Опубликовано в журнале СловоWord, номер 71, 2011
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Валерий Скобло
Валерий Самуилович Скобло живет и работает в Санкт-Петербурге. Автор сборников прозы и стихов. Автобиографическая повесть “Человек из толпы” написана в 1994 году.
Три отрывка из книги
“ЧЕЛОВЕК ИЗ ТОЛПЫ”
КОНЕЦ ИГРЫ
…Моя бабушка, Цецилия Евелевна Уфлянд, и две ее дочери, Люба и Фира, мои тети, сгинули в минском гетто в 1941-м, будто их и не было, протекли в сырой белорусский суглинок или поднялись в плачущее мелким дождем серое небо, и никто не расскажет, как это было, потому что одни их соседи прошли тем же путем, а другие не любили об этом вспоминать, не очень, видимо, полагаясь на собственное всегдашнее самооправдание: а что мы могли сделать? Я могу взять в руки диск «Библиотеки в кармане», где среди нескольких тысяч разной степени ценности отсканированных томов есть и десяток разной степени солидности сочинений, утверждающих, что ничего этого не было вообще…
Вечность назад, в другой, несчастной и прекрасной жизни, которая зовется юностью, где-то в классе седьмом моих одноклассников (и меня в том числе) настигло странное увлечение: наслушавшись и насмотревшись по радио и телевизору про алжирскую войну, мы основали СВО – секретную вооруженную организацию – по примеру ОАС (франц.
Organisation Armee Secrete); это удивительно при тех однозначно негативных оценках нашей пропагандой этой войны и, тем более, самой ОАС, которую иначе, чем фашистской, не называли, да и я где-то в это время прочитал поразившую меня книгу «Допрос под пыткой» (Анри Аллега, если не ошибаюсь) о нравах этой ОАС. Организация наша была столь же секретной, сколь и вооруженной: все мальчишки (и девчонки, конечно, тоже – на кого и могло столь неотразимо подействовать аура подполья) знали о ее существовании. Знали – но никто не «настучал»: очарование подвига Павлика Морозова успело улетучиться.О симпатиях к фашизму тогда, разумеется, и речи не было, да и лидера в нашей игрушечной организации по сути не было, и все же… было здесь нечто помимо притягательного в детстве аромата секретности и опасности – во всяком случае, мне теперь «изнутри» понятно дьявольское искушение возможностью сложить с себя всякую моральную ответственность, тяжкий груз свободного выбора и служить чему-то (или кому-то), берущему это кажущееся непосильным бремя на себя, и требующему «всего лишь» слепого повиновения взамен. И еще – горячее притяжение маленького зла, которое внутри, к Злу, большому и всесильному, которое грезится существующим снаружи. Чтобы получить иммунитет к таким «забавам», требовалось другое воспитание и в школе, и дома, или… тяжелый путь самостоятельных поисков, самовоспитания, контактов со сверстниками, сделавшими первые шаги по этому пути. «Игра» наша, слава Богу, кончилась ничем, сама собой затухнув. Даже в те «вегетарианские» времена могло быть и иначе…
Но я «вышел из игры» раньше других и вполне самостоятельно, впервые задумавшись о том, что никакая мнимая или действительная смелость коллектива, к которому ты себя причисляешь, не заменяет собственного личного мужества, когда оно требуется. Это был один из первых моих осознанных и самостоятельных в моральном смысле поступков и поводом для него послужило следующее, в общем-то, вполне пустяковое школьное событие.
Классным воспитателем у нас была преподаватель истории, молодая, красивая и властная женщина, стремившаяся продвинуться в школьной иерархии, член партии. Она за какую-то провинность стала требовать дневник у Миши Голоцвана, мальчика с поразительной длины ресницами и красивыми «еврейскими» глазами; как водится, Миша стал отнекиваться: «а что я сделал?.. дневник забыл дома…» «Классная» сурово сказала: «Тогда иди домой, и без матери не приходи!…» Миша стал медленно доставать дневник из портфеля, и она с отвращением процедила: «Типичный представитель…» До меня не сразу дошло; когда я понял, меня будто обожгло, я даже привстал, но она почувствовала свою оплошность и так посмотрела на меня – будто к парте пригвоздила. Запало это в душу вовсе не национальным оттенком, в этом смысле бывали истории и покруче, а именно проявленной собственной «слабиной». Воспоминания о таких случаях долго беспокоят; они, собственно, не дают успокоиться никогда.
Может быть, это и хорошо…