Опубликовано в журнале СловоWord, номер 69, 2011
ПРОЗА
Леонид Рохлин
Настенька… Настюха
– Ты что на меня смотришь как на ожившего динозавра?
– А ты взаправду книжки пишешь? – удивление семилетнего мальчика было настолько искренним, что Борис рассмеялся и невольно обнял юного собеседника.
– Ты чей? Где тут твоя бабушка?
– Бабуля далеко… в Казахстане. – рассудительно и со знанием географии ответил маленький человек. – Вон моя мамочка, хочешь, познакомлю?
Невдалеке в обществе солидных дам стояла молодая стройная женщина.
“Хм, какая милая! Что её привело к нам, в компанию людей не первой молодости? – мелькнуло в голове Бориса. – Да, Америка, Америка! Отрываешь от друзей, окружаешь одиночеством…”
– А как ты это делаешь… толстенную книжку? – продолжал меж тем юный исследователь.
В душной Калифорнии, среди утомляющей жары, в окрестностях маленького курортного городка Guerneville собралась шумная компания. Свой день рождения справлял большой полный мужчина. Он громогласно носился по поляне, широко расставляя руки, и загребая в объятия прибывающих гостей. Его глаза кипели от счастья. Казалось, что гости для него словно волны бушующего океана, приносящие в дар золотые рыбки. Вокруг столов суетилась группа женщин. По громким возбуждённым возгласам, от которых ещё более накалялся воздух, каждый сразу и без сомнения узнавал в людях российские души.
– О, Борис! А я и не заметил твоего приезда! – закричал именинник и понёсся к новому гостю с бутылкой вина и явным намерением преподнести на руках очередного гостя собравшимся.
– Привет Иван, поздравляю от всей души! – заорал ему в тон Борис, отвлекаясь от любопытного мальчика. Глаза его мгновенно загорелись тем безумным славянским пламенем, который появляется только у российских людей при виде заставленного закусками и бутылками стола.
– Привет, люди, привет прелестные женщины! – продолжал орать Борис, щерясь в безумной радостной улыбке, словно только что выбрался из пасти тигра живым и невредимым.
– Борис, а привезли обещанное? – спросила миловидная светловолосая жена именинника.
– Всё здесь! – радостно загоготал Борис, хлопнув себя по лбу.
– Так ты что, не хочешь познакомиться с моей мамочкой? – услышал он вновь тонкий детский голос. – Вот же она, вот, видишь, смотрит на нас.
Борис обернулся и увидел пронзительно искренний, открытый взгляд. Женщина, улыбаясь, без смущения шла к ним.
– Извините, он, наверное, уже достал вас вопросами. Не хотел со мной ехать. Но когда узнал, что будет человек, умеющий писать рассказы, сказки и даже большие книги, тут же согласился. И всю дорогу спрашивал меня, как создаются книги.
– А вы-то зачем к нам пожаловали, к старикам?
Женщина смутилась, щёчки немного порозовели, взгляд стал детским.
– Да и я хотела с вами познакомится. Слышала о вас. – Женщина чуть присела в реверансе и тихо произнесла: – Настя я.
Видимо, вид Бориса после её слов был настолько пораженным, что женщина смутилась окончательно. Возникла долгая пауза. Ничего не понимающий сын крутил головой, переводя взгляд с мамы на дяденьку.
– Господи, как мне ваше имя дорого … Настенька, – медленно, чуть ли не нараспев произнёс Борис женское имя.
И вздыбился праздник. Тосты и здравицы сыпались, как из рога изобилия. Обезумевший от такого количества блестящих мнений по поводу своего характера и поведения за последние шестьдесят лет, именинник вместе с гостями буквально рыдал от счастья. Не понимая причин единовременного оргазма столь большого количества взрослых людей, окружающие американцы на всякий случай старались держаться подальше от громкой компании, тайком фотографируя сцены неистового разгула людей непонятной национальности. Наконец, видимо выдыхаясь и погрузнев от принятого количества пищи и алкоголя, участники вакханалии несколько успокоились.
И тогда стройная, светловолосая женщина обратилась к Борису:
– Боря, ну а где обещанное…
– Светочка, сначала скажи мне, – тихо спросил Борис, – а откуда эта женщина… вон та с края стола?
– А… это Настенька, подруга жены моего сына. Они из Казахстана, недавно здесь.
Настенька… Настюха… Сыня. Господи, как похожа. Как две капли воды. Сердце Бориса забилось в неистовом темпе – нет, это невозможно, реинкарнация наяву, мистика какая-то.
– Что ты бормочешь, Борис. О чём? Расскажи…
“Господи, какими глазами она смотрит на меня. Точно так же, как и та, – пронеслось в сознание Бориса, – да нет, наверное, почудилось, но и я не могу оторвать от неё глаз. Наваждение какое-то, а ведь сегодня очередная годовщина. Точно, точно. Неужели начинаю забывать?”
Сила памяти резко подняла Бориса.
– Иван, ты уж извини, но сегодня и у меня праздник. Годовщина моего второго рождения. Да, так уж получилось, что 45 лет тому назад на берегах таёжной реки Сыня, что в Зауралье, красавица-сибирячка спасла мне жизнь. Буквально. И мне то ли мерещится, то ли наяву кажется, но она сейчас присутствует здесь, будучи такой же юной, как и 45 лет назад. И не в виде порхающего надо мной ангела, а реально присутствует.
– Экий ты влюбчивый! – сказал один из гостей, заметив пристальные взгляды Бориса на край стола. – А ведь седина в бороду.
– Да нет, тут другое. Хотите, расскажу вам реальную историю? Это почище моих бледненьких стихов. Это сама судьба.
И глядя в глаза реальной Насте, «воскресшей» Настюхе, как будто ей одной поведал о таёжной трагедии, случившейся в геологической партии на берегах сибирской реки Сыня.
Рассказал как бы не о себе, а словно глядя со стороны.
Ему было двадцать пять лет. Судьба во многих обстоятельствах буквально тащила молодого человека, напрягаясь при подъёмах, и, уставая на вершинах, отпускала. Тогда он падал, катился вниз, больно расшибая большое белое тело. Так было не раз. В лето 1962 года судьба дотащила его до старинного городка Берёзово, что давным-давно появился при впадении Северной Сосьвы в малую Обь. В тот год памятный городок был взбудоражен проведением оригинального геологического эксперимента и потому наводнён худощавыми столичными дамами и солидными холёными мужчинами, сотрудниками большой академической экспедиции. В их число попал и Борис, занимая весьма почётную должность младшего научного сотрудника.
Ему не хотелось ни в Берёзово, ни в эту экспедицию – крутиться среди чопорных людей, надоевших ещё в Москве. Но карьерные интересы, диссертация требовали, и, скрепя зубами, Борис подчинился обстоятельствам. Он завидовал приятелям. Те разбрелись по маленьким тематическим партиям, прокладывающим маршруты на Алтае, в Даурии, вдоль Яблоневого хребта. Сказочные таинственные дебри, манящие неизвестностью, неисхоженностью. А тут что? Провинциальный городок. Тихий, заросший, голодный, с полупьяным населением и неказистым памятником великому сподвижнику Петра, блистательному князю Меншикову. Большой замшелый бюст, загаженный птицами, на тоненькой высокой гранитной ножке. Словно древний гриб, выросший на стрелке двух рек.
Крупная экспедиция требовала громоздкой организации работ. Помимо основных геологических, ещё и скучных, общественных. Гостиница, питание, организация и обеспечение маршрутов, досуг, транспорт – именно этим, весьма далёким от геологии, вынужден был заниматься Борис. Нудных мелочных дел было много, оттого настроение младшего сотрудника чаще было паршивым. Да и отношение чопорных академиков и тощих дам к нему более смахивало на поведение героев в пьесе о слуге двух господ. Одному – номер с окном на лес, другому в первую очередь подай вертолёт для облёта ключевых участков, третьим непременно завтра устрой поездку в деревеньку к рыбакам-манси, где можно почувствовать себя белым господином, а заодно и повеселится, прикупить светящиеся жиром балыки и икру осетровых, четвёртым …
А тут ещё начальник экспедиции, академик Спирин, вдруг соизволил вызвать Бориса в свой теремок для конфиденциальной беседы. Он шел, ломая голову, теряясь в догадках. В чём это он провинился. Да нет! Как будто всё путем, нормально. Но лёгкая тревога не оставляла его. Академик был председателем учёного совета института, и от него многое зависело в судьбе Бориса.
– Ну что, Борис, приходится вертеться? – неожиданно запанибратски и доверительно встретил академик.
Это расслабило молодого человека. Он радостно заулыбался, переминаясь с ноги на ногу.
– Садись, садись. Мне тут рассказывал Николай Семёнович, что ты весьма контактный человек… умеешь эдак быстро оценивать обстановку и располагать к себе… особенно женский пол. Да ты не смущайся. Тут такое дело. Надо слетать в Игрим и в тамошнем училище выбрать для экспедиции трёх лучших поварих. Дирекция уже ждёт, надо только суметь уговорить девчат. Ты как?
Борис от неожиданности вытаращил глаза. Чего угодно ожидал младший научный, только не такого. Академик радостно заблеял фальцетом и, похлопав младшего сотрудника по плечу, довольный эффектом , сказал:
– Смотри в корень, выбирай не по объёму груди, а по уменью варить борщ. Это мне ещё мама говорила. Сам понимаешь, очень давно…
Три дня мучений и сомнений. Объём груди с юношества был для Бориса эталоном привлекательности, перед которым меркли все остальные женские прелести. Здесь, в Игриме, он растерялся. Наконец, после долгого перебора вариантов, Борис остановился на четырёх кандидатурах. Четырёх потому, что две были подружками и ни одна не хотела ехать без другой. Так в геологической экспедиции появились четыре хохотушки из местных сибирячек. Они должны были попеременно вылетать с партиями на участки работ.
Слава Богу, в начале июля спало комариное наваждение, а гнус ещё не совсем проснулся, и потому можно было начинать геологические изыскания. На заранее выбранные ключевые участки вылетал вертолёт с небольшим десантом людей и с компактным оборудованием. Проводилась инженерно-геологическая съёмка. Длилась она примерно две-три недели, а потом прилетала та же птица и забирала исследователей. Они отдыхали на базе три-четыре дня, «чистили пёрышки», а затем забрасывались на следующий ключевой участок. За две-три недели они должны были пешеходными маршрутами вдоль и поперёк исследовать большой участок холмистой тайги, исходив русла ручьёв и речушек, развалы пород на вершинах каменистых холмов и болотистую, чавкающую при ходьбе тундру, обойдя берега бесчисленных безымянных озёр. Это была простая, вольная, безгрешная жизнь.
Она и началась ясным холодным утром, когда в небо взмыл МИ-8 и, покрутившись немного, взял курс на север. На борту было семь человек, счастливых и молодых, полных надежд и безудержной энергии. Во всяком случае шестеро были таковыми. Седьмой была начальница, одна из тех тощих столичных дам. Она сидела перед открытой дверью вертолёта с планшетом на коленях и внимательно изучала разворачивающееся под ней зелёно-голубое пространство, сравнивая его с картой. Остальные не обращали внимание на Марию Григорьевну. Сквозь гул двигателя пробивались звуки смеха, песен и криков.
– А вот и наша Сыня! – прокричала начальница, указуя перстом на голубую ленту реки, тонкой змеёй извивающуюся внизу среди зелёной тайги. – Теперь полетим вдоль русла на северо-запад. Ещё минут тридцать и наш участок. Где-то здесь они должны увидеть посёлок Овгорг. Странное имя…
– Ой, какая малюсенькая реченька моя! – запричитала повариха Настя. – А мы здесь давеча купались. Я ведь отседова. Такая большая нам казалась…
Все прилипли к оконцам. Море тайги простиралось внизу. От развернувшейся красоты разговоры смолкли. Ни туч, ни облаков. Ничего не мешало солнцу освещать застывшее бескрайнее пространство зелёно-голубой земли, высвечивая мельчайшие цветовые оттенки гигантской картины.
– Смотрите, а вон и домишки наши! – донёсся сквозь гул мотора звонкий голос Насти. – .Ой, как здорово-то.
– Кажется точно идём, по курсу, – строго заметила начальница.
Внизу медленно проплывали прилепившиеся к берегам реки хаотически разбросанные маленькие дома и огороды. Виднелась светлая ленточка дороги, убегавшая в тайгу. Сверху казалось, что деревня вымерла. Ни одного человечка, ни скотинки, ничего живого. Даже дымков из труб не было видно. Лишь через минуту после крайнего дома увидели стадо коров и пастуха. Он стоял, заслонив рукой глаза и вглядываясь в небо. Кажется, махал нам рукой.
Вскоре опять звонкий голос Насти пререкрыл шум двигателя.
– Вона… вона… гляньте! Видите излучину?. Да нет, правее. Вон ту, с бухточкой. Там на бережку наша летняя заимка стоит. Сюда завсегда приходим за ягодами и грибами на неделю-другую. Это ещё батяня смастерил.
Наконец, второй пилот обернулся и, указав вниз оттопыренным большим пальцем, прокричал:
– Это здесь! Сделаем облёт на малой высоте, а вы выбирайте место.
Тайга расступилась. Проглядывали большие и малые поляны, окружавшие хаотическое скопление невысоких сопок с развалами на вершинах серо-бурых камней. Мария Григорьевна внимательно озирала пространство. Тень от машины стремительно неслась по полям и склонам сопок.
– Вон там. Смотрите. Видите ручеёк, огибающий небольшой осколок леса? – прокричала она вдруг. – Вот где-нибудь здесь.
Машина сделала резкий вираж, развернулась, потом ещё раз, и зависла. Мягко коснулась земли. Подпрыгнула и замолкла. Пилот дал команду, и люди словно горох посыпались из машины. Последней вышли Мария Григорьевна и первый пилот. Наши капитаны.
Невольно все остановились и замолчали, настороженно оглядываясь. Но идиллическая картина ближнего леса, зелёной травы и проглядываемой сквозь кустарники блестящей воды развеяла опасения городских жителей. И поляна загудела от смеха и громких возгласов.
– Давайте, ребятки, быстренько разгружайте машину! – скомандовал командир. – Нам до темноты добраться бы до дома. Давайте, давайте. Организованно.
Нас не надо было упрашивать. Через полчаса весь наш скарб горкой высился на поляне. Мы уселись, задымили. Лётчики осматривали колёса, что-то щупали в винтах.
– Ну всё, ребятки, мы полетели. Организованно! – вновь произнёс любимое слово первый пилот. – Через двадцать дней ждите и ни пуха вам, ни пера.
Поляну огласил рев двигателя, машина подпрыгнула, на минуту зависла над землёй и как-то неожиданно быстро исчезла за сопками. Исчез шум, и небольшую группу людей внезапно окружила тишина, непривычная для ушей городских жителей. Кажущаяся печальной тишина. Она их испугала.
С ней надо было сжится, привыкнуть к её постоянному окружению.
Первой очнулась начальница. Бодрым голосом дала ряд ценных указаний, разбудив энергию молодых геологов. Работа закипела. Ставили палатки, распаковывали мешки, монтировали немудрёное оборудование, прорубали тропинку к ручью, заготавливали дрова. Настя копошилась возле баулов с продуктами. Стемнело. Яркое пламя озарило привычную картину. Небольшой навес для продуктов и оборудования, четыре палатки, полукругом окружавшие полянку, в центре которой полыхал костёр. Он освещал лица семерых людей – порой печальные и серьёзные, порой смеющиеся, задумчивые и лукавые. Разных людей с разными судьбами…
Потекли дни. Размеренные, однообразные, как течение реки, нарушаемые утренними и вечерними всплесками шумного людского присутствия. С первыми лучами поднималась Настюха. Казалось, радость не заходит в её душе. Она открывала глаза, высовывала кудрявую голову из-под полога палатки, и улыбка немедленно раздвигала полные чувственные губы. Спящий лагерь наполнялся тихой мелодией. Пела она бодрые комсомольские песни и заряжала ими каждого, даже строжайшую начальницу. Первым делом вытряхивала из мешка помощника, приставленного к кухне на этот день. Он убегал за свежей водой, мастерил костёр и блаженно улыбался, предчувствуя полдня полного безделья. А если повезёт, то вдобавок и горячих масленых шанежек из пресного теста.
Набив животы кашей и разбавив крепким сладким чаем, геологи уходили в маршруты с Настюхинами мелодиями на устах. Они преследовали столь же настойчиво, как и пелена мошкары. Лишь с обратным эффектом. Мария Григорьевна уже на четвёртый день работ, прочувствовав на сотрудниках благотворное влияние песен поварихи и мастерство её рук, назвала это Настюхиным эффектом. И даже в шутку пробовала измерить сравнительную величину эффекта по ежедневной скорости прохождения маршрута и по метражу бурения скважин. Вечером у костра, после ужина, со смехом объявляла результаты. Через неделю наблюдений подвела итог и торжественно заявила, что лидерство по уровню влияния неизменно выдерживает Борис…
Никто ещё не догадывался, насколько угадала начальница. Да и сам Борис тоже. Он пробовал разобраться. Что творится с ним? Пропала хандра. От паршивого ежедневного настроения не осталось и следа. Даже воспоминания о приятелях, где-то кочующих по дебрям, попросту растворились. После приезда из Игрима он стал совершенно другим. Улыбка не сходила с лица. С утра до вечера он носился по делам экспедиции, без раздражения удовлетворяя любопытство и просьбы тощих дам. Но особенно энергично действовал при разгрузке баржи с продовольствием для экспедиции, приплывшей из Тюмени. Он специально привлёк к этому поварих, якобы для ознакомления с ассортиментом и целыми днями проводил среди них. Борис буквально лучился под градом их шуток и смеха. И долго ещё ночами ворочался в мешке, вспоминая лица девчат. Но чаще… Настино лицо. С ним и засыпал.
– Ты чего там хлебнул в Игриме, лукавый ты наш, поделись! – вопрошали друзья-товарищи, удивляясь внезапной перемене. В ответ лишь бессмысленная улыбка и непереводимые выражения. Он начинал понимать, что влюбился. И, кажется, очень серьёзно. Здесь же, на берегах Сыни, в ежедневном общении чувство обострилось и с каждым днём всё более и более захватывало. Но что было самым непонятным для него, оригинальным и таинственным, так это собственное поведение.
Он удивлялся себе. Неужели это и есть любовь? – возникал внутренний голос. Даже прикосновение к её руке вызывает сладкий трепет, какой-то внутренний зуд. Я не могу с ней свободно разговаривать. Это я-то, болтун и трепач на любые темы. А тут! Наваждение какое-то. Я не знаю, что говорить ей. Всё время хочется сказать что-то необычайно нежное. Что со мной творится? Смешно, но я, кажется, влюбился. Да да, наверное влюбился. Настенька, берёзка моя белая…
На людях Борис ещё крепился. Даже находил силы для серьёзных бесед с коллегами, для шуток и застолий. Но как только оставался один, а тем более наедине с Настей, силы пропадали. Он только молча смотрел, пристально и покорно. Видимо, в глазах было столько чувств, что девушка вспыхивала до корней волос и тоже молчала… Не знала, как себя вести.
Ей было сложнее, чем городскому ловеласу, привыкшему к непринуждённой болтовне, к ничему не обязывающему потоку слов. Так оно и было вначале знакомства. Там, в Игриме. И вдруг наступила перемена. Настя заметила эти влюблённые покорные взгляды. Юная повариха поначалу не поверила себе. Москвич, научный сотрудник из экспедиции. А кто она? Но парень ей нравился. Она гордилась, что привлекла его внимание. И не заметила, как с каждым днём гордость перерастала во что-то более острое, пугающее. А вскоре ей уже было просто необходимо видеть Бориса каждый день.
Настя выросла в простой семье. Большая старинная деревня на берегу Сыни. Братья, сёстры и замотанная заботами мать, рано оставшаяся без мужа. Росла как шелковая трава в пойме реки. Быстро, привольно и тяжко в голодное весеннее половодье. Чуть выросла, и домашние заботы горой навалились на худенькие плечи. С трудом окончила семилетку, и тут мать вдруг отпустила её. Как-то начала приглядываться к взрослеющей дочери и вскоре заметила —
– Ты, Настюха, не похожа на деревенских. Какая-то другая. Тебе надо бы в город, большой город. Давай поначалу в Игрим. Там есть пищевой техникум, да и тётка твоя там живёт. Присмотрит на первых порах. Давай, родная. Чего тебе здесь шею гнуть? Пьянь, да грязь кругом…
“Господи, как долго это может продолжаться! – мелькала одна и та же мысль в голове научного сотрудника. – Ведь лето скоро кончится, судьба разведёт нас. Как-же так! Нет, это невозможно. Надо в конце концов объяснится. Чего я медлю? Кажется, я ей нравлюсь. Странно, ведь так легко получалось в городе, а тут сломался.
Уже на Сыне, в первый раз оставшись в лагере помогать Насте, он настолько разволновался, что всё валилось из рук. Горло пересохло, и Борис не мог связать и двух слов. Разозлившись на себя, ушел на речку рыбачить и сидел там до вечера, страдая от бессилия, но более от мошкары, злобно облепившей штормовку и головную сетку.
А Настя весь день ждала слов и всем своим видом говорила: ну же, ты же мужик, что ты молчишь, мучаешься и меня мучаешь. Ну скажи что-нибудь. Скажи! Ведь тошнёхонько мне, ожидаючи твоих слов…
В тот вечер лишь опытная начальница прочувствовала обстановку, и когда все ушли заготавливать дрова, подошла к поварихе и, полуобняв, сказала:
– Девочка моя! Что, влюбилась? Он парень хороший, видный, да уж больно городской для тебя. И он сам, а уж родители его тем более. Они из религиозных иудеев. Ты не знаешь, что это такое. Они инородцев в свою среду не принимают. Да и вообще, ты же знаешь, что мы через пару месяцев исчезнем, исчезнет и Борис. Понимай это и будь осторожна. Не давай своим чувствам перелится через край…
Слово «иудеи» было для Насти совершенно непонятным, новым. От него веяло какой-то стариной, притягательной таинственностью.
“А так как будто нормальный парень, – думала Настя, ещё более приглядываясь к Борису после слов начальницы. – Тоненький, худенький, наши-то покрепче будут, зато столько знает, а как рассказывает… за душу берёт. Неужели меня любит?
И опять вспоминались Насте слова матери: «…ты не похожа на деревенских… бежать тебе надо отседова…» А может, он судьба моя, половинка моя. Ну и пусть, что какой-то иудей. Настюха жмурилась от непонятного счастья, аж повизгивала, и ещё более громкие песни неслись по реке…
Прошла ещё неделя. И вновь настал день дежурства Бориса. С утра пекло солнце. Казалось, оно сразу, не умывшись росой, выскочило в зенит. Мошкара и другая кусачая тварь зверели от счастья. Уставшие от неуютной походной жизни люди уже с утра молчаливо и раздраженно напряглись. Даже настюхин эффект мало помогал. Трое с комплектом ручного бурения ушли в верховья дальнего притока Сыни, а Мария Григорьевна с помощником прокладывали маршрут вдоль основного русла реки, описывая геоморфологию местности.
– Мы сегодня позднее обычного будем, – уходя сказала начальница.
Лагерь опустел.
Настя сняла с костра ведро с кипятком и понесла к реке, где на крохотном пляже её уже окружала гора посуды. Присев на корточки, она стала мыть миски и кружки, всё время оглядываясь через плечо. Она ждала. Ждала, что вот появится на тропинке Борис. Её охватывало нетерпение и настолько, что, казалось, болел низ живота, а нервный тик то и дело сотрясал крепкое тело. Из лагеря донёсся приглушенный крик, потом ещё раз. Настя подняла голову и прислушалась. Но лишь привычное жужжание мошкары. “Наверное, причудилось”, – подумалось ей. Она механически продолжила мыть. Задумалась, и вернулись прежние мысли.
“Ну, где же он? – вертелось в голове. – А говорили, что москвичи все нахалы, сразу под юбку лезут, а этот какой-то странный. Господи, когда-же он придёт! Интересно, а как они московские целуются. Наверное как в том фильме! – и Настя зажмурилась от удовольствия. – Нет, не можу больше. Схожу осторожненько подсмотрю, что он делает…”
Она не успела сделать и трёх шагов, как из-за поворота тропинки навстречу, осторожно ступая, вышел… незнакомый человек. Сразу бросились шальные глаза и белое лицо, заросшее чёрной кудрявой растительностью. Он широко улыбался, держа на весу в левой руке ружьё, а правую прикладывал к губам:
– Тссс, девулинька, красная ты моя, не вопи… иди ко мне… иди… иди.
Сознание крестьянской девушки сработало мгновенно. Её детство и юность прошли в деревне, стоящей на пути беглецов из зоны лагерей. По ту сторону Урала. Бежавшие, как правило, направлялись на восток. Они старались перевалить невысокие таёжные горы и, спустившись по Сыне, достичь Оби. Тут всего-то было около 300 вёрст. А там уж на лодках или небольших баржах добраться до Ханты-Мансийска или Нижневартовска, а если повезёт, то и до Тюмени. И затеряться среди вольного населения Западной Сибири.
Настя молча попятилась. Человек взвёл курок и, мягко ступая, стал подходить. Девушка от страха присела и тут ощутила под рукой кружку с кипятком. Не думая, она швыркнула кипятком в лицо человека. Тот дико заорал. Настя выпрямилась и бросилась в воду. Холодная вода ожгла кожу и заставила быстро вынырнуть. Один раз, второй раз. Раздался выстрел, и Настя поначалу почувствовала удар в плечо, а потом кровь стала окрашивать воду вокруг неё. Широко и привычно загребая здоровой рукой, девушка быстро уходила по течению реки. Она хорошо знала эти места.
Видимо, пуля не задела кости, а прошила верхнюю часть плеча. К тому же ледяная вода помогла. Девушка не чувствовала боли и, проплыв несколько минут, выбралась на противоположный берег.
“Что делать? Это давеча, видимо, Борис крикнул, а я-то дура не поняла. Они убили его!” – мысли терзали душу, пока Настя старалась здоровой рукой отжать бельё. Оторвав длинный подол рубахи, она кое-как перевязала рану и, дрожа от боли и холода, не чувствуя жары и облепившей мошки, присела в камышах. – Нет, Бориса уже не спасёшь. Да и как мне одной-то. Надо добраться до своих, предупредить, господи, как-же я дойду-то, кровь всё идёт, а ведь почитай 40 вёрст будет до деревни”.
Она двинулась в путь, пригибаясь, стараясь не шуметь, поминутно озираясь, боясь погони. Через десяток минут мысли пришедшей в себя девушки приняли другой оборот.
“Куда-же я бегу-то, а Борис? Он что, разве не твой, а другие… Ведь они вечером придут и наткнутся. Но у них ружья есть. А вдруг Борис живой? Нет, надо возвратится… Но что я могу сделать-то…” – и слёзы потоком потекли по щекам растерявшейся Настюхи.
И все-таки ноги понесли её обратно, заставили переправиться на противоположный берег. Вскоре она осторожно, стиснув от боли и страха зубы, приблизилась к лагерю.
В просвете стволов Настя увидела палатки. Под навесом возле обеденного стола копошились двое, упаковывая в наплечные мешки продукты, а рядом стоял третий и усердно чем-то мазал лицо и шею.
“Это видимо тот, мой”, – подумала Настя.
– Вот сука! Надо же! Ну никак не ожидал, – громко шепелявил ошпаренный, – слава богу, глаз не задела.
– А ты захотел сразу в дамки!.. – заржал один из собиравших продукты. – Изголодался ты, Васёк, вот и расслабился. Ну да потерпи, через день-другой должна быть деревня, вот уж там нахлебаешься.
– Удачно мы встретили этот лагпункт, – заметил третий, – с этими продуктами можно сразу на Обь пойти, минуя деревню. Так будет тише. Давай быстрей пакуй, паря. Могут возвратится хозяева.
– Да нет! В деревню надо. Старик сказывал, что там свояк давно затаился, больше-то и негде взять лодку. От деревни недалече и малая Обь. Да к тому ж с такими харями под рыбачков не подделаешься. Уже вторую неделю комаров кормим, да и перед этим почти неделю в дерьме провалялись. Надо в деревню… по-тихому.
– А если баба до деревни дойдёт?
– Да не, – прошепелявил ошпаренный, – я ж видел, угодил ей меж лопаток. Кровищи сразу. Не…на дне щук кормит. Точно.
– А что с этим делать? Закопать ,что-ли?
– Нету времени. Они сами его. Быстрей, паря… уходим.
Ноги затекли окончательно. Шею, лицо, руки, особенно набухшую от крови тряпку облепила мошкара и злобно грызла кожу. Ломило от боли левое плечо, но Настя даже пошевельнуться боялась. Они прошли совсем рядом, чуть ли не обдав замершую девушку дыханием. Но она ещё долго стояла, чутко прислушиваясь к лесным шумам. Наконец медленно вошла в лагерь и стала выглядывать Бориса. Нашла его неподалеку, в овражке. Заплакала, прильнула и вдруг даже не улышала, а прочувствовала стон. Сердце зашлось от радости.
“Жив… жив!..Что делать? Ждать возвращения. Нет, ещё полдня, а может, и больше”.
Страшно было смотреть на Бориса. Лица и глаз не было видно. Всё залито запёкшейся кровью. Она ещё поступала, прорываясь и булькая, покрывая новым слоём лоскуты разорванной рубашки. Но особенно поразило Настю почти оторванное ухо, лежавшее на кровавом мессиве левого плеча. Сильный удар – видимо, прикладом ружья, пришелся по голове. Но в последнюю секунду Борис, наверное, немного качнул головой, и тяжелый приклад всей мощью лишь задел левую часть головы, скользнул вдоль и раздробил плечевые кости.
“Не… ждать нельзя, не выживет. Боринька мой, любименький. Надо тебя тащить на заимку. Там припрятана лодка, а потом в деревню быстрей. Предупредить своих. Там и фельдшерский пункт, и телефон. Господи, как же смогу-то, ведь, почитай, с десяток вёрст отседа”.
Она было разрыдалась, но быстро взяла себя в руки. Притащила ведро холодной воды, чуть обмыла рану, как-то обвязала её. Борис, не приходя в себя, постанывал. Затем, припомнив, как она с братьями тащила из леса дрова на длинных еловых ветках, нашла топор и забыв о боли отчаянно бросилась рубить нижние ветки близ стоящих елей. Связала их верёвкой, сделала длинную лямку. Работала молча, исступлёно и лишь губы шептали: – Боринька, миленький… потерпи. Я быстро… я сильная. Любименький мой, потерпи”.
Девушка сообразила, что надо оставить записку начальнице. И потащила. Эти десять вёрст запомнились ей на всю жизнь. Она знала, что лес на склоне горы разбит сетью заросших глубоких оврагов. Через них и мешка долго не протащить, не то что тяжёлое безжизненное тело. Поэтому она потянула Бориса из леса наверх, вдоль оврага, по пологому склону невысокой сопки. А дальше тащила вдоль верхней кромки сопки, где не было леса, обходя овраги. Это было и быстрее, и безопаснее. Река здесь огибала большую сопку, а беглецы, боясь открытого пространства, шли вблизи воды, густым лесом.
Настя тащила, стиснув зубы, шепча какие-то молитвы, которым научила старая бабка. Падала, в кровь расшибая ноги и руки, пот заливал глаза, до безумия донимала мошкара. Она торопилась, и ей было просто необходимо слышать стоны Бориса. Значит, жив – и это придавало силы и вызывало упорство.
“Боринька, миленький, – шептали в кровь искусанные губы, – люблю тебя, люблю… дотащю… сберегу… не отдам”.
Лишь к вечеру злочастного дня добралась Настя до заимки. Там было тихо и сумрачно. Времянку трудно было найти, так искусно она была припрятана на берегу реки. Но всё равно Настя долго прислушивалась к шорохам, прежде чем войти в избу. А войдя и сев на лавку, провалилась в глубокий сон. Пробуждение было ужасным, хотя прошло-то не более пятнадцати-двадцати минут. Она стремительно кинулась в угол избёнки и только убедившись, что Борис в целости лежит рядом и постанывает, пришла в чувство. Пожевала сушеных грибов и ягод и, приперев палкой дверь, вновь пустилась в путь.
Благодарение Богу, ночное сплавление по реке, искрящейся в свете полной луны, прошло без особых мучений. Под утро лодка пристала к маленькой пристани, над которой высилась свежеокрашенная в яркий зелёный цвет фельдшерская изба.
Прошел месяц. В Игрим на имя Насти пришло из Москвы письмо. Строгая начальница от имени экспедиции благодарила юную повариху за спасение Бориса. Она писала, что Борис всё ещё находится в коме, но врачи надеются на благополучное возвращение к нормальной жизни. И ещё посылала Насте листок со стихами Бориса, написанными им там, на берегу Сыни, за день до трагедии.
На этих словах рассказчик остановился, мучительно потёр лысину, оглядел притихшую компанию и единым порывом выдохнул, пристально вглядываясь в молодую женщину на краю стола:
На моих друзей, подруг,
Ты с тайгой зелёной схожая
Заколдованный мой круг.
Если песнею встречаешь,
То склоняются леса.
Если гневом полыхаешь,
То кипит в реках вода.
Я хочу с тобою счастья
Среди сказки, в Мангазее.
Золотая моя Настя,
Жизнь теперь мечтою грею…
Борис замолк. Молчали и гости, пораженные историей.
– Ну, да ладно, давайте что-ли выпьем за ту нашу жизнь, молодую и громкую! – прервал молчание Борис – За любовь русских женщин и вообще за прошедшее позолоченное время.
Гуляние продолжалось. И лишь сгущающаяся темнота развела людей по домам. Борис уехал пьяным. Сильно пьяным. Как редко бывало в новой американской жизни. Не было прежних друзей. Да и здоровье уже не позволяло. Ночью встал. Потянулся к холодильнику. Осушил пакет густого холодного молока. Вышел в сад. Ночь встретила теплом, ясной полной луной. Всё бесшумно утопало в серебряном свете, исторгая пряные запахи. Листья груш и яблонь, кусты, цветы, трава купались в серебре. Было неистово тихо и пугающе таинственно.
“Господи, какая тишина! – отметило не вполне отрезвевшее сознание. – Такая, что хочется заново жизнь начинать. Это, кажется, из какой-то известной песни. Да, хорошо бы…”
Мысли тревожно неслись в голове, вытаскивая из глубин памяти события прошедшего вечера.
Настенька, милая и нежная девочка, как-же ты напоминаешь мне ту Настюху, как-же ты разбередила мою душу. Из Казахстана, значит. А та в Зауралье жила, на Сыне. Не близко.
Борис побродил по саду, приятно ощущая босыми ногами влажность травы и каменных плит дорожки. Вошел в дом и, проходя в спальню, остановился у большого зеркала. На него смотрело опухшее помятое лицо, большие мешки под глазами, обвисший живот.
“Да-с, фигурка. Прямо красавец на выданье, – подумалось ему. Горькая усмешка раздвинула губы. – А всё про Настеньку думаешь. Идиот!
С этой невесёлой мыслью он и уснул.
А утром письменный стол и мелкие заботы поглотили старого донжуана.
Пробежал месяц. Борис нередко вспоминал образ молодой женщины, и на минуту-другую становилось тепло на сердце. Естественно он не звонил ей, хотя телефон знал. Было и стыдно, и страшно. И вдруг как удар молнии.
Пришло электронное письмо.
“Здравствуйте, Борис.
Пишет вам подруга семьи Ивана. Как у вас дела? Как вы поживаете? У меня есть к вам просьба. Вы тогда зачитывали стихи, которые оставили глубокое впечатление в моей памяти. Если бы вы могли прислать мне их копии, была бы вам признательна. Настя”.
Водопад чувств буквально раздавил Бориса. Она помнит меня, помнит, помнит! – пела душа. И завязалась переписка.
Вот она.
Борис – Насте.
Настенька, милая! Не надо напоминать, кто-ты и откуда. Я это помню и буду помнить очень долго. Высылаю тебе свою «Исповедь». Прочти и ответь. Мне нужны твои слова”.
Настя – Борису.
Весь день прошел в раздумье о вас и о прочитанном. Теперь спешу поделится. Мои впечатления об «Исповеди» очень неоднозначные. В принципе всё понятно. Ведь это исповедь. Сначала читать было очень тяжело, много переживаний с первых строк. Некоторые цитаты полны пронзительности и открытости. Интересно всё – сюжет, язык и конечно сам герой. Закончила читать с щемящим чувством утраты, что не довелось прожить эту жизнь с героем. Это нечто вроде монолога некоего близкого мне человека, знающего всё о жизни. Я безмерно благодарна за столь открытое произведение. Оно помогло мне прочувствовать вас и глубже разглядеть качества, доселе неизвестные мне. Вы потрясающий мужчина, который покорил моё воображение и сердце с первого слова и взгляда. Я признательна судьбе за то, что преподносит мне такие ценные дары в вашем лице.
Борис – Насте
Господи! Уж и не упомню время, когда получал такие слова. Читал, а перед глазами твоё открытое лицо, чисто-лучистые глаза, которые, наверное, никогда не обманывают и вообще не ведают что-такое … обман. Я их вижу с той поры наяву. А когда возвращался домой, после той вечеринки, меня переполняли такие бури, что я буквально орал, бесчётное число раз повторяя слова известной песни: «Ждите, люди… скоро лето… оно непременно придёт». А сегодня горькая щемящая зависть охватила душу. Прошло твоё время, оно переполнено прошлым, а будущее висит на волоске. Как у того последнего ярко-красного большого листа дуба, дрожащего от ветра и отчаянно цепляющегося за ветку материнского ствола.
А сбоку вдруг выросла белоствольная берёзка. Она стремится к небу, обрастая пышной кроной и вызывая чувственное удивление дубового листа. А вдруг, мечтается ему, берёзка дорастёт до меня и, нежно улыбаясь, близко-близко наклонясь, будет шептать слова… любви.
Настя – Борису.
Проходит и моё время. Проходит. С каждым годом всё труднее замечать в себе женщину. Ту, что лучистыми и открытыми глазами смотрела на мир, не ожидая от него ударов. Какую злую шутку на этот раз играет со мной судьба. Почему все мои нерастраченные чувства, копившиеся годами, льются наружу при мысли о вас? Зачем? Кому это надо? Как мне хотелось любить, раствориться в том единственном и подарить себя без остатка. Но не нашлось достойного. А теперь никому это не нужно. Что ж, верно на роду написано – прожить всю жизнь нелюбимой и с нелюбимым.
А берёзка обязательно дорастёт! И будет шептать, петь. Будет нежно касаться его. Ведь ей самой так хочется приблизится к могуществу и стать на уровне столь недосягаемого ярко-красного листа. Лишь-бы только он не отвернулся от неё. Возможно это самое большое желание, которое захватывает и уносит в мир грёз. Ах, как же хочется прикоснуться!!!
Борис – Насте.
Я вижу, ты ночью писала. А я засыпал, предчувствуя эти строки, их приближенье. А утром всё медлил открыть экран, в радостном ожидании чего-то необыкновенного. Дождался! Нежная берёзка. Позволь так тебя называть…
Дальше полетели стихотворные строки. Они слишком интимные, чтобы здесь их приводить.
Настя – Борису.
Простите глупую девчонку. Простите, что потревожила ваш покой. Я не вправе водружать на вас свои бессмысленные чувства. Ведь держалась изо всех сил, чтобы не написать. И вот сорвалась. Не ведаю, что творю. Мне казалось, что в состоянии справиться с собственными эмоциями, но пробилось наружу то, что так давно душила в себе. Не смогла… Как неумна и наивна. На что я надеюсь.
Борис – Насте.
Ты испугалась. И это понятно. Будущее твоё и сына вдруг показалось тебе мрачным, неопределённым. Наверное ты права. Но так хочется увидеть тебя.
Чуть светится пламя свечи.
Мы все в этой жизни невежды.
Сожмись, моё сердце… Молчи!
Настя – Борису
Нет, нет. За будущее сына не беспокоюсь. Будет у него мать, будет и будущее. Что касается моего, то его просто-напросто нет, как нет и настоящего. Я уже давно никого и ничего не боюсь. Так что не время большому листу с надеждой прощаться. До встречи!
Прошло более полугода, а Борис всё ещё ждёт той встречи. Надеется.
Тянется рука к телефону. Хочется узнать – почему больше нет слов…
Но боязнь вмешательства в судьбу замужней женщины и матери, страх испортить чистоту чувств, понимание своей беспомощности, бесперспективности встреч пугает Бориса. Он пристально смотрит на телефон, потом переводит взгляд на фотографию, где среди солидных женщин одиноко сверкает его Настенька.
Смотрит, любуется, успокаивается.
Две одинаковые Насти – две судьбы промелькнули, лишь касаясь крылами Бориса.