Опубликовано в журнале СловоWord, номер 71, 2011
ИСТОРИЯ И ФИЛОСОФИЯ
Владимир Кантор
О НЕОБХОДИМОСТИ В РОССИИ БЮРОКРАТИИ
В сегодняшних спорах, проходящих в России, бесконечных и почти безнадежных, о возможности демократического устройства страны все время слышится апелляция к принципам жизни Западной Европы и США. Все устали от хаоса, беспредела и безначалия, а потому начинаются вздохи о том, что потеряли мы бюрократию, которая обеспечивала порядок, и не надо бояться этого слова, потому что и в демократической Европе именно бюрократия выполняет функцию структурирования и взаимосвязи большого государственного организма. Но можно ли понять себя, глядя в Европу, как в зеркало, показывающее если и не наше настоящее, то хотя бы наше будущее? И не опасна ли сегодня ностальгия и поиск искомого централизма то в русском самодержавии, то в большевистской диктатуре, то в брежневском государстве развитого социализма, будто бы давших аналог европейской бюрократии?
Что же, еще в прошлом веке русский юрист, историк и философ Б.Н.Чичерин настаивал на органической связи централизации, бюрократии и демократического общежития. Разумеется, рассуждая о западных государствах, он, как и нынешние наши теоретики, примерял их устройство к российскому. Отечественные демократы (Н.Г.Чернышевский) с ним спорили, что нельзя отождествлять российское самодержавие с европейским абсолютизмом, тем более с Северо-Американскими Штатами. Демократы при этом ссылались на исторические работы самого Чичерина, показавшего беспредельный произвол наместников и воевод Московской Руси, не встречавший ни малейшего сопротивления со стороны низового люда, не имевшего никаких прав, напоминали о гоголевских чиновниках, сохранивших все обычаи своих предшественников.
Как сегодняшние наши публицисты в рассуждениях о благотворности бюрократии опираются на Макса Вебера, так Чичерин исходил из «Философии Права» Гегеля. Немецкий мыслитель ХIХ века говорил о важности чиновничества для правильного функционирования централизованного государства. Но, по Гегелю, чиновничество и бюрократия составляют основную часть среднего сословия, которое характеризует развитый интеллект и правовое сознание, а чтобы избежать злоупотреблений, произвола и господства этого сословия, оно контролируется сверху государством и правами общин и корпораций снизу. Стоит заметить, что сам Гегель считал, что его конструкция неприменима к России, где нет среднего сословия, а налицо лишь крепостная масса и ее правители. Добавлю, что в России не было и независимых общин и корпораций со своими правами. Все общины и союзы создавались государством в интересах фиска, что, разумеется, исключало наличие каких-либо прав, предполагая только повинности. А контролировать произвол чиновников лишь сверху очевидно что невозможно.
Так была ли в России и в бывшем СССР бюрократия, есть ли она сейчас? Та самая бюрократия, о которой как о благотворном и необходимом для развитого и индустриального общества явлении писал Макс Вебер? Или хотя бы та, о которой как о кошмаре, безличной силе, не принимающей в расчет живого человека, писал Франц Кафка? Казалось бы, нелепый вопрос. Мы привычно считаем, что Россия, быть может, наиболее страдающая от бюрократии страна, что наше общество в плену у бумажной волокиты. У нас в широком ходу пословица: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек».
Впрочем, сомнение в тотальной бюрократизации России уже высказывались, и как раз западными наблюдателями. Скажем, гарвардский профессор Р.Пайпс считает, что российское государство имело слишком много противопоказаний, чтобы суметь бюрократизировать жизнь своих поданных: «Развитие бюрократизации сдерживали такие внушительные препятствия, как обширность страны, сильная рассредоточенность населения, затруднительность сообщения и (что, может быть, наиболее важно) недостаток средств. <…> Российская бюрократия представала незначительной не только в бюджете страны; она также была невелика в процентном отношении к населению государства. В середине XIX века в России было 12-13 чиновников на 10 тыс. человек населения, т.е. пропорционально раза в три-четыре меньше, чем в странах Западной Европы того же периода»1. При сравнительно точной фиксации факта американский профессор совсем не ставит вопроса о специфике русского чиновничества. Более того, речь должна идти не о количестве, а о роли, которую сыграли чиновники в истории русского жизнеустроения. Здесь уж лучше нам опереться на свидетельство отечественных мыслителей. «Россию сколотили, сбили и выкрасили чиновники, – писал Василий Розанов. – Россия вся есть произведение чиновника, творчество его: это есть «дом, им построенный», по его разуму, по его вкусу, по его вдохновению, или, вернее, по его безвдохновенности»2. И эти чиновники отнюдь не были бюрократами. Последнее понятие относится к западноевропейскому образу жизни, хотя и употреблялось – в XIX в. не без некоторых оснований – по отношению к России.
Ведь если на клетке слона написано «тигр», не верь глазам своим. В конце З0-х годов ХIХ века маркиз де Кюстин утверждал, что в России «есть лишь названия всего, но ничего нет в действительности. Россия – страна фасадов. Прочтите этикетки – у них есть цивилизация, общество, литература, театр, искусство, науки, а на самом деле у них нет даже врачей»3. Перепуганный нашей действительностью французский маркиз за отсутствием врачей не сумел увидеть русской литературы и искусства, да и науки тоже, не разглядел и скрыто идущей, но тем не менее идущей европеизации общества, но проблему все-таки поставил правильно. Иначе сказать, по его мысли, за европейскими понятиями, которые мы употребляем, не существует соответствующего им объекта.
Приговор суровый, с тех пор не раз тиражированный. Точен ли он? Ведь надо учесть, что за использованием таких европейских понятий, как прогресс, цивилизация, коммунизм, бюрократия, очевидна тяга России к Европе, наше желание вместить свою жизнь в рамки выработанных на Западе мыслительных конструкций и с их помощью описывать нашу действительность. Если не принимать в расчет эту тягу, то на всех цивилизационных попытках России можно поставить крест. Но как тогда быть с великим русским искусством и великой наукой, возникшей на рубеже ХIХ и ХХ веков?.. Конечно, если не учитывать расхождения у нас термина, понятия и объекта, то можно фантасмагорическим образом описывать нечто не существующее в реальности и получать в результате такого описания страшноватые фантомы, загораживающие от нас нашу жизнь. Скажем, был ли у нас развитой социализм? Сегодня, глядя на развал всех структур нашего общества, иные готовы воскликнуть, что был! Было, однако, нечто другое, требующее собственного наименования. Вместе с тем, нельзя забывать, что многие понятия переносились и переносятся к нам из Европы вместе с объектами, так или иначе влияющими на нашу жизнь (религия, литература, индустриализм, наука вплоть до сегодняшних ее областей – кибернетики, электроники и т.п.).
Начало нашего решительного и, несмотря на откаты, безостановочного движения к европейскому материку можно датировать ХVII веком. В известном смысле это был возврат или попытка возврата к европейскому прологу нашей истории – к Новгородско-Киевской Руси. Существует, однако, промежуток в пять столетий, период, который не вычеркнуть и в который сформировалась органика нашей культуры, весьма медленно поддающаяся изменению. Поэтому явления инокультурные, пересаженные на нашу почву, давали в результате какое-то другое образование. Наименование оставалось европейским, но под ним жила и живет, движется, шевелится, существует совсем иная субстанция. И задача культуролога как раз в том и состоит, чтобы выяснить ту реальность, которая скрывается за европейским термином. А стало быть, оценить возможность ее реального изменения, возможность приближения объекта к своему наименованию. Говорят же, что Петр Первый начал свое преобразование с крыши, не подведя под нее фундамент. Нечто все же у него получилось. Характерна и российская шутка, что сначала мы пишем некое слово, а потом к нему пристраиваем забор.
Что же произошло в эти пять столетий до ХVII века? В нескольких словах: разгром войсками Чингиз-хана Киевской Руси, возникший симбиоз и совместное проживание и взаимовлияние завоевателей и завоеванных, а затем образование «под сенью ханской власти» (А.И.Герцен) Московской Руси. Географические контуры империи Чингиз-хана очень напоминают контуры бывшей Российской империи и уже бывшего СССР. Случайно ли это? Думаю, что геополитически евразийцы были не так уж неправы, полагая Российскую империю, а затем СССР наследниками чингизхановской державы. Как известно, монгольский завоеватель пришел из-за Байкала, и, сбросив иго, Россия совершила свою реконкисту в отличие от Испании не против арабов, принесших в Европу алгебру и Аристотеля, а с Запада на Восток, в места достаточно дикие, лишенные цивилизованной почвы. Сосредоточенная в пределах Московского царства Россия, быть может, имела бы больше шансов на цивилизационный прорыв, но завоевание Сибири, по соображению А.Тойнби, стоило ей цивилизации – в европейском смысле этого слова. Взаимовлияние Золотой Орды и Руси было невероятно сильным. Если многие татары переходили на службу к русским князьям, положив начало российским родам, славным в отечественной истории (назову хотя бы Чаадаева, Карамзина, Тургенева), то татарское влияние на социальную и политическую жизнь завоеванного народа привело, как замечал Г.П.Федотов, к превращению Москвы в «православное ханство».
Теперь вспомним, какого рода чиновники управляли из Золотой Орды Русью. Существовала форма так называемого баскачества. Баскаки руководили военными отрядами, которые состояли, кстати, прежде всего из туземного населения, и следили за выплатой дани и правильным исполнением повинностей. Иными словами, осуществляли организованный грабеж покоренной страны. В течение столетий Русь платила так называемый «ордынский выход». И народ, и правители приучались смотреть на подать как на побор, во многом служащий к обогащению совершающих этот побор чиновников-баскаков. Подобная же военная организация управления сохранилась и в Московской, и в Петровской Руси. (Характерны сами наименования управителей – воеводы, генерал-губернаторы и т.п.). К примеру, вплоть до ХVII века включительно наместники отправлялись во вверенные их попечению местности на «кормление». Это было вполне официальным термином.
Конечно, «кормились» и европейские чиновники, но их поборы не были легализованы, как в России, где государство, не имея независимых низовых общин и корпораций, не в состоянии было контролировать свою администрацию. А традиции и привычки, тем более бывшие когда-то фактом официальной государственной жизни, преодолеваются много хуже, чем личные злоупотребления. Да и что иное могло быть в стране, доминантой которой, по выражению П.Я.Чаадаева, было «хаотическое брожение». О хаосе, неупорядоченности российской жизни писал и Ф.М.Достоевский, в начале нынешнего столетия подтвердил этот диагноз Д.С.Мережковский, назвав беспочвенность одной из глубочайших особенностей русского духа. Преодолевалось это состояние суперцентрализацией, самодержавием, превращением страны в военно-полицейское государство, что не позволяло, в свою очередь, развиться независимым союзам и общинам – со своими правами, препятствующими лихоимству чиновников. Все это результат постоянного военного состояния страны, где каждый чиновник чувствовал себя предводителем боевого отряда в завоеванной местности. Не случайно один из русских мыслителей сказал, что в России нет чиновничества, а есть только «корпорации воров и грабителей».
Кого изобразил Гоголь в «Ревизоре»? Конечно, чиновников. Но чиновники эти отнюдь не бюрократы, тупо следящие за исполнением законности, не обращая внимания на нужды человека. Это были люди, воспринимающие свои должности как инструмент «кормления». Кажется, Николай I сказал, что в России не ворует один только император. И сколько раз с тех пор восклицали русские прогрессисты, что беда России в отсутствии настоящей, честной бюрократии, то есть тех людей, говоря словами Грибоедова, «кто служит делу, а не лицам». Именно такого служения у нас почти никогда и не было. Каковы же причины и истоки такого состояния дел? По убедительному наблюдению Б.Н.Чичерина, в Московском государстве все совершалось не на основе общих соображений, а частными мерами: оно управлялось не законами, а распоряжениями. И потому личное усмотрение имело гораздо более значения, нежели законное правило, а каждая должность носила более характер поручения, но не постоянного государственного учреждения. Эти принципы, модифицируясь, сохранились и по сегодня.
Петр Первый попытался переделать систему управления на европейский лад, бюрократизировать ее. Однако «птенцы гнезда Петрова» были кто угодно, но никак не бюрократы. Система личных распоряжений и указов осталась в силе. Только при Александре I М.М.Сперанский пытается хоть как-то упорядочить российское законодательство, при этом дав пример честного бюрократического служения. Но этого «русского реформатора» решительно и быстро вытесняет граф А.А.Аракчеев, «фрунтовый солдат», по слову Пушкина. В гербе своем носил он девиз – «без лести предан». В этой фразе полное отрицание какой-либо законности. Бюрократизация в очередной раз сорвалась, вместо нее установилась аракчеевщина. Из нее выросли щедринские помпадуры и градоначальники, жившие по принципу личных связей, беспрекословного подчинения вышестоящему лицу и отношения к обывателям, как у татарского баскака к жестоко покоренным, а потому и не смеющим пикнуть русичам.
И все же медленная европеизация русского общества тем не менее шла, сказывалось это и на проблеме чиновничества. В России долго не было (да и доселе нет) среднего сословия как носителя образования и просвещения. Но эту роль, эту функцию взяло на себя сложившееся к началу ХIХ столетия в независимое сословие русское дворянство. И вот, скажем, декабристы, еще до того как они решились на военный бунт, ставили себе задачу проникнуть в мир чиновничества и создать прецедент, который должен был перерасти в принцип честного бюрократического служения. Так, бывший лицеист, друг Пушкина, будущий декабрист И.И.Пущин «уходит в надворные судьи и вторгается в мир московского правосудия, куда доселе не ступала нога человека…»4. Попытка декабристов оборвалась в 1825 году. Но после реформ 1861 года, когда «все переворотилось», когда в очередной раз зашевелился русский хаос (выплеснувшийся потом в 1917 г.), тогда криво и косо, но все же складывавшиеся буржуазные отношения способствовали появлению целого слоя русских бюрократов европейского типа. Таков, например, Каренин у Льва Толстого – сухарь, не способный на личные отношения, но и на злоупотребления тоже.
Нельзя, однако, забывать, что реформы Александра II подготавливались как раз укрепившейся к тому времени (укрепившейся по сравнению со Сперанским) европейски ориентированной так называемой «либеральной бюрократией». Именно этот тип правления господствовал в России на протяжении XIX века в периоды реформ и перестроек. Сошлюсь на прекрасный анализ данного явления у Н.И.Цимбаева: «Либеральная бюрократия» первоначально означала круг высших сановников Российской Империи, озабоченных модернизацией страны и взявших на себя ответственность за проведение Великих реформ середины прошлого века. Именно тогда реформаторы, в той или иной мере близкие к великому князю Константину Николаевичу, стали именоваться «либеральными бюрократами». Термин, надо признать, на редкость точный. «Либеральные бюрократы» эпохи Великих реформ – братья Милютины, Головнин, Рейтерн, Д.Толстой и другие – были умелыми, опытными и преданными идее преобразования России деятелями, чьи усилия увенчались блестящим успехом. Великие реформы изменили ход русской жизни»5. Бюрократия укрепилась на верхних этажах власти. В дальнейшем среди ее представителей были как либералы, так и консерваторы – Д.Н. Лорис-Меликов, К.П. Победоносцев, С.Ю. Витте, П.А. Столыпин и др.
Чиновничество начинает перерабатываться в бюрократию, ибо само самодержавие пытается (хоть и малоудачно, как мы знаем) перестроиться в нормальную монархию абсолютистского типа, а потом и в конституционную, т.е. опирающуюся не на произвол, а на закон. Именно эту тенденцию в развитии чиновничества отмечал К.П.Победоносцев: «Чиновничество все-таки связано долгом и службою: и его все-таки можно потянуть за эту нитку, или связать этой ниткой, смотря по тому направлению, какое оно примет. Но кого же поставить на его место? Частное лицо, ряд частных лиц? Что такое частный, гулящий, праздный человек? Чем вы его удержите?.. Для чиновника фантазия не есть закон: ибо он весь в дисциплине, завязан и связан. Вы эту-то дисциплину и отрицаете, отрицая бюрократию»6. Конечно, бюрократия – это не европейская демократия, прошедшая школу либерализма. Но тем не менее ее бесспорный предвестник (хотя и противоположна полной демократической свободе, осуществленной в XIX в. только в США). Неслучайно русские правые радикалы столь неприязненно относились к русской бюрократии как к порождению европейских (начиная с эпохи абсолютизма) политических структур, а потому чуждой, враждебной «живой жизни» России. «Бюрократизм, – писал Лев Тихомиров, сначала крайний нигилист, а затем сверхрадикальный монархист, – есть идея не собственно монархическая, а абсолютистская. Но монархия… легко впадает в эту болезнь, от которой избавляется только непосредственным общением с нацией. <…> Вредное действие бюрократии <…> состоит в том, что она всю жизнь нации подводит под однообразные, обязательные нормы»7 (курсив мой. – В.К.). Последняя попытка самодержавия вернуться к самому себе (несмотря на Думу, на выборы, на свободу печати!) выразилась в «непосредственном общении с нацией», помимо закона, через представителя народа – Распутина. Так что императорская фамилия со всей своей распутинщиной была наиболее активной силой, противостоящей европеизации и законности.
Но не самодержавие, а Октябрьская революция смела эту европеизацию. Отказавшись от типа бюрократа, сложившегося в XIX в. (хотя отчасти потерявшего свое влияние на рубеже веков), большевики создали институт комиссарства, инвариант баскачества. Комиссары руководствовались идеей «революционной законности», выполняя личные распоряжения посылавших их наводить порядок и отбирать хлеб, зерно, драгоценности руководителей победившей революционной партии. И тогда эти комиссары отнюдь не выглядели бюрократами. Таковыми они показались революционным романтикам по окончании гражданской войны, когда уселись в традиционные кресла бывшей царской администрации. Однако были они более похожи на воевод и «кормленщиков» допетровской Руси, чем на сухих и чопорных, пытавшихся всю жизнь расчислить законами бюрократов предреволюционной России, толстовского Каренина или Ап.Аблеухова, героя романа А.Белого «Петербург». Уж кто больше Маяковского боролся с бюрократией, совбюрократией, как тогда говорилось! Но вспомним его Победоносикова из пьесы «Баня» (кстати, шаржированная переделка фамилии Победоносцева): сие должностное лицо ощущает себя военноначальником на коне, таким и рисует его художник-подхалим Бельведонский. И живописец отчасти прав, ибо этот особый слой, управлявший страной, руководствовался в управлении не законами, а партийным уставом и распоряжениями партийного руководства, построенного по военному принципу «ордена меченосцев», как говорил Сталин. Устав партии, устав полувоенной по сути своей организации стал законом для мирных обывателей, которые, естественно, чувствовали страх и трепет, чувствовали себя покоренными новым воинством. Даже легитимизировавшись в постсталинский период, советская администрация не превратилась в европейскую бюрократию, а создала особый тип чиновничества – номенклатуру, где все строилось не на деловых качествах, а на личных связях, личной преданности и энергии, с которой нижестоящий выполнял распоряжения вышестоящего. И поскольку партия стояла над государством, была его костяком, о законности в строгом смысле слова не могло быть и речи.
К сожалению, все эти антибюрократические, антизаконные принципы не изжиты и сейчас. Мы даже говорить перестали о создании правового государства, о чем так шумно дебатировали еще совсем недавно. Мы запутаны в ворохе разнообразных указов и распоряжений, как самых больших начальников, так и начальников поменьше. И каждый из них чувствует себя правителем, вершителем, хозяином твоей судьбы, относясь к тебе как бандит к попавшему в его власть случайному, позднему прохожему. И где же, спрашивается, наша бюрократия, которая, по Гегелю и по Веберу, состоит из высококвалифицированных специалистов духовного труда, с сильно развитой сословной честью, гарантирующей безупречность их деятельности, без чего всегда есть опасность коррупции. Похоже, что коррупция есть, а вот бюрократии нет. Да и возможна ли она? – повторю я свой вопрос, когда нет независимых общин, корпораций, сословий. Бюрократия осуществляет профессиональную связь между четко очерченными и структурированными частями общественного организма. В ситуации перманентного хаоса и возвращения колоссальных масс населения к бродячей, номадической жизни вступают в дело простейшие принципы организации общественных групп: атаман (или военный вождь, или партайфюрер), подчиненные ему воины (или члены партии) и все остальные, которых можно и дозволительно убивать и грабить почти на легальных основаниях. Примерно это сейчас уже начинает происходить в не столь отдаленных регионах бывшей Российской (и советской) империи.
Да и в России можно ли все то, что у нас сегодня творится, назвать властью бюрократов? Вряд ли. Из такого состояния анархии и хаоса возможно лишь появление очередного российского правителя «с твердой рукой». И, быть может, единственная нынче надежда на влияние мировой экономической и бюрократической системы, которая втянет Россию в свою орбиту и поможет нашему чиновничеству преобразоваться в бюрократию параллельно с преобразованием, усложнением и структурированием нашей однородной, хаотической жизни. Ибо, пожалуй, впервые Россия переживает свой кризис, не находясь в конфронтации с европейским миром. Если сегодняшняя смута разрешится благополучно и в России возникнет, наконец, среднее сословие, тогда, возможно, возникнет и бюрократия в цивилизованном смысле этого слова. Если же этого не произойдет, мы вновь окажемся во власти комиссаров, воевод – назовите, как угодно, и будем не законопослушными гражданами цивилизованного государства, а в который уже раз завоеванными данниками и крепостными нового «ханства»
______________________________________
1. Пайпс Ричард. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 367.
2. Розанов Василий. М.П.Соловьев и К.П.Победоносцев о бюрократии.// Начала. 1991. № 1. С. 44.
3. Кюстин Астольф де. Николаевская Россия. М., 1990. С. 94.
4. Эйдельман Н.Я. Обреченный отряд. М., 1987. С. 49.
5. Цимбаев Н.И. Российский феномен «либеральной бюрократии»// Вопросы философии. 1995. № 5. С. 32.
6. Розанов Василий. М.П.Соловьев и К.П.Победоносцев о бюрократии. С. 49-50.
7. Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1993. С. 140.