Опубликовано в журнале СловоWord, номер 70, 2011
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Исаак Трабский
МУЛЯ
Полувековая история одного поиска
Люди старшего поколения, наверное, помнят крылатую фразу, произнесенную героиней Фаины Георгиевны Раневской в довоенном фильме «Подкидыш»: «Муля, не нервируй меня». У меня был брат, двоюродный, его тоже звали Мулей. Он родился в двадцать втором году, в зелёном украинском городе Полтаве. Рано остался без отца. Любил шумные ребячьи игры и часто, единственный сынок, «нервировал» свою маму Фриду. «Трудный» парнишка никак не поддавался воспитательным беседам. С детства у него сформировался волевой характер. Мечтал стать военным. Окончив семилетку, занялся боксом, прыгал с парашютом, сдал нормы на значки «ГТО» и «Ворошиловский стрелок». А за две недели до начала войны поступил в Полтавское военное танковое училище. В конце августа, когда фронт приблизился к родному городу, училище ночью подняли по тревоге и погрузили в железнодорожный эшелон.
Писем от брата не было долго. Лишь осенью 1942 года пришёл к нам в Киргизию долгожданный солдатский «треугольник». Из Пятигорска. Это была первая и последняя весточка от Мули. В августе немцы захватили Пятигорск. Что сталось с братом? Жив ли, ранен и где? Ничего о нём мы не знали.
Курсант Самуил Калинкович
Прошли тяжелейшие годы эвакуации. В конце войны с фронта вернулся контуженый отец, а после освобождения Полтавы наша семья возвратилась в разрушенный фашистами город. Тётя Фрида, пытаясь узнать о судьбе любимого сына, не уставала писать и отсылать заявления в самые различные организации. В ответ приходили только стандартные ответы: «Сведениями о гибели курсанта ПТТУ Калинковича Самуила Абрамовича не располагаем». За «пропавшего без вести» пенсия матери не полагалась. В то же время соседи-антисемиты не уставали измываться над нею: «И кого это ты всё ждешь, старая? Твой сын-изменник давно, наверное, удрал на Запад…». Ежегодно бывая офицером в отпуске в Полтаве, я пытался привлечь к ответственности злобных хулиганов. Но ни милиция, ни органы социальной защиты на мои заявления не реагировали. Всю свою несчастную вдовью жизнь моя дорогая тётя Фрида получала нищенскую зарплату, а на старости лет ещё меньшую пенсию по труду, и истощила все нервы и силы, ожидая сына. Так, тяжко больная, и умерла, ничего о нем не узнав. Перед смертью тёти я обещал ей во что бы то ни стало разузнать о судьбе брата. Но и мои регулярные запросы в Центральный архив Министерства обороны (город Подольск) завершались канцелярскими отписками одинакового содержания: «Сообщаем, что в приказе Полтавскому танковому училищу №240 от 30 октября 1942 года значится: Калинкович (инициалы не раскрыты) пропал без вести…». Мои поиски продолжались…
Началась перестройка, а с нею, наконец, пришла и удача. В 90-е годы в Грузию, где я остался жить после военной службы, на один из запросов пришел ответ из Полтавского Совета ветеранов войны. В нем сообщалось: «Калинкович Самуил Абрамович был курсантом 2-го взвода 13-й роты Полтавского танкового училища. Участвовал в боях на Северном Кавказе и погиб в городе Пятигорске. Подробности о гибели С. А. Калинковича вы можете узнать у его сослуживца киевлянина Ивана Ивановича Павленко». Срочно пишу в Киев и без промедления получаю объемный пакет с подробными воспоминаниями полковника в отставке И.И. Павленко.
«Познакомились мы с Самуилом, – писал он, – сразу же после поступления в училище. Оказались в одном взводе. Я и сейчас вижу его как живого: среднего роста, волосы черные, как смоль, а зрачки в глазах – спелые крупные смородины. По характеру Самуил был строгим, сдержанным и немногословным. Мне казалось, что у него никак не проявлялось то неистово молодое веселье, которое так и «выпирало» у каждого из нас. Когда мы услыхали, что земляки называют его Мулей, стали шутить, а некоторые даже «зубоскалить». Но несколько его боксерских ударов по самым злобным «шутникам» навсегда прекратили «разговорчики» остряков. Курсант Калинкович оказался полной противоположностью тому слабохарактерному тёзке из популярнейшего в наше время кинофильма. Однако с товарищами по взводу был дружен, отзывчив и справедлив. Никогда не забуду, как его мама, единственная из наших родителей, оказалась у отправляемого из Полтавы эшелона. Она, рыдая, обнимала и целовала сына, а он её успокаивал: «Мама не надо, ведь ребята смотрят…». И верно: из всех вагонных раскрытых окон и дверей мы с тоской наблюдали за их расставанием. Каждый вспоминал свою маму, невесту, любимых девчат…
Эшелон вечером прибыл в Пятигорск, который встретил нас яркими электрическими огнями. Парки и улицы наполнялись гуляющими парами. Наш батальон разместился в Верхнем городке под горой Машук. Место красивейшее, но трагическое. Из политбесед мы узнали, что сто лет назад под этой же горой был убит великий русский поэт Михаил Лермонтов. Ускоренными темпами нас готовили на командиров взводов и рот, но никто не понимал, почему Красная армия сдает один город за другим: ведь пели, что малой кровью разобьем любого врага на его же территории… В конце июля пал Ростов-на-Дону, и через Пятигорск потянулись обескровленные части 37-й армии. Ни танков, ни орудий. На ремнях до смерти усталых солдат – одни винтовки. В те дни Сталин приказал: «Жемчужину Кавказа врагу не сдавать». Страх перед расправами верховного главнокомандующего порождал обман генералов, бессмысленные атаки и сотни тысяч новых человеческих жертв.
9 августа немецкие танки с автоматчиками ворвались в город и двинулись по Центральному проспекту. Вражеские автоматчики попытались атаковать наш военный городок, но курсанты ружейным огнём дали им достойный отпор. К исходу дня, получив приказ, мы отошли к Провалу, переправились через обмелевшую реку Подкумок, и колонной направились к городу Нальчику. Но тут откуда-то появившийся зам. командующего 9-й армией генерал Тимофеев перед строем стал матерно отчитывать за то, что мы оставили Пятигорск. Он отдал новый приказ: – собрать все остатки училища, возвратиться к Машуку и ударить по противнику с тыла, чтобы к утру город был освобожден. «Для вас, курсантов, – хрипло гаркнул он, – это будет экзамен на верность Родине и на будущие командирские звания». Начальник училища безропотно повторил приказ генерала, а сам сел в эшелон и умчал с семьями комсостава в далёкую Туркмению. В это время в Пятигорск вошли основные силы 3-ей танковой немецкой армии.
К часу ночи наш отряд сосредоточился возле церкви под Машуком. Курсанты подготовили винтовки к бою и двинулись вперед. Самуил, Юра Примак и я шли, прочёсывая кладбище, в боковом охранении. Стояла тихая звёздная ночь. Только трассирующие пули чертили в черном небе огненные полосы. У самой городской окраины нас обнаружили немцы. Вспыхнули осветительные ракеты, ударили автоматные очереди. Тогда воентехник 2-го ранга Никитенко крикнул: “Вперед! Бей фашистов!” С криками «ура» мы, стреляя на ходу, бросились в атаку и выбили немцев из ложбинки, откуда они вели огонь. Затем прозвучала новая команда воентехника: «Первый взвод – слева, второй – справа, окружай!» (хотя было понятно, что никаких взводов не было). Так у подножья Машука начался наш первый бой. Самуил, Примак и я подползли к пулемету противника на бросок гранаты, но вдруг от трассирующих пуль противника загорелись сеновалы, расположенные вдоль дороги на гору Бештау. Всё стало видно, как на ладони. Нас засекли немцы, и на открытой местности мы оказались под прицельным огнём. Нужно было где-то укрыться. Несколько отчаянных бросков, и мы с Самуилом очутились во рву. Юры с нами уже не было: он был убит. Я, тяжело раненный в ногу, потерял сознание… Как потом рассказали местные жители, на рассвете Никитенко поднял в последнюю атаку оставшихся в живых курсантов, среди которых был Самуил. Их встретил шквальный пулемётный огонь. Брошенные командованием училища курсанты на поле боя до конца выполнили приказ и пали смертью храбрых, как герои. Утром пятигорские женщины нашли меня на дне лощины в грязи, перевязали и перенесли в крайний домик. Оттуда немцы потащили на допрос, после которого бросили в конюшню бывшего кавалерийского училища. Рядом со мной на прелой соломе с землистым лицом, покрытым крупным потом, лежал Самуил. Я его окликал, но он не отзывался, видно, был без сознания, а только тяжело хрипел. Конюшня была переполнена ранеными пленными курсантами. Стоял жаркий августовский день, и духота вперемешку с вонью становилась невыносимой. Так на моих глазах ночью с 10 на 11 августа 1942 года умер Самуил. На следующий день жители Пятигорска собрали всех погибших курсантов и захоронили в общей могиле на кладбище под Машуком. В плену мне чудом удалось выжить. А могила с «неизвестными» курсантами сохранялась до 70-х годов. Потом её сравняли с землей, и на том месте соорудили воинский мемориал, где установлена небольшая плита павшим курсантам…»
Проходя лечение в Пятигорском военном санатории, расположенном рядом с воинским Мемориалом, я не раз посещал его, и среди сотен могильных плит искал одну, особенно дорогую для меня, с фамилией Калинкович. Увы, её до сих пор нет. В сборнике «Последние письма с фронта, 1942 год» (т.2, Москва, Воениздат, 1990 г.) мне впервые удалось опубликовать сообщение И.И. Павленко о гибели брата.
А та избитая фраза из старого кино «Муля, не нервируй меня» до сих пор не отпускает горькую память и сердечную боль о его трагической судьбе… Каждый август, в очередную годовщину героической гибели в неравном бою с фашистами моего единственного двоюродного брата Самуила Калинковича, я снова и снова ощущаю невосполнимую потерю.