Опубликовано в журнале СловоWord, номер 69, 2011
ЭПИТАФИИ
1976 — 2010
ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ДАЕНА
Двадцатого ноября 2010 года, в Нью-Йорке, в собственной квартире умер Алексей Даен – известный поэт, прозаик, переводчик и фотограф. Ему было 34 года.
Я был в постоянном контакте с Алексеем, и это был обыкновенный звонок другу, которому в последние дни нездоровилось. Часы показывали без пятнадцати одиннадцать. Но на мой звонок почему-то ответил наш общий знакомый, живущий в двух кварталах от дома Даена и часто бывавший у него в гостях.
– Привет, Серёжа…
– Привет. Как там у Лёши дела?
– Лёша умер… сегодня утром…
…Я побежал к станции метро, но ватные ноги почти «не бежали». Не без труда преодолел лестницу, ведущую на сабвейную эстакаду, и ввалился (другого слова не найдешь) в полупустой вагон, хотя меня никто не толкал в спину. Скрипучий поезд потащился через серое бруклинское утро.
«Aх, чёрт, сегодня суббота…!» По выходным дням в Нью-Йорке меняют маршруты, и поездка из одного конца города в другой иногда становится мучительно долгим мероприятием… особенно в такой день!
Поезд ехал издевательски медленно, подолгу останавливаясь на станциях и застревая в тоннелях. Громкоговоритель дробил барабанные перепонки громкими, но бесполезными объявлениями. Сорока минут подобной езды более чем хватило…
Как только «антиэкспресс» пересёк границу Бруклина и Квинса, ко мне внезапно вернулась энергия – это была нервная энергия, порождённая страхом, и я, выскочив из подземки, тормознул подвернувшийся под руку жёлтый кэб. Мне повезло: в этом забытом Богом районе поймать такси совсем непросто. Водитель-индус спросил, откуда я родом.
«Из России… У меня сегодня друг умер…» – пробормотал я в ответ.
Таксист проникся услышанным и произнёс по-индийски что-то похожее на заклинание.
…Алексей лежал на полу гостиной, завернутый в одеяло. Лицо было закрыто. Вокруг пятна крови. У входа в квартиру дежурил полисмен…
Наверное, это стандартная картина – так и бывает в подобных случаях… но бред, бред…
Мы познакомились с Лёшей весной 2001 года при довольно смешных (во всяком случае, сейчас они мне кажутся смешными) обстоятельствах. Хотя в тот момент ничего смешного, конечно, не было – наc избили на выходе из известного нью-йоркского гадюшника «Самовар», где мы сидели за стойкой бара, изрядно приняв на грудь. За противоположным столом тусовалась группа крепких парней, я бы сказал, торжествующе-жлобского вида. Пацаны кадрили девушек. Вроде бы, обыкновенная картина, что тут может раздражать? Но в ту пору мы ещё боролись с ветряными мельницами. Особенно Даен.
Я непроизвольно бросил на пацанов презрительный взгляд, но отвернулся, и всё могло безболезненно закончиться на этом эпизоде. Но Алексею (я не знаю, заметил ли он мой взгляд) этого показалось недостаточным. Он подошел к противоположному столу и громко произнес: «Как они могут разговаривать с девушками, если они не читали Борхеса и Кортасара, Кастанеду и Бродского…»
Оскорблённая четверка парней ждала нас на выходе из бара. Номинальной мишенью стал я, но «обратились» они к Лёше:
– Что у тебя друг за мудила?
– Уроды. Это поэт!
Посыпались удары. Меня схватили за сонную артерию и повалили на асфальт. Лёшу продолжали бить… ногами.
На следующий день он позвонил мне и сказал: «Я к тебе сейчас приеду». – «Приезжай».
И он приехал. Из квартиры на 38-й и Парк авеню в моё тогдашнее логово в Бронксе.
Я сразу почувствовал, что передо мной неординарный человек. Что в общелюдской и, в частности, нашей эмигрантской «флоре и фауне», где все интересуются лишь покупкой земли в респектабельных пригородах или приобретением крутого автомобиля, обитает редкая и красивая птица. Передо мной сидел совсем молодой человек, который пил водку из гранёного стакана и читал наизусть Бродского и Айги.
Отмечу, что он был совсем не обделён земными благами – в то время он работал программистом в престижной фирме «Смит энд Барни», у него была квартира в сердце Манхэттена, свободные деньги, девушки… Но интересовали его прежде всего искусство и литература, а также богема и богемный мир (во всем их величии и уродстве).
Закончив с Бродским, он прочитал мне несколько своих тогда ещё незрелых стихотворений. Это было неважно. Я увидел, что передо мной – ХУДОЖНИК.
Художник по жизни… Мальчики и девочки, научившиеся писать грамотные вирши, в большинстве своём, недопоэты. Потому что поэт – это ещё и образ жизни, определённая модель существования, от которой Даен не отступал ни на шаг.
Наша дружба не всегда была безоблачной. Мы не только дружили, но и ссорились. Однако сейчас я хочу рассказать о том, как мы мирились. Потому что происходило это при самых невероятных обстоятельствах.
Весной 2002 года я не общался с Даеном около двух месяцев – и уже не помню, что стало причиной ссоры. Но помню, что где-то через месяц после нашего конфликта я познакомился с очаровательной казанской девушкой и вскоре переехал к ней. Моя новая подруга жила в Бруклине, на Ист 3-ей стрит и авеню Экс. Мне нравился новый район, и я практиковал частые прогулки по нему, в одиночестве или вдвоём с Лилей. И вот во время одной из прогулок мы случайно встретили на улице Даена! Произошло нечто невероятное – русский Нью-Йорк сегодня огромен, но случилось так, что Лёша тоже познакомился с девушкой, которая жила на авеню Экс и Ист-3-ей улице, в здании, расположенном через дорогу от нашего! И эта девушка оказалась художницей, и мы стали, что называется, дружить домами. Вокруг нас образовалась компания, и мы продолжали обрастать знакомыми.
В те годы (я говорю о 2002-2003 годах) Даен организовывал поэтические вечера дома и на публичных площадках, приглашая интересных ему поэтов. И «на нас» ходили – да ещё как ходили! На некоторых вечерах присутствовало по 70-100 слушателей, что немало даже для сегодняшней Москвы, а уж тем более для русской колонии Нью-Йорка. К тому же я вёл тогда литературную программу на русскоязычном радио и анонсировал эти вечера в своей передаче.
Другая ссора произошла двумя годами позже. Даен тогда расстался со своей бруклинской girlfriend и вернулся на 38-ю и Парк. Однажды я бесцельно бродил по западной части острова Манхэттен. Стоял тёплый и какой-то тихий осенний вечер, который совершенно не мешал полному погружению в собственные мысли. Вдруг меня кто-то окликнул. Я обернулся и увидел человека, ехавшего в рикше. Это был Лёша Даен в компании своей новой подруги.
– Шабалин! Залезай к нам в карету!
– Привет, Лёха!
И мы покатили в рикше по городу Нью-Йорку, а вечер, конечно же, закончился распитием «вискаря» и других горячительных напитков в лёшиной квартире.
Я пишу об этих эпизодах потому, что в них, как и в нашей первой встрече, было какое-то знамение сверху. И его ранняя смерть – это, конечно, какой-то посыл «оттуда», который нам всем ещё предстоит осмыслить.
Он был неотъемлемой частью Нью-Йорка, и не только русского Нью-Йорка, помогая громадному количеству людей со всех концов света. У него на месяцы задерживались визитёры из России и Америки. Если нужны были деньги, то их одалживали у Даена. Они у него почему-то всегда находились, даже тогда, когда он терял работу. Многие из тех, кому он помогал, позже повернулись к нему своим неблаговидным местом, но будучи широким и щедрым человеком, Лёша никогда не думал о возврате добра, делая его.
2003-2008 годы – период бурной литературной деятельности Даена. В этот период из-под его пера выходят книги прозы «На полке» и «Город вертикальный», сборники стихов «Шестое апреля в Квинсе», «Треска печени», сборник стихов и переводов «Женщина справа». Среди переведенных им на русский язык американских поэтов – А.Д Уинанс, Грегори Корсо, Джек Мишелин, М.Л. Либлер, Алдо Тамбелини, Джон Дотсон, Стэнли Кьюниц и многие другие. Он издаёт собственный журнал, сотрудничает с фондом Cross-Cultural Communications. Это даёт ему возможность получать субсидии на издание книг современных российских авторов. Фотография – еще одно увлечение Даена: он создал замечательную галерею фотопортретов писателей и живописцев разных поколений.
В эти годы он также знакомится почти со всеми известными русскими и американскими поэтами. С некоторыми из них его познакомил я, но думаю, что Лёша познакомился бы с ними и без моей помощи, благодаря своей неуемной энергии (которая меня всегда поражала), природной общительности и подлинному желанию встретить этих людей. Отличительными чертами его характера были уже упомянутая энергия (драйв) и несгибаемый оптимизм, которого почти нет в его стихах, но который присутствовал в повседневной жизни Алексея, в каждом его движении и слове, даже тогда, когда он говорил о грустных вещах. Этот оптимизм не покидал его и когда он узнал свой страшный диагноз – рак печени – и проходил многомесячное мучительное лечение.
В это время я жил в Москве, но мы активно переписывались и общались по телефону. В августе этого года пришли хорошие новости: «Серёга, я победил рак!» – писал он.
Вскоре он вновь начал попивать, сказав друзьям, что получил от врача разрешение на возлияния. Более вероятно то, что никакого разрешения он не получал. Приехав в Нью-Йорк и увидев, как он начинает свой день с коктейля «водка энд тоник» собственного изготовления, я почти накричал на него: «Старик, моя печень сейчас в лучшем состоянии чем твоя», – ответил он.
Тут нужно сказать ещё об одной черте характера Даена. Это был большой мистификатор. Да, Лёша мог приврать. Но это враньё было совершенно безвредным… и художественным, что ли. В литературных справках о Даене, как и в некрологах, которые я успел прочитать, 1972 год фигурирует как дата рождения поэта, и никто никогда не сомневался в достоверности этой цифры. Довольно давно, когда я ещё жил на упомянутой выше авеню Экс, Лиля (она была в профессиональном ладу с любой базой данных) как-то сказала мне, что Даен привирает свой возраст. Когда мужчина скашивает свои годы, это вызывает усмешку, но Даен не уменьшал, а увеличивал цифру прожитых им лет и зим. Тогда я не очень поверил услышанному – ошибка, наверное… Но в прошлый понедельник – день похорон Алексея – я получил неоспоримое подтверждение слов моей бывшей подруги: на небольшой металлической табличке установленной на могиле поэта значился не 1972-й, а 1976-й год рождения! Он умер в 34 года!
Зачем он придумал подобную легенду? Наверное, для того, чтобы, образно говоря, быть на равных с людьми, которые старше его. Чтобы казаться человеком более опытным и искушенным. Чтобы можно было «на правах очевидца» поговорить, скажем, о второй половине семидесятых годов, которую он не мог помнить. Однако ему совсем не нужна была эта байка. В своей короткой жизни он прошёл через все мыслимые и немыслимые испытания. Почти все его друзья – люди более старшего возраста, но мы всегда общались с ним на равных, потому что нам было с ним интересно.
Что ещё можно сказать сейчас о Лёше? Возможно, через некоторое время я смогу написать нечто более глубокое о близком друге и человеке, который, уйдя из жизни, оставил после себя ауру загадки.
Прошла всего лишь неделя после смерти Даена, и более масштабное понимание этой перевернутой страницы МОЕЙ жизни придёт позже. А сейчас главенствуют недоумение и периодически возвращающаяся боль.
Сергей Шабалин
27 ноября 2010 года,
Нью-Йорк