Опубликовано в журнале СловоWord, номер 73, 2012
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
В 2011 году исполнилось 70 лет со дня гибели МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
Олег Шустер
«И К ИМЕНИ МОЕМУ – МАРИНА ПРИБАВЬТЕ: МУЧЕНИЦА»
Марина Цветаева. Москва, 1939 г.
Но какой же парк без монументальной скульптуры? И было решено украсить его изваянием драматурга, жившего когда-то в Крыму, заодно увековечив его подзабытое имя. Бронзовый драматург вальяжно развалился в кресле, стоящем на высоком постаменте, и, видимо, в соответствии с замыслом скульптора, обдумывал, чем бы еще поразить читателей и зрителей. Наверное, это у него плохо получалось, потому что пьесы его давно уже не ставят, а прозу никто не издает и не читает.
Из десятка пьес, которые он написал, самой популярной была «Любовь Яровая», рассказывающая о событиях, происходивших в Крыму в период революции. Один из персонажей пьесы профессор Горностаев списан с поэта Максимилиана Волошина, у которого Тренев бывал в Коктебеле. Другие его пьесы почти не ставили. Но и этой хватило, чтобы сделаться чуть ли не классиком советской драматургии.
До некоторых пор я относился к этому «классику» вполне безразлично: мало ли было таких драматургов (или как их называли «драмоделов»), писавших на революционные темы и затем прочно забытых? Но впоследствии так сильно невзлюбил его, что даже мимо его памятника не хотелось проходить.
О причинах этого хочется рассказать.
…Восьмого августа сорок первого года из Москвы в Татарию отошел пароход «Александр Пирогов». Его пассажирами были семьи писателей, отправленные в эвакуацию из столицы, к стенам которой приблизился враг. Это был уже второй транспорт, вывозивший семьи писателей из ставшей опасной столицы. Первый был отправлен почти месяц назад.
На «Пирогове» находились важные пассажиры – весь состав московского Литфонда Союза Советских писателей. Это была довольно влиятельная в то время организация, от которой многие литераторы сильно зависели. Во главе Литфонда стоял известный поэт Николай Асеев.
Сергей Эфрон с дочерью Ариадной
Среди пассажиров парохода, носивших сплошь известные и очень изестные имена, были семьи Пастернака, Сельвинского, Федина, Леонова, Тренева, Асеева, Чуковского. Но было и малоизвестное широкому кругу читателей имя поэтессы Марины Цветаевой, всего лишь пару лет назад вернувшейся из эмиграции, муж и дочь которой к тому же были недавно арестованы органами государственной безопасности, да и сестра также находилась в лагере. С Мариной был только ее сын Георгий, которого в семье ласково называли Мур, от слова «мурлыкать». Сын очень не хотел уезжать из Москвы, как чувствовал, что ничем хорошим поездка не кончится. Ему было 16 лет, он был высок и красив, у него появилась девушка, вместе с друзьями они сбрасывали с крыш зажигательные бомбы. Матери стоило большого труда убедить его в необходимости эвакуации. Кстати, активно отговаривал ее уезжать из Москвы Борис Пастернак, и сам он, как мы знаем, не уехал. Но Цветаева считала, что тем самым спасает своего сына от опасных бомбежек, и что в эвакуации им будет лучше.
И еще один штрих: Марина Ивановна не могла, конечно, знать, что в день начала первого рейса «писательского» корабля – 6 июля, коллегией Верховного суда был вынесен смертный приговор ее мужу Сергею Эфрону. Такое вот страшное совпадение.
Был на судне один пассажир, который нас особенно интересует, – замечательный еврейский поэт Лев (или точнее – Лейб) Квитко. Он отправился в Татарию всего на несколько дней, навестить свою семью, приехавшую сюда на первом пароходе.
На корабле к Цветаевой подошла Флора Моисеевна Лейтес, жена литературного критика Абрама Лейтеса. Она была неплохо знакома с творчеством Марины Ивановны, выразила восхищение ее стихами, поинтересовалась, не нужна ли ей какая-либо помощь. Искреннее сочувствие нашло отклик в душе одинокой женщины, они быстро подружились и много времени проводили вместе.
Цветаева познакомилась также с поэтессой Татьяной Сикорской, которая отправилась в эвакуацию с сыном Вадимом, будущим известным советским поэтом. Сын Цветаевой Мур сразу подружился с ним. У них было много общего, и прежде всего – любовь к поэзии, унаследованная от матерей.
В основном, именитые писательские семьи селились в городе Чистополе, ну, а менее знаменитым литераторам, вроде Цветаевой, пришлось пересаживаться на другое суденышко, которое носило громкое название «Чувашская республика», и по Каме добираться до Елабуги. В Чистополе для всех эвакуированных не хватало ни жилья, ни работы. Здесь в Елабуге, на улице Малая Покровская, 20 (в те времена – улица Ворошилова, после войны – это улица Жданова) в небольшом бревенчатом одноэтажном домике, принадлежащем семье Бродельщиковых, и поселилась великая поэтесса с сыном, здесь прошли ее последние дни. Ее комнатка была крошечной – метров шести, с двумя окошками в сад. Кровать, кушетка для сына, маленький столик – вот все, что в ней помещалось. Между прочим, в Москве Цветаевой дали небольшую комнатку в коммунальной квартире на Покровском бульваре. Опять совпадение.
Хозяйка Анастасия Ивановна обладала отвратительным, склочным характером, она сразу начала конфликтовать с новой жиличкой. Ей особенно не нравилось, что у нее нет пайка, и ей нечем делиться с владелицей дома. Недовольна она была и тем, что к ней в дом из-за ее жилички стали часто приходить с проверками. Почти сразу после приезда Цветаеву вызвали в местное отделение НКВД, и впоследствии вызывали неоднократно. Сюда из центра пришел циркуляр о том, что Цветаева не просто поднадзорная, а что она «матерый враг советской власти», что она не только настроена против советской страны, но активно борется с нею, и входила в белогвардейские организации, печатала за границей свои произведения.
В одно из посещений местного отделения НКВД ей предложили стать «сексотом»-осведомителем, доносить обо всем, что делается в писательских кругах, сулили за это разные материальные блага. Это помогло бы загладить ее вину перед страной. Несмотря на нищету, в которой пребывала поэтесса, она робко, но твердо отклонила это предложение.
Значительно позже, в 60-е годы, когда имя Цветаевой было реабилитировано и о ней стали писать книги, хозяйка, в соответствии с новыми веяниями, изменила свое мнение. Теперь она с удовольствием рассказывала заезжим литераторам, как дружила со своей постоялицей, и как, сидя на крылечке, они вместе курили крепкий самосад, так как папирос не было, а обе были заядлые курильщицы.
В первый же день, проведенный в Елабуге, Марина Ивановна поняла, что в этом тихом и довольно грязном глубоко провинциальном городишке для нее не будет не только никакой работы, но и никакого общения с людьми, что в нем она обречена на голодное, безрадостное существование. Она здесь одна – без друзей, без близких, без любимого дела, без какой-либо помощи. Как тут не впасть в полное отчаяние.
Еще две негромких поэтессы поселились в Елабуге – Нина Саконская и Татьяна Сикорская с сыном Вадимом. Но сблизиться с ними Марина Ивановна не успела, тем более, что Татьяне надо было срочно уехать в Москву к больному мужу.
Цветаева побывала в горсовете, в районо, в городской библиотеке, там, где могла бы применить свои знания и опыт. Но они нигде не понадобились. Она даже добралась до соседнего совхоза, где велась уборка овощей, и попросилась на работу. Директор хозяйства понял, что от больной женщины с опухшими ногами пользы будет мало. Но желая ей хоть немного помочь, протянул пятьдесят рублей. Она ушла, а деньги остались лежать на столе директора.
Из Елабуги Цветаева отправила открытку председателю Союза писателей Татарии Тухфату Имамутдинову. Ссылаясь на рекомендации известных писателей, она просила помочь ей устроиться на работу, говорила о своем трудном положении. Ее можно использовать, писала она, как поэтическую переводчицу. Литературный чиновник не стал вдаваться в подробности и отвечать. Он написал на открытке – «К делу», и отправил в архив. Через много лет эту открытку разыскал и опубликовал ее текст большой знаток жизни и творчества Цветаевой татарский литературовед Рафаэль Мустафин.
И тогда Марина Ивановна обратилась в Литфонд с просьбой разрешить ей поселиться в Чистополе, и помочь устроиться на работу в столовую, которая должна была в ближайшее время открыться. Она надеялась также на помощь Николая Асеева, с которым была знакома и который ценил ее творчество. Ее заявление – это потрясающий человеческий документ. Беспомощная, растерянная женщина ищет какой-нибудь выход, чтобы спасти себя и сына от голодной смерти, ведь работа в столовой – это гарантированный кусок хлеба. Вот текст этого печального заявления.
«В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
26 августа 1941 года.»
Наверное, женам и детям писателей было бы приятно есть из тарелок, вымытых добросовестными руками великой поэтессы. Но этого не случилось. На заседании Литфонда обсуждалось несколько заявлений от желающих работать в столовой, в том числе и цветаевское. Члены Литфонда склонялись к тому, чтобы дать ей эту работу. Но тут слово взял Константин Тренев, старейший из присутствующих писателей. Он сказал, что Цветаева не заслужила этой работы ни своим творчеством, ни своим общественным статусом, она не принимает участия в общественной жизни, являлась белоэмигранткой, ее родственники репрессированы. У нее нет стихов, прославляющих Родину, партию, Сталина. Конечно, человеку, имеющему столько грехов, доверять мыть грязную писательскую посуду нельзя. Тренев переломил ход заседания: Цветаевой в устройстве на работу было отказано. Спасти положение мог Асеев, к которому она ранее обращалась за помощью. Но он предпочел сказаться больным, и не пришел на заседание Литфонда. Кстати, в прописке в Чистополе Цветаевой также было отказано.
Обо всем этом Лидии Корнеевне Чуковской при случайной встрече на чистопольской улице рассказала Флора Лейтес. Женщины стали думать, как помочь поэтессе. Лидия Корнеевна решила обратиться к еврейскому поэту Льву Квитко, которого лично знала с детства, так как он был другом ее отца Корнея Ивановича. Она знала Льва Моисеевича, как необыкновенно справедливого человека, который чужую беду чувствовал, как свою, и мог безоглядно броситься на помощь обиженному, оскорбленному человеку, даже если был с ним совершенно незнаком. Он был веселым, энергичным, полным бодрости и оптимизма, такими были и его стихи, которые с удовольствием переводили лучшие поэты Советского Союза. Он часто повторял своим собеседникам любимую фразу: «Все будет хорошо!» Оптимизмом и верой в жизнь Лев Квитко заражал других людей.
Квитко не был знаком с творчеством Цветаевой, просто слышал немного о ней. Но судьба ее, поведанная Лидией Чуковской, взволновала поэта. Он буквально бросился ей на помощь, резко сокращая время свидания со своей собственной семьей, ради которой он сюда ненадолго приехал. Квитко побывал у Асеева, с которым был хорошо знаком, встречался с другими членами Литфонда. Он был коммунистом и орденоносцем, что в то время было немаловажно, и с его мнением считались.
Благодаря стараниям друзей Цветаевой состоялось новое заседание комиссии Литфонда. Оно проходило в парткабинете чистопольского горсовета. На него была вызвана Марина Ивановна, чтобы лично изложить свою просьбу.
– Почему вы так хотите перебраться в Чистополь? – спросили ее.
– В Чистополе есть возможность найти работу, – сказала Марина Ивановна. – Хочу также, чтобы сын поступил учиться в ремесленное училище.
Затем Цветаеву попросили выйти, и началась дискуссия: нужно ли оказывать помощь этой женщине или нет? В выступлениях звучали такие слова: «Ведь не ссыльная же она. Почему ей нельзя жить там, где она хочет?»
И вновь главным противником поэтессы выступил Тренев, резко говоривший о ее белоэмигрантском прошлом и каких-то «иждивенческих настроениях». Не знаю, был ли Тренев знаком с ней лично. Они вполне могли встречаться у Волошина в Коктебеле. По всей видимости, ее личность и творчество вызывали у него стойкую неприязнь и глубокое непонимание. Чем иначе объяснить его яростные, злобные выпады против издерганной судьбой беззащитной женщины. Вот за все это и невзлюбил я Тренева, и считаю, что в гибели Цветаевой есть и доля его вины.
К счастью, в этот раз основная масса литфондовцев не пошла за Треневым. В защиту Цветаевой выступили литераторы Абрам Дорман, Петр Семынин, Вера Смирнова. Больной Асеев передал письмо с просьбой решить вопрос в пользу Цветаевой: на него все-таки положительно повлиял визит Льва Квитко. Большинством голосов ей было разрешено переехать жить в Чистополь. А по поводу должности посудомойки принятие решения было отложено, так как столовую еще не успели открыть.
В ожидании решения Марина Ивановна нервно ходила по коридору из конца в конец и курила. Здесь же сидели, переживая за нее, Лидия Чуковская и Флора Лейтес. Из парткабинета, наконец, вышла секретарь заседания детская поэтесса Вера Смирнова и успокоила Цветаеву:
– Ваше дело решено благоприятно.
О Вере Васильевне Смирновой, которая возглавляла Совет эвакуированных, хочется сказать еше несколько слов. Вместе со своим мужем литератором Иваном Халтуриным она спрятала и сохранила тетрадный листок с заявлением Цветаевой «В совет Литфонда». Впоследствии их сын Виталий обнаружил его в семейном архиве и передал Лидии Чуковской. Лидия Корнеевна, опубликовала это заявление, ставшее фактически документом советской эпохи, со своими комментариями за рубежом. Только после перестройки его стало возможным обнародовать и в России.
Теперь Цветаевой предстояло найти в Чистополе квартиру. На помощь ей вновь пришла Лидия Чуковская. Она слышала от кого-то, что есть квартира для съема на улице Бутлерова.
– Не бросайте меня, мне так одиноко, – попросила Цветаева Лидию Корнеевну. – Я здесь совсем не ориентируюсь и обязательно заблужусь.
Чуковскую дома ждали дочь Люша и племянник Женя – сын воюющего брата. Женя сильно болел, и она выменяла на рынке маленькую баночку меда, чтобы поднять его на ноги. Так с баночкой в руках и пошла Лидия Корнеевна искать для Цветаевой жилье.
Здесь же, на улице Бутлерова, снимали жилье друзья Чуковских Шнейдеры. После осмотра своей будущей квартиры, женщины решили зайти к ним. Киносценарист и философ Михаил Яковлевич Шнейдер и его жена Татьяна Алексеевна Арбузова тепло и радушно встретили гостей. И хотя, кроме чая с леденцами вместо сахара, и ломтиков черного хлеба, хозяева ничего поставить на стол не могли, от них исходило столько душевного тепла, искренности, сочувствия и любви, что Марина Ивановна совершенно оттаяла, забыла ненадолго о своих заботах и бедах, и даже согласилась почитать стихи. Огромное впечатление на слушателей произвела ее «Тоска по родине», написанная еще в тридцать четвертом году, но прозвучавшая как-то очень актуально:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст |
Супруги Шнейдер предлагали Цветаевой остаться переночевать у них. Марина Ивановна сказала, что у нее есть дела, но что она к ним обязательно вернется, и тогда прочитает свою «Поэму воздуха». Но так сложились обстоятельства, что она к ним не возвратилась. В писательском общежитии, устроенном в педагогическом техникуме, она встретила свою давнюю знакомую, дочь известной поэтессы Веры Инбер писательницу Жанну Гаузнер. С ней она сдружилась еще в Париже, так что им было что вспомнить. А утренним рейсом 26 августа Цветаева отправилась в Елабугу. Ничто не предвещало трагическую развязку, которая наступит всего через четыре дня.
Казалось бы, все шло хорошо. Было получено разрешение на переезд в Чистополь, подыскали неплохую квартиру для жилья. Марина Ивановна ощутила волну человеческого тепла и заботы о ней, ее приятно обрадовало, что любители поэзии знают и любят ее творчество, сочувствуют ее жизненным неурядицам, готовы прийти на помощь в преодолении бытовых трудностей.
Мне искренне греет душу тот факт, что среди многих людей, сочувствовавших и активно помогавших великой поэтессе в это трудное время, было немало тех, кто носит еврейские фамилии: Лев Квитко, Флора Лейтес, Михаил Шнейдер, Абрам Дорман, Жанна Гаузнер.
К сожалению, жизненные обстоятельства оказались сильнее моральных возможностей этой женщины. Ее физические и нравственные силы фактически были исчерпаны. Возвратившись в Елабугу, она вновь столкнулась с беспросветной нуждой, полуголодным существованием, отсутствием работы и друзей. К тому же у нее развивалась серьезная душевная болезнь. Ее непрерывно преследуют необоснованные страхи. Она так и записывает: «Страх. Всего!»; «Как я боюсь!»; «Если за мной придут, я повешусь…» Не может никого оставить равнодушным следующая запись: «Во мне уязвлена, окровавлена самая сильная моя страсть – справедливость!» Она с нарастающей тревогой думает о дочери и сестре, оказавшихся в сталинских лагерях, о муже, томящемся в застенках НКВД. Все, что с ними происходит, ей неизвестно.
К Цветаевой вновь вернулись мысли о смерти, преследовавшие ее на протяжении многих лет. В ее записных книжках имеется жуткая запись: «Я год примеряю смерть… Все уродливо и страшно». Еще одна запись: «Я год уже ищу глазами крюк…» И еще: «Уничтожено все, что держит на земле. Только Мур, ему 16…» Лидии Чуковской она задает вопрос: «Почему вы думаете, что жить стоит?»
Постоянная подавленность, непреходящая усталость, изматывающая болезнь ног, из-за которой трудно вставать с постели, – все это приводило к полному отчаянию, она осунулась, постарела. Мур в своем дневнике отмечал: «Настроение у нее отвратительное, самое пессимистическое…»
Три предсмертных записки оставила Цветаева. В них она обращалась к сыну, к Асееву, к друзьям.
Сыну она написала: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я…» Николая Асеева Цветаева просила позаботиться о Муре: «Любите как сына – заслуживает. А меня простите, – не вынесла». В третьей записке, обращенной «к эвакуированным», поэтесса также просила позаботиться о сыне, помочь добраться ему до семьи Асеевых. Кончается эта записка словами: «Не похороните живой! Хорошенько проверьте».
Написав эти три печальные записки, Марина Цветаева свела счеты с жизнью, повесившись в сенях дома. Это произошло 31 августа 1941 года. Первой увидела ее хозяйка, вызвала милицию. Увидев, что возвращается Мур, выбежала ему навстречу. Тот по виду хозяйки понял, что случилась беда, ноги у него подкосились, он сел прямо в дорожную пыль и долго не мог подняться.
Ее похоронили на Петропавловском кладбище в Елабуге. Народу на похоронах было немного: шла жестокая война, у каждого было свое горе, тут не до повесившейся поэтессы, имя которой в Елабуге было известно немногим. Так как на могилу приходить было некому, вскоре она затерялась.
Многие поэты в своих произведениях предсказывают собственную гибель. Так же и Марина Ивановна точно знала, каким будет конец ее трудной жизни. И написала грустные слова: «И к имени моему – Марина прибавьте: мученица!»
После смерти матери ее сын Георгий (Мур) ни разу не ночевал в доме, где они жили, на это не было сил. Несколько дней он прожил у Вадима Сикорского. Затем, как завещала мать, переехал в Чистополь к Асееву. Атмосфера в доме Асеевых была тяжелой, парень чувствовал себя здесь лишним. Жена поэта Оксана Михайловна откровенно не любила Цветаеву, всячески препятствовала оказанию ей помощи, и эта нелюбовь перешла на ее сына, который свалился к ним, как снег на голову. Вскоре Мур ушел от них и поселился в интернате. Здесь он обрел хороших, добрых друзей, среди которых были Тимур Гайдар, Алексей Баталов, Станислав Нейгауз, ставшие впоследствии известными людьми. Нет сомнения, что и юный Эфрон занял бы среди них достойное место. Но судьба его сложилась иначе, куда более трагично.
Из Чистополя Мур уехал в Москву, но здесь был недолго: уже к новому году он переезжает в Ташкент, где живет много московских писателей. Его поддерживают Анна Ахматова, Алексей Толстой. Благодаря их усилиям Муру выделяют комнату в доме писателей. Здесь он оканчивает школу, едет в Москву и поступает в Литературный институт.
В начале 44-го его призвали в армию, как сына врага народа направили служить в штрафной батальон, что фактически равнялось смертному приговору. Воевать ему довелось недолго. В боях за освобождение Белоруссии, в июле 44-го, близ деревни Друйка Витебской области он был тяжело ранен. В книге учета полка было записано: «Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7.7.44 г.» Это последний след, оставленный им в жизни. Ему было всего 19 лет. Могила его, как и могила его матери, затерялась. После него остались дневники, письма, маленькая тетрадка стихов.
Август – несчастливый месяц для этой семьи. За две недели до самоубийства Цветаевой, 16 августа 41-го года, был приведен в исполнение приговор, вынесенный ее мужу Сергею Яковлевичу Эфрону, обвиненному в шпионаже против советской власти: Эфрон был расстрелян.
Л.К. Чуковская
Дочь Марины Ивановны Ариадна была арестована вскоре после возвращения в Советский Союз. Это произошло 27 августа 1939 года (опять август). Ей дали восемь лет лагерей. Отсидев их «от звонка до звонка», она смогла побыть на свободе всего два года. Затем последовал новый арест и ссылка в Туруханский край. И только в 1955 году – полная реабилитация. Несколько слов хочется сказать о муже Ариадны журналисте Самуиле Гуревиче, Муле, как называли его домашние. «Мой первый и последний муж», – говорила о нем влюбленная Ариадна. Он был бесконечно предан этой талантливой семье, посылал Муру деньги в Ташкент, спасая его от голода, на протяжении многих лет передавал деньги и посылки в лагерь жене. В период борьбы с космополитизмом в 1950 году его арестовали, а через год расстреляли.
Более 20 лет провела в сталинских лагерях младшая сестра Марины Анастасия Ивановна. Первый раз ее арестовали в 1933 году, но тогда молодую писательницу выручил Горький. Через шесть лет последовал второй арест. Выручать ее уже было некому и она провела в лагерях 20 лет. Вместе с ней был арестован и ее сын Андрей Трухачев. В 1959 году они были реабилитированы.
Все члены этой большой чрезвычайно талантливой семьи обладали несомненным литературным дарованием, писали прозу и стихи, оставили тома интереснейших мемуаров.
Хочу рассказать также о некоторых людях, не являющихся членами семьи Цветаевых-Эфрон, но связавших себя с нею, и в связи с этим упомянутых в моем очерке.
Еврейский поэт Лев Моисеевич Квитко в самое трудное время безоглядно бросился помогать Цветаевой. Он был членом Еврейского антифашистского комитета. В январе 1949 году ему исполнилось 60 лет. Весь цвет советской литературы, во главе с Фадеевым, Симоновым, Маршаком, пришел поздравить его с юбилеем. Он был награжден очередным орденом. В том же месяце его арестовали, объявили врагом народа, американским шпионом. В застенках НКВД он провел 1300 дней, его жестоко пытали и в 1952 году расстреляли.
Л.М. Квитко
Большую жизнь прожила Лидия Корнеевна Чуковская. Она умерла в возрасте 89 лет. Среди многих написанных ею книг особо выделяются «Записки об Анне Ахматовой»: она рассказывает о великой поэтессе и ее окружении, в том числе и о Марине Цветаевой. О последних днях жизни Цветаевой, свидетелем которых она была, Лидия Корнеевна написала большой очерк «Предсмертие».
Немалую роль в судьбе Цветаевой сыграл Николай Николаевич Асеев. Роль и положительную и отрицательную. Думается, в его силах было уделить ей больше внимания. Не случайно Ариадна Сергеевна считает Асеева во многом виновным в гибели своей великой матери. За годы творчества Асеев издал семьдесят сборников стихов. За поэму о Маяковском он получил Сталинскую премию, а за сборник «Лад» – Ленинскую. Но в наши дни если и вспоминают Асеева, то или в связи с Маяковским, или в связи с Цветаевой.
Подруга Марины Цветаевой Жанна Гаузнер прожила недолгую жизнь: она умерла в 1962 году, не дожив до пятидесяти лет. После нее осталось несколько интересных книг. Ее мать Вера Инбер пережила дочь на десять лет.
Через несколько лет после окончания войны скончался от туберкулеза киносценарист Михаил Яковлевич Шнейдер. Его жена Татьяна Алексеевна вскоре вышла замуж за Константина Георгиевича Паустовского.
Невзлюбивший Марину Цветаеву и принесший ей много неприятностей драматург Константин Андреевич Тренев умер через десять дней после объявления Дня Победы. Сейчас его имя прочно забыто: не ставят, не читают, не издают. Но хочется привести одну фразу, которую он написал о самом себе в конце жизни: «Я знаю, что не оправдал надежд русской литературы, я не сумел стать настоящим человеком и писателем». Что и говорить, трезвая, точная оценка.
Когда Анастасия Ивановна Цветаева вернулась из ссылки, она прежде всего побывала в Елабуге, надеясь найти могилу сестры. Это оказалось невозможным. Тогда перед участком, на котором похоронена Марина Ивановна, был установлен большой деревянный крест. Еще через десять лет, в 1970 году, здесь было установлено гранитное надгробье. Тысячи людей приходят сюда, чтобы почтить память великой поэтессы.