Опубликовано в журнале СловоWord, номер 73, 2012
РЕЦЕНЗИИ
Татьяна Янковская
ЛЮБОВЬ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ*
Связи тонкую нить не теряй, за нее и держись.
Ведь любовь не кончается, просто кончается жизнь.
Катя Яровая
В новую книгу Елены Литинской вошли автобиографическая повесть «Потомок бояр Истратовых. Исповедь жены» и стихи. На странице, предваряющей повесть, читаем: «Посвящаю светлой памяти моего мужа Дмитрия Истратова». На изумрудно-зеленой обложке рисунок – на желтом фоне среди хаоса цветных штрихов и линий различимы фигуры мужчины и женщины, похожие на птиц. Название книги «Сквозь временную отдаленность» необычно тем, что на обложку вынесено ударение. Так назвать книгу мог только поэт, влюбленный в язык, с его лексикой, грамматикой, правилами произношения, и одержимый поиском единственно верного слова. Без проставленного ударения все делали бы его на первом слоге, и смысл был бы искажен. А назвать книгу по-другому было нельзя. «Сквозь временную отдаленность» – повторяющаяся строка ключевого стихотворения подборки, которое передает сущность отношений дуэта героев. Ударение подчеркивает: нет, не временно отдалился, а навсегда, – но только во времени, а не в пространстве, где ушедший продолжает жить памятью и любовью: «Все плохое забыто. Твой портрет на стене с иконами…» А в жизни она называла его «моя златоглавая икона».
| Сквозь временную отдаленность я понимаю: ты мне сужен Был вместе с болью и страданьем на зыбкой грани бытия. И с горькой радостью приемлю, что мне никто иной не нужен Для принадлежности обычной. Теперь я – божья и ничья. Сквозь временную отдаленность все ярче, все сочнее краски. Стоял июнь. На южный город еще не двинулась жара. И строила моя греховность тебе фиалковые глазки, И робко пряталась духовность за дверью спальни до утра… Мои последние слова – о, если бы не так резки! О если б, занавес подняв, переиграть еще раз сцену Финальную! О если б слов моих тогда я знала цену!.. |
Поэт знает цену слов – женщина не всегда способна оценить их силу.
Порядок жанров в книге кажется естественным: сначала проза жизни, потом ее сублимация в поэзии. Но не только два жанра мы находим под одной обложкой, все в ней двоится. Книга выполняет две задачи: личную – дань памяти мужа, и художественную – воплощение в слове того, что живет в памяти, обобщая личный опыт и делая его общим достоянием. Автор предстает перед нами в двух ипостасях, как поэт и прозаик равной силы. Две главные тональности поэзии Елены Литинской – лирика и ирония – работают как система сдержек и противовесов: лирик не позволяет скатиться к цинизму, иронист на пушечный выстрел на подпускает пошлую сентиментальность. Упругий, экономный, выразительный язык лишен сантиментов – трагедия их не терпит. Елена Литинская – и героиня книги, и ее автор, но между ними нет тождества. Есть жена Дмитрия Истратова Леночка, Елена Вторая (первая жена Дмитрия носила то же имя – опять удвоение!), и есть поэт Елена Литинская, написавшая о жизни и смерти мужа свою первую прозу, в которой, по ее собственному признанию, присутствует элемент авторского вымысла. «Я поэт. Иначе писать я не умею». Еще в большей степени это относится к стихотворной части. Поэзия – конденсатор чувств и ускоритель мысли, она всегда содержит обобщение, а потому нельзя ставить знак равенства между поэтом и лирическим героем.
«Мне выпало на долю прожить 15 лет в тени его гения», – предваряет рассказ о муже вдова Дмитрия Истратова. Любовь к нему была так сильна, что не истратилась, хотя Истратова нет уже десять лет. У американцев есть выражение larger than life – больше, чем жизнь, т.е., необыкновенных качеств человек, о котором слагают легенды. Любить таких может быть упоительно, но трудно. «Дима не укладывался ни в какие рамки, он совершал поступки, которые были либо выше, либо ниже общепринятости. Этакая помесь ангела с чертом! – пишет Елена. У Дмитрия был разгульный, разгульный русский характер – коль любить, так без рассудку, коль рубнуть, так уж сплеча, коль простить, так всей душой, коли пир, так пир горой!» Елена описывает, как во время первого визита к ней он вызвался сбегать за хлебом. «Его не было ровно час, а до магазина – рукой подать. Под конец, когда я уже перебрала в голове всевозможные причины его столь долгого отсутствия – от «попал под машину» до «струсил и просто слинял домой», – вдруг появился сияющий Дима с огромным пакетом продуктов и розой в зубах. Чего он только не накупил! Хлеб какой-то особенной вкусности, клубнику, сок яблочный, сок апельсиновый, морковный пирог и еще целую кучу разной снеди. И в этом щедром, бесшабашном, красивом излишестве был весь Димка. Широкая, гусарская натура! Он мне нравился все больше и больше. Мне тогда и в голову не пришло, что щедрость и любовь к излишеству далеко не всегда имеют положительные последствия, скажем, для семейной жизни».
Дмитрий Истратов был очень талантлив. Когда в Нью-Йорке пришел устраиваться на радио «Свобода» (он был звукорежиссером и звукооператором), и у него спросили, что он умеет, ответил – «всё!» Он и в жизни мог всё – помочь, одолжить, починить. Он щедро дарил свой талант людям, оптом и в розницу, не жалея себя, «наслаждался процессом дарения». Жена пыталась упорядочить этот процесс, и возникал вечный конфликт здравого смысла с непрактичностью. Жизнь преподносила не всегда приятные сюрпризы: после начала перестройки нью-йоркский филиал «Свободы» сократили. «Дима никак не ожидал, что останется за бортом. Все надеялся, что оценят его заслуги и оставят в Нью-Йорке. Заслуги оценили. Пришло благодарственное письмо, подписанное самим президентом Клинтоном. А потом – коленом под зад». (Позднее Истратов стал одним из основателей популярного радиоканала «Народная волна».) А тут еще извечные «вредные привычки», подрывавшие его здоровье и заставлявшие злиться на него, вместо того, чтобы любить.
| У меня печали маска. Ты все чаще во хмелю. И близка уже развязка. Ненавижу и люблю. |
Но развязка наступила нескоро, только со смертью Дмитрия. Теперь, без препятствий, любовь к нему стала даже больше и ярче. Это чувство лишь омрачалось сожалением, что не смогло излиться в полной мере, пока он был жив. Любовь проросла вдохновением, стихами… «Я долюблю тебя посмертно». Душа обнажена – «не ведая стыда», выплескивается она в предельно откровенном рассказе о перипетиях жизни, одухотворенной любовью. Может быть, в отсутствии страха перед огнями рампы сказалась наследственность: Литинская – внучка актеров, с успехом выступавших на сцене еврейских театров Аргентины и Польши.
В русской культурной традиции принято оплакивать покойных долго, винить себя в их уходе, хранить верность и вдовство, иногда на всю жизнь, хотя последнее более свойственно женщинам. При этом мужчины, воспевшие любовь к ушедшим из жизни женщинам, оставили в поэзии больший след. Среди них Тютчев, строки которого взяты эпиграфом к повести, Фет. Об этом романс Булахова «Свидание» на стихи Грекова. В ХХ веке такие стихи появились у женщин – например, Юлия Друнина написала большой стихотворный цикл после смерти своего мужа Алексея Каплера, которому посвятила немало стихов и при жизни. Любовная лирика Елены Литинской продолжает эту традицию.
Стихи, следующие за повестью-исповедью, силой поэтического обобщения поднимают нас над конкретностью отношений. Частные переживания воплотились в образы, то поднимающиеся до высот трагедии, то снижающиеся до иронии и горькой усмешки.
| Когда бы знала я, что Ангел Тебя хранить не в силах боле, Что решено все Выше Рангом, Я бы ладонь твою до боли К своей ладони пригвоздила – Христом к кресту. И на Голгофу – Вдвоем… Ночь поздний час пробила… А в памяти – пивко под воблу. Смеется грусть в очках-квадратах. И коньяком облитый облик. Дары добра – в дыру. Истратов… |
В стихотворении «Русским алкоголикам» не только личное, на своей шкуре испытанное горе: «Русские души, вы все – Карамазовы… Нищий бродяга иль божий помазанник, Бог вас оставил, и черт вам не брат!.. Голо до боли жилье диогенное. Гибельно гаснет наследие генное…»
К первой годовщине смерти Истратова в 2002 году было написано стихотворение «Поминальная», ко второй – «Молитва»: «И слезы, утомленные печалью, не льются больше. И глаза сухи». А когда-то лились легко, как в стихотворении «Разрыв», когда жить Дмитрию оставалось еще три года.
| Играем жизнь. Азартная игра. Любовь и ненависть одной и той же масти. И дом наш, что был крепостью вчера, Сегодня распадается на части. …Весенний день усталые глаза Слепит. Ликуют чайки на причале. Причастна не к тебе моя слеза, И плачу я от света, не печали. |
А в стихотворении «На канале» (2004 г.) наметился перелом. И хотя среди расфуфыренной толпы эмигрантов на берегу и рыболовов, «посылающих рыбу на…», героиня сидит в ресторане «решительно одна» и ее «бокал печалью налит», появляется совсем новая, лирико-ироническая интонация: «Век наш короток, брутален, и прекрасен, и фатален. И живет надежда на…» Любовь никогда ее не покидала, справиться с горем помогала вера, а теперь появилась надежда. Память осталась («Твое небытие вошло в мой быт…»), осталось сожаление, но ушло испепеляющее чувство вины, раскрепостив душевные силы. Еще недавно она не смела прикоснуться к его гитаре в стареньком футляре, а теперь: «Я выучусь играть. Мой дух упрям. Спою романс перед твоим портретом». Стало возможным сказать: «Я нарушила заповедь: ближнего возлюбила больше себя».
Последний стих «Прощальная гроза», написанный в преддверии десятой годовщины смерти Дмитрия Истратова, говорит о примирении и освобождении, об обретенной мудрости, о найденном балансе, о вернувшейся радости жить и творить.
| …Осенняя прощальная гроза Дарует долгожданную прохладу. Крылатою судьбою залетит В гостиную чрез битое стекло. И буреломной ярости, что за Окном, я, проливая слезы, рада. Прости меня и просто отпусти Из ночи в день. Светает… Рассвело. |
Любовь и память воплотились в книгу, которая будет жить отдельно от автора; нерастраченная любовь, разделенная с читателями, заживет своей жизнью – литературной. Уверена, что книга Елены Литинской найдет благодарных читателей, которые оценят ее искренность и мастерство.
Нью-Йорк, 2011 г.
* Елена Литинская. «Сквозь временную отдаленность», M-Graphics Publishing, Бостон – Нью-Йорк, 2011.