирина Ивницкая
ПЯТЬ ТЫСЯЧ
Я посмотрел на себя в зеркало и понял, что от моего прадеда Соломона Шалера остались одни глаза и вечное желание разбогатеть, которое, правда, ничем хорошим не заканчивалось.
Всемирный клуб одесситов предлагал в газете, бывшей «Знамя коммунизма», а ныне «Юг» пять тысяч рублей за короткий рассказ, написанный с юмором.
За коротким рассказом дело не станет, с юмором у меня вроде бы тоже порядок, но это так, в масштабе города, а чтобы поразить одесситов всего мира, я всё же решил отправиться за помощью к тёте Бэлле. На самом деле она была моей двоюродной бабушкой, но предпочитала оставаться тёткой. И я тут же с порога спросил её, не помнит ли она что-нибудь смешное из истории нашей семьи.
– Всё, всё было смешное, – она засмеялась и заплакала.
Тётя Бэлла была женщиной, о которых принято говорить «со следами былой красоты». Былая красота так и бросалась в глаза, и я молча любовался кистью её руки и пушистыми, как у девушки, ресницами. Что меня всегда поражало: у этой уже совсем старой женщины был нежный пухлый рот, похожий на примятый выцветший бутон. Но какое отношение это имеет ко Всемирному клубу одесситов?
Тётя Бэлла, как видно, читала мои мысли.
– Всемирный клуб одесситов. Ах! Такое придумают! Чтоб они были здоровы! Смешное? Когда твой дедушка Шура в двенадцатилетнем возрасте украл у своей бабушки галоши и продал их старьевщику, ты знаешь, кто его заложил? Он вошёл в комнату в тот момент, когда бабушка истерически кричала: «Кто украл галоши?» «Шурик», – сказал попугай, увидев на пороге твоего дедушку.
– Это, конечно, смешно, но даже на короткий рассказ не тянет.
– А ты хочешь, чтобы рассказ был такой же длинный, как улица Пушкинская, которую твой дедушка прополз в восемнадцатом году на животе от начала и до конца? Ему это надо было? Эта кровавая победа, когда красные отвоевали вокзал у белых, кажется теперь просто смешной. Я понимаю, это не тот смех, что тебе нужен. Плюнь ты на эти деньги. Что такое пять тысяч сегодня? А что такое тогда?! Целое состояние. Это были сумасшедшие деньги. Так вот, я расскажу тебе историю о пяти тысячах. Возможно, она не будет смешной, но зато даже кусок мрамора не останется равнодушным, услышав её до конца.
И тётя Бэлла принялась рассказывать мне то, на что должен был среагировать кусок мрамора, если бы он у меня был.
– Между прочим, твоя мама это тоже знает, но она не будет на этом делать деньги. Она, вообще, не умеет делать деньги, как и вы все. Да, все Шалеры умирали в нищете, даже если у них и появлялись деньги, они не умели их удержать. Деньги, как любовь. Самое трудное – удержать.
Я тяжело вздохнул.
– Ты помнишь сберкассу на Дерибасовской? – спросила она.
– Какую? – спросил я, который каждый день ходил по Дерибасовской.
– Она там одна, – ответила тётя Бэлла, которая уже десять лет не выходила дальше своего двора, – а раньше, – она загадочно улыбнулась, – моя тётя Роза держала в этом доме на первом этаже ювелирный магазин. А на втором был ресторан «Маразли».
И по тому, как блеснули её глаза и прервался голос, я понял, – она была сейчас там, на втором этаже, в знаменитом на всю Одессу ресторане.
А на первом этаже за кассой ювелирного магазина сидела самая красивая племянница тёти Розы – юная Софочка Шалер. Сейчас уже трудно сказать, какая из пяти сестёр Шалер была самой красивой. Они все смотрели на меня прелестными газельими глазами со старых коричневатых фотографий, заботливо напечатанных на картоне первыми фотографами Одессы.
Софочку взяли на работу учеником кассира не только за красоту. Она была послушной и исполнительной девушкой. И сразу же в магазине тёти Розы появился новый контингент покупателей – молодые юноши из хороших семей.
Чаще других в магазин заходили двое: приказчик Никита из торгового дома Шелюты и помощник управляющего рестораном «Маразли» – Яша. Оба были безумно влюблены в Софи, как нежно называла её тётя Роза.
Шёл семнадцатый год. Софи исполнилось шестнадцать лет. Сказать, что она была прелестна, – это значит не сказать ничего. Тётя Бэлла считала, что именно у Софочки были самые красивые глаза в их семье. Точно так же думал и Эдуард Кричевский, посещавший ювелирный магазин тёти Розы почти каждый день. Софочка хорошо знала Кричевского, ведь, он тайно встречался с её старшей замужней сестрой Полей. У Поли было двое детей, но замуж она вышла не по любви. Софочка не понимала Полю, как это можно выйти не по любви, и как можно, имея мужа, с кем-то встречаться. Она также не понимала Кричевского.
В их семье все сёстры, кроме Поли, были не замужем. Почему он выбрал именно её? Нет, она ничего против Поли не имела, но всё-таки? Говорили, что до Поли у него был роман с первой красавицей Одессы, – Фаиной Листицкой, тоже замужней, но она уехала в Париж и почему-то без Кричевского, которого любила до безумия, а с мужем, которого не любила. А что значит «любить до безумия» – этого Софочка пока не знала. Но когда Кричевский входил в магазин, Софочка краснела до кончиков ушей. Она начинала краснеть ещё до того, как открывалась дверь и звонил колокольчик, а потом продолжала краснеть пунктиром, пока Кричевский направлялся к кассе. Когда он приближался, Софочка опускала глаза.
– Какие у Вас пушистые ресницы, – говорил обычно Кричевский.
– Это у нас фамильное, – отвечала обычно Софочка. Однажды Кричевский привёл странного господина. Говорили они между собой на французском так тихо и быстро, что, кроме фамилии какого-то Фаберже, Софочка ничего разобрать не смогла. С того дня Кричевский не появлялся в магазине тёти Розы ровно месяц. За это время Софочка похудела на три килограмма и стала ещё прекрасней.
– Какая Вы грациозная, – говорил ей Яша и приглашал в оперу, но она всякий раз отказывалась. И вдруг её сердце застучало, как приближавшаяся конка, щёки стали бледными, глаза метнулись к окну. Звонок колокольчика лишь подтвердил догадку и усилил волнение.
– Какая прелесть, – сказал Кричевский, глядя на Софочку.
Он медленно поцеловал ей руку, и это был своевременный шаг, ибо цвет её щёк тут же восстановился.
– Я хочу пригласить вас в театр, – совсем тихо произнёс Кричевский.
– В какой? – громко спросила тётя Роза, приближения которой никто не заметил.
В вопросе уже была половина ответа. И половина эта была выражена интонацией, дающей понять, что Софочка не просто кассирша, а племянница, и, что про роман с Полей тёте Розе известно столько же, сколько самому Кричевскому. И что тётя Роза не хочет, чтобы Софочка попала в театр к Кричевскому, где все женщины всегда будут играть одну и ту же роль. Вот как много могла выразить тётя Роза в одном вопросе! Она могла стать великой драматической актрисой, но жизнь распорядилась по-другому и заставила тётю Розу заниматься не своим делом, а таких, как Кричевский, уважать тётю Розу, так как делала она не своё дело очень хорошо.
– В оперный, – робко предложила Софочка.
– Ну, конечно, – согласился Кричевский. С этого мгновения голова Софочки пошла кругом, ноги оторвались от земли, и она больше не касалась её, она летела. Летела навстречу своей судьбе.
Всё казалось ей несбыточным сном. И лёгкое, как дуновенье ветра, шёлковое платье, в которое её облачила тётя Роза, и старинная шаль бабушки Шалер, чтобы не простудить плечики, как высказался сам Кричевский, и даже синий прозрачный воздух, который хотелось выпить до дна, – всё, всё было замечательным. Театр сверкал сдержанным блеском настоящего сусального золота. Он не знал, как и Софочка, что скоро жизнь станет совсем иной. Ах, этот оптимизм! Как говорил Соломон Шалер: оптимизм – это неосведомлённость. Как будто бы он говорил о Софочке. А на самом деле, это прелестное создание впервые в жизни потеряло голову.
– А что может найти человек, потерявший голову? – спросила вдруг тётя Бэлла. И сама ответила: – цурес.
И она этот цурес нашла, не отходя от кассы. Во время антракта в оперном Кричевский попросил Софочку остаться в ложе. А ей и не хотелось никуда идти. В овальном зеркале её нежный профиль смотрелся как шедевр кисти Ренуара. Когда они остались вдвоём, Кричевский приблизил к глазам Софочки своё лицо и сказал неожиданно:
– А Вы знаете, у меня серьёзные намерения, – и он вложил в ладонь девушки маленькую сафьяновую коробочку, – не бойтесь, откройте.
Софочка открыла и не поверила своим глазам. В бордовом бархате утопала брильянтовая брошь изысканнейшей работы. Она сверкала, переливалась и так горела, что в ложе стало жарко. Китайский веер выскользнул из рук Софочки и упал на паркетный пол. Кричевский наклонился, чтобы поднять веер. И в этот момент Софочка сделала одно важное открытие. Она увидела, что у Кричевского есть лысина. Это было так неожиданно и очевидно, как то, что земля круглая.
На какое-то мгновенье была забыта брошь. Но вот веер снова лежал на её коленях, а брошь уже была приколота к груди. Второго акта в оперном просто не было. Во всяком случае для Софочки, она так никогда и не вспомнила его за всю свою долгую жизнь, хотя пыталась, и не раз. Со сцены лились какие-то звуки, в ложе постоянно слышалось шуршанье дамских туалетов, а от запаха французских духов ещё больше кружилась голова. Единственное, о чём сожалела Софочка, что жила на улице Ришельевской, в двух кварталах от театра. Дома разразился настоящий скандал. На предложение Кричевского Соломон Шалер ответил однозначно:
– Только через мой труп.
Впервые в жизни Софочка увидела в глазах своего отца металл. И тогда мудрая жена Соломона Аня умоляюще посмотрела ему прямо в эти металлические глаза.
– Нет, Аня, нет! Разве ты не понимаешь? Нас хотят купить. Я не допущу, чтобы моя дочь вышла замуж за непорядочного человека. Он – негодяй!
С этими словами Соломон вышел из комнаты, но никто из четырёх сестёр Шалер, ни мать, ни бабушка даже не шелохнулся.
– У неё есть выбор, – сказал Соломон в пространство, – или я, или он.
– Это уже тот выбор, – кивнула головой бабушка. На следующий день в обеденное время Кричевский снова посетил магазин тёти Розы.
– Нам надо объясниться, – сказал он Софочке, – я собираюсь уехать.
Софочка шла на тайное свидание в первый раз. Это был тот период её жизни, когда многие поступки она совершала впервые. А как легко ошибиться, когда любовь становится комом в горле. Ей так не хотелось обманывать отца, но разве могла она не пойти к любимому? Отказ Шалера ничуть не удивил Кричевского. Он спокойно всё выслушал и произнёс свой смертный для Софочки приговор:
– Без родительского благословения никак нельзя.
– Но, может быть, я поеду с Вами?
Этот вопрос также не был неожиданным для Кричевского.
– Я хочу дать Вам совет, – сказал он просто, – не предавайте Ваших родителей ради постороннего лица.
«Какое благородство», – подумала Софочка, и ей стало так стыдно, что она закрыла лицо руками.
– Ну, ну, перестаньте, – Кричевский взял её руки в свои, – выходите за Яшу. Думаю, он понравится Вашему отцу, а мы ещё с Вами когда-нибудь встретимся. Не так ли? Правда, есть один деликатный момент: я попрошу Вас вернуть мне мой свадебный подарок. Об этом как-то неудобно говорить, но брошь стоит пять тысяч. И я думал, что её будет носить моя жена.
– Да, да, конечно. Я сама хотела просить Вас принять её обратно, – она уже не стеснялась своих слёз, которые почему-то её не портили.
Пять тысяч были для Софочки сродни пяти миллионам. В семье Шалер большими деньгами были и пять рублей. Но сейчас её волновало совсем другое: Кричевский хотел сделать её своей женой, а она вынуждена с ним расстаться. Они сидели на скамейке Николаевского бульвара. Мимо прогуливались счастливые пары, а в дали, где синева моря сливалась с синевой неба, виднелись белые пароходы, словно белые птицы, залетевшие на юг зимовать. Сафьяновой коробочки не было нигде. Софочку охватил ужас.
– Вспомните хорошенько, – настаивал Кричевский, – может быть, Вы оставили её в магазине.
– Нет, нет, – она точно знала, что взяла её с собой.
Софочка помнила, как уколола палец, отстёгивая брошь от батистовой блузки, затем она аккуратно вложила её в сафьяновую коробочку. Эту коробочку она сжимала пальцами в правом кармане пальто, когда шла на бульвар. Много лет это пальто носила мама, потом бабушка специально для Софочки мастерски перелицевала его, так что вообразить отверстие в кармане было немыслимо. Сама по себе брошь не интересовала Софочку. Просто, это была его вещь, она принадлежала ему, а теперь… Кричевский, вне себя от ярости, настаивал на немедленном возвращении в магазин. К счастью, тётя Роза ещё не погасила свет. Поиски остались безрезультатными.
– Вы же умная женщина, – сказал Кричевский тёте Розе, – но…
Она перебила его:
– Сколько Вы хотите?
А так как в вопросе тёти Розы и на этот раз, как обычно, был слышен ответ, Софочка не смогла перенести всей боли унижения и упала в обморок.
Это избавило её от самого большого разочарования в жизни – она не слышала, как Кричевский торговался с тётей Розой. Они бы унесли эту беседу с собой в могилу, если бы не одно пикантное обстоятельство. В кабинете управляющего рестораном «Маразли» находилось слуховое окно. Оно только называлось слуховым. Надо сказать, что Яша был человеком порядочным, и подглядывать было не в его правилах. В тот вечер он уже собирался домой, когда услыхал странный разговор. Мужчина и женщина говорили на повышенных тонах, переходящих в крик. Ещё мгновение, и Яша узнал эти голоса и понял, о чём речь.
Он никогда не занимался спортом, но через секунду Кричевский и тётя Роза увидели его на пороге магазина. Тут тётя Роза бросилась к Софочке и принялась бить её по щекам.
– Оставьте, – сказал Яша, – я дам Вам эти деньги. Оставьте нас в покое. – Он не сказал «её», он не сказал «меня», он сказал «нас».
На следующий день магазин тёти Розы закрылся уже навсегда. Ещё через несколько дней грянула Февральская революция, и предусмотрительная тётя Роза уехала в Париж. Кричевский был застрелен большевиками в девятнадцатом году при попытке ограбления сейфа на пароходе, уплывавшем в Марсель. А прелестная Софочка вышла замуж за благородного Яшу. Они прожили долгую жизнь, выходящую за рамки короткого рассказа.
– Ну что ж, – сказала тётя Бэлла, – пиши роман.
Господи! Разве хватит у меня таланта написать роман о моём прекрасном городе, который состарился вместе с моей тётей Бэллой? И теперь о красавице Одессе можно говорить только со слезами о былой красоте.