Опубликовано в журнале СловоWord, номер 70, 2011
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Михаил Гафнер
ГДЕ МОЙ СЫН?
Если бы вы только видели её глаза, если бы только видели… Тёмно-синие, почти чёрные. Жуть смотреть. Мутные, полные слёз. Казалось, что она ослепла от горя и не только ничего не видит, но и тронулась рассудком. Голос она потеряла от крика и плача и издавала какие-то стоны и хрипы. На всё это было страшно смотреть и слушать. Немытая, волосы дыбом, носится из угла в угол. Короче – драная кошка. Беда, да и только. Нам с женой было стыдно смотреть в глаза друг другу. Но что мы могли сделать? Встаньте на наше место.
Мы решили продать свою квартиру. Не имея понятия, куда нам дальше ехать, начали все вынимать из шкафов и кладовок, распихивать по коробкам, ставить обратно в шкафы и кладовки… Пусик – молодой холёный кот – весело встречал пустые коробки, которые я приносил из подвала. В них можно было прятаться, царапать до одурения и никто при этом не кричит и не ругается, как когда царапаешь мебель. А когда коробка оказывалась побольше, то туда могла влезть еще и мама Леська, и с ней можно было полежать рядом как в детстве, и тогда не было счастливее мальчика на свете. Но коробки набивались посудой и ботинками, и поднимались к потолку. В квартире становилось неуютно и грустно. Леська всё сразу поняла. Она очень умная и у неё человеческие глаза. В один из вечеров она прошла по мне и села на грудь, уставив на меня свои умные зеленые глаза: «А что будет с нами?» Что я мог ей сказать, только лишь по-одесски ответить вопросом на вопрос: «А что будет с нами?»
Сутками мы вели грубые разговоры о деньгах, друзьях и врагах, и всё распихивали по коробкам, заклеивали и подписывали их. В воздухе стояла ненужная напряженность от вопросов – а правильно мы делаем, что продаем квартиру и едем черт-те куда, где у нас нет ни друзей, ни знакомых? Мой папа – старый еврей из Польши – часто говорил: «Никогда не выливай старой воды, пока не нальешь новой». А у меня не старая вода, а крыша над головой продана, и не то что новой нет, а нет даже рваной палатки.
Мы оставили тесную квартиру из одной комнаты, двух котов, засыпанный снегом холодный город, и рванули на юг искать новое место для жизни. Мы пообещали денег Анечке, знакомой девушке, чтобы она приходила кормить Лесю и Пусика. В квартире стало неуютно от ящиков, громоздящихся до потолка, зимней темноты, молчаливого телевизора и отсутствия хозяйки с её напевным: «А где мои деточки, где мои солнышки?» «Где моя доченька, где моя красавица?» – это о Леське. «Где мой рыженький носик? Пуська, Пуська, рыжая какуська». Пусик был не рыжий, а такой же серый кот, как и его мама, но в отличие от мамы любил сидеть и внимательно наблюдать за тем, что я делаю. Из него бы вышел замечательный мастер, поскольку он всегда терпеливо наблюдал, когда я работал, а у меня золотые руки.
Теперь мать с сыном всё время сидели в коридоре, уставившись на дверь, и ждали Анечку, ждали, что, может, за ней на пороге появится хозяйка, которая их кормила не раз в день, а когда они захотят… а хотели они и днём и ночью.
Сначала на подушку приходил Пусик и лапкой мягко постукивал Валю по плечу или по голове, в зависимости от того, что торчало из-под одеяла. Если Валя не хотела идти на кухню, он начинал просить, причем не мяукал, а говорил: «Ма-ма». Хотите – верьте, хотите – нет. Так он просил еду для мамы и для себя. Если это не действовало, то ему приходилось выкапывать Валю из-под одеяла. Когда же хозяйка, наконец, щелкала баночками и высыпала мясо в тарелочки, первым ела мама, а сын терпеливо сидел рядом и ждал, когда она закончит.
Теперь не надо было никого просить, будить, выкапывать. В квартире никого не было. Еду давали раз в день, сразу и помногу. Еда быстро портилась, становилась вонючей и невкусной. Ходить в грязный песок было тоже неприятно, но ничего не поделаешь. Когда была хозяйка, то можно было покрутиться возле нее, помяукать, если она сразу не понимала, чего они хотят. Теперь же еда становилась всё хуже и хуже, а ходить в песок, который не менялся со времени отъезда хозяйки, вы уж приличных котов увольте.
На новом месте чем больше мы смотрели квартир, тем яснее понимали, что нас туда с котами не пустят. Попросили подружку жены дать объявление в газете. Из Квинса позвонили хозяева продуктового магазина. Ищут кота, который будет ловить мышей, чтобы те не ели колбасу и сыр, предназначенный для продажи. Пусика увезли в Квинс.
Дети новых хозяев от него в восторге. Просидев в магазине весь день, Пусик не думал, что его оставят на ночь, но когда погасили свет и начали клацать замками, неожиданно оставшийся без мамы кот так заорал (да не «мяу», а «мама»), что пришлось открывать магазин и увозить его домой, пока не пришла полиция разбираться в чем дело.
Так что пришлось новым хозяевам каждый день возить Пуську с собой на работу в магазин. Теперь вечерами он мог смотреть телевизор и играться с детьми. Не жизнь – малина. Но не было Вали, а главное – мамы. Он ничего не ел ни дома, ни на работе, хотя кругом были горы вкусной еды, и его окружали любящие взрослые и дети.
В темноте и одиночестве Леся сходила с ума. Когда приходила Аня, она пристраивалась к ней, плакала и умоляла привезти сына или сводить её к нему, но Аня уже хлопала железной дверью и наступала жуткая тишина опустевшей квартиры. Леся… Леся… Лесечка… Её горю не было предела.
Нашли дом, нашли квартиру, всё в сотню раз лучше, чем у нас было. И вот на совете кондоминиума, где утверждали наши кандидатуры, нам говорят: «Собак нельзя, а кошек – сколько хотите. Мы кошек любим». Валя открыла рот и чуть не села на пол. Бедный Пусик!!! Она полетела в Нью-Йорк, чтобы привезти мебель и спасти Леську.
Ящики из кладовки были открыты и разбросаны по комнате. На полу валялась косметика, которая не понравилась ворам. Пропали валины вещи и много другого. В миске у Леси мясо было каменным, простоявшим дней пять-шесть.
Всю дорогу от Нью-Йорка до Флориды Леська орала как сумасшедшая. Она никогда не любила ездить на машине. Когда она выскочила из ящика на новой флоридской квартире, то понеслась искать Пусика. Его нигде не было…
Наступала ночь, и теплый южный ветер ожесточенно трепал пальмовые ветки. Леся стояла на задних лапах на подоконнике, и все ночи напролет смотрела во мглу. Обычно чистюля, она не мылась, не следила за собой. Иногда она просила нас поискать её сына, пристраивалась к походке и забегала вперед, с надеждой заглядывая нам в лица, стараясь понять, почему мы не хотим ей помочь. Она стала во всём подражать сыну. Ложилась спать не в ноги, как раньше, а между мной и Валей, как это делал Пуська. Ничего не помогало. Пуськи нигде не было.
Один раз она уставилась на меня. Глаза тёмно-синие, почти чёрные, мутные, полные слёз, волосы дыбом, как у ёжика. У меня замерло на сердце. На неё было страшно смотреть. Она прохрипела только одну фразу: «Где мой сын?» И слёзы потекли по её щекам.
Помпано Бич,
25 февраля 2011 г.