Опубликовано в журнале СловоWord, номер 68, 2010
РЕЦЕНЗИИ
Лев Аннинский
Пересечение параллельных
| Девчушки допили свою колу, швырнули бутылки в кусты и ломающейся походкой с поигрыванием ягодиц, как иногда ходят молодые негры и «голубые», направились в сторону причала. Леонид Дорожко. Параллельный роман |
Оставим девчушек на закуску. А пока вникнем в главную мысль Леонида Дорожко, которую он отнюдь не «спрятал» в хитросплетениях своего «Параллельного романа», но вывел в итоговую максиму, а на случай, если читатель попадётся невнимательный, повторил в издательской аннотации:
«Любовь – это дар Небес, который выпадает человеку раз в жизни или не выпадает никогда».
То есть надо этот единственный раз угадать и осуществить. Все прочие попытки повторить чудо – реанимировать его или хотя бы вспомнить душой и телом (с другой женщиной) – обречены: это уже фальшь, имитация, обман и самообман, бытие вымученное, или, как сказано в названии повести, давшей название всей книге Леонида Дорожко, – «параллельное».
В качестве максималистской меты, помогающей выдержать вымученность нашего современного бытия (пост-советского, пост-перестроечного и т.д.) я эту гипотезу принимаю, хотя о любви у меня несколько иное понятие, и, поскольку в данном случае это вопрос главный, выскажусь на этот счёт сразу.
Единственный или не единственный «раз» выпадает человеку любовь, это зависит и от человека, и от того, как сложится его жизнь, и наконец от того, как сам он посмотрит на эту жизнь, подводя итоги. Тут будет всякое, и зацикливаться не «единственном разе» необязательно.
Необязательно и другое: разлагать любовь на составляющие, соображая, чего в ней больше: секса, интеллекта или комфорта, – всё равно любовь выбьет всё эти составляющие в другое измерение.
«Всё, всё – интеллект, телесная красота, живость ума, артистизм – уходило на второй план. Оставалось то, отчего перехватывало дыхание, что-то неземное, чему Лунин никак не мог найти словесного определения. И когда он однажды решился прервать их светлое молчание и спросил об этом Елену, она ответила без раздумий:
– Глупенький мой, на человеческом языке это называется: единение, единение двух душ…»
На человеческом языке я бы принял чуть иную формулу: любовь – «этость». То есть она для него – эта, он для неё – этот. Эта личность. Это существо. Это бытие. Всё остальное – прилагается (или не прилагается – в случае несчастной любви). Пароль любви – этот и эта в миллионном потоке особей, индивидов, партнёров и попутчиц. Единение этих… впрочем, Елена же и сказала «глупенькому: единение двух душ».
Правильно! Но тогда встаёт следующий вопрос: а что именно выявляет в душах это чудо единения?
Отвечу, как чувствую (и как мы, пресловутые «шестидесятники», формулировали в наши молодые годы): результат любви – совместное мироощущение, в истоке же любви выявляется то, что заложено в данном человеке. И ничего другого.
Конечно, влюблённые могут многому «научиться» (научить друг друга), многое откорректировать (в своих характерах), но в базисе они предъявлены судьбе такими, какими этой судьбой созданы, – любовь просто выводит в предельный режим то, что есть в данном человеке. У одного есть одно, у другого другое… Выходит, и любовь разметит в них… это непоправимое?
Да. Разметит. Размечет. У Бедной Лизы будет любовь, и у какой-нибудь Богатой Невесты будет любовь, и ничего схожего. Юный Вертер будет страдать от любви, и престарелый Каренин будет страдать от любви. Выявится, выйдет в предельный (запредельный) режим то, что было и остаётся сутью их судеб, характеров, типов, оттиснутых жизнью.
Так может, в результате вывести не некий абстрактный всеобщий «субстрат» любви (так легко разлагаемый на «секс», «интеллект» и прочее), а в нашем случае – нащупать характер, тип, психологический «секрет», «крик моды», оттиск общественного давления. То, что и должна выявлять в потоке жизни художественная литература.
Со свойственным ему юмором Леонид Дорожко в параллель чувствам высокой пробы даёт именно женщинам исключительный шанс выявить в единственных избранниках дремлющие там потенции.
– Дурак ты, Васька! Хочешь быть честнее всех, а семья пусть подыхает с голоду!» (Это из рассказа «Сон»), и Васька, шофёр-пенсионер, ненавидящий начальство за «коррупцию» и мечтающий очистить родную страну от «инородцев», зажмурившись, берёт от такого инородца полновесную и хитроумно обставленную взятку.
В вот – из стихотворной драмы Леонида Дорожко (знаток русской истории, он отдаёт дань жанру, завещанному Пушкиным):
– Ну-ко, человече! Воспрянь и исповедуй
Сына Божья громко, предо всеми!
Полно уж таиться! Царствие Небесное
В рот валится само,
А мы всё ждём и время тянем!
1-й Посадский (С задором)
Как не тянуть? Вся жизнь, что ярмарка –
На суете стоит!..
То с молодой женой потешиться охота,
А там, глядишь, и дети подросли,
Приданое готовь, как водится уж…
В мире жить – мирское и копить!
Аввакум:
А ты – мужик, да, вижу, не умнее бабы…»
Может, и впрямь не умнее. Да баба его умнее. Единение душ в предложенной исторической ситуации.
Какие же ситуации предлагает История нынешним любящим душам?
Попробуем для начала вслушаться в звуки. Из-за коммунальной стенки доносится нестихающий мат, слышен неизлечимый кашель, орёт невыключаемый телеящик.
Теперь выглянем во внешнее пространство. Возле каждого временного «гнездышка» на лоне природы – бутылки, банки и кульки со снедью, «зародыши будущих помоек».
Будущее не просто подаёт сигналы – оно зримо вторгается в настящее, как и предполагалось когда-то по диамату и истмату, только лик будущего не такой, как когда-то грезилось.
Детки, выросшие на всём готовом, упорно не хотят взрослеть. Сын главного героя, унаследовавший громкую фамилию «Лунин», «никак не уразумеет, что праздник (и праздность) – это не свершение жизни». Повесничая и бездельничая, это молодое поколение по-своему подтверждает мысль одного проницательного писателя о том, что вечная потребность в празднике – неотъемлемая черта русских, но чтобы в таком духе предъявило себя целое поколение – это, кажется, впервые в новейшей нашей истории.
Чтобы сын-повеса не казался исключением, автор добавляет к «Параллельному роману» рассказ «Последний звонок», где заботам экскурсовода предоставлена чуть не сотня выпускников школы – пахнущие пивом и блёвом великовозрастные хамы – весёлый и острый очерк об этой смене стилистически хорошо контрастирует с певучей меланхолинкой главной повести.
И вот в той же повести – социальный срез уже не «выпускного класса», а «интеллектуального отстойника», в который превратился с застойных времён типичный научно-исследовательский институт (списанный, надо думать, с НИЭИ им. Кржижановского):
«…Нынешняя очередь в столовой мало чем напоминала былые очереди застойных времен. Совершенно исчезли моложавые седовласые дамы из околонаучных кругов и учтивые молодые люди из отделений наук, делавшие научно-чиновничью карьеру. Вместо них стояли офисные девицы, в одежде и манерах рабски копирующие трафаретных западных секретарш и менеджерок, а также простолицые добры молодцы в белых рубашках с галстуками, чёрных брюках и дорогих башмаках, так сказать, российские клерки времён перестройки и гласности. И лишь кое-где в очередь были вкраплены представители интеллигенции из пускающих пузыри научно-исследовательских институтов»
Читатели, имеющие вкус к социологии, могут кое-что поискать в этой отличной зарисовке: кто есть кто, кто повеса и бездельник, кто карьерный спец, а кто хозяин жизни. Мне же интересен шампур, на который всё это нанизано: очередь.
Вот «та же» очередь в том же месте пятнадцатью годами раньше:
«Очередь в кассу (столовой – Л.А.) являла собой то ли полусветский клуб, то ли просто отстойник интеллигенции. Седовласые дамы, лощёные молодые люди, туманно улыбающиеся девушки. Бонтонные разговоры, наигранные реплики, преувеличенные восторги. Атмосфера избранности и наилегчайшего флирта…»
Флирт – это уже мостик к любовным историям «Параллельного романа»; уловлен же тут сам принцип существования интеллигенции в таком отстойнике. Это одновременно изгои, ненавидящие прижавшую их всех систему, и вольные стрелки, по кухням и закрытым семинарам наслаждающиеся тайной свободой.
И это одновременное существование души в разных измерениях, разом в подполье и в официозе, это привычное совмещение истины и фальши (иногда меняющихся местами), это въевшееся в подкорку существование в параллельных мирах – не исток ли той лирической одиссеи, в волнах которой скитается наш рассказчик, советский инженер, прошедший школу экскурсоводов-москвоведов и совместивший таким образом «физику» и «лирику», а ещё параллельные планы истории, где никак не пересекутся орущий о своей вере протопоп и тишайший государь?
Приступая к лирической части его самоанализа, я, честно сказать, опасаюсь куртуазных красот стиля, вроде «томления страсти». Впрочем, Дорожко вовремя объясняет мне, читателю, что красоты сии мобилизованы им в текст специально, чтобы озвучить ту любовную историю, которая в конце концов оказывается ложной.
Но и в другой любовной истории, истинной. я нахожу соблазнительный пассаж: «Когда ты начинаешь бесчинствовать во мне, моё неуправляемое тело мощно устремляется тебе навстречу». Возможно, и этот оборот – следствие стремления героя удрать вместе с любимой женщиной из опостывлевшей современной очереди во времена прошедшие, в мир безоглядных ухажёров и отчаянных сердечных чувств. Но магия эротики не должна приобретать оттенка практического руководства и превращаться в пособие для донжуанов, вроде рекомендации «решительно подхватывать женщину на руки и под аккомпанемент сексуально-бредового лепета тащить её в манящий полумрак алькова».
Простим влюблённому повествователю эти стилистические вкрапления и примем их как издержки темперамента (литературного).
Кроме одного случая. Когда влюблённый описывает стайку облаков с малиновым подбоем, я жду не откровения чувств, а появления булгаковского Крысобоя, который вряд ли поможет в разгадывании триптиха любовных историй рассматриваемой книги.
Но к делу..
Итак, три истории. Три романа. Три грации. Тамара, Елена и Ольга.
Есть точка, где их параллели пересекаются. Одна прерывает отношения с Луниным, потому что не желает заводить роман с женатым мужчиной. Другая рвет с Луниным, потому что не может расстаться с беспомощным мужем. Третья (то есть по ходу жизни первая) железно удерживает Лунина в мужьях, потому что разрыв может оказаться разрушительнее матримониальной фальши.
Вот она, точка схождения параллелей: интуитивный расчёт на семейный канон. Тоже ведь вариант «единственности» выпавшего тебе жребия.
Обратная сторона этой верности жребию – страх крушения. Что-то неустойчивое, ненадёжное чувствуют прекрасные дамы и ушлые бабы в пылком ухажёре – нутром чувствуют… Что? Что не верит он ни в устойчивость этого мира, ни устойчивость своего положения в нём.
Так ведь и Аввакум Петрович это же чует: сдвинь век свой уклад хотя бы в букве – и всё посыплется… Защита от этой беды у протопопа огненная (сгореть!), а у современных женщин скорее ледяная: различить, где какая лирическая параллель… и тут уж всё зависит от обстоятельств.
Тамара (последняя по сюжетной хронологии и первая по композиционной схеме) оправдывает своё библейское имя. Что-то иудейское, что-то ассирийское, что-то древне-египетское. Восточное, азиатское. В конце концов оставлено ей клеймо «загадочной персиянки», стан которой остаётся для героя недоступным.
Вообще-то – типичная история постсоветской поры: отец Тамары таджик (с примесью монгольской крови), мать – грузинка. Семья бежала из Душанбе при распаде Советского Союза, так что перед нами – инородцы в квадрате: и там, и тут. Однако флёр нездешней красоты приобретает в романе смысл именно как знак ирреальности, параллельности, обманности любви, потому что любовь подлинная уже случилась… за полтора десятилетия до того.
Елена тоже оправдывает своё имя, она прекрасна во всех отношениях, она и есть талисман лирической подлинности, выпадающей человеку раз в жизни… или уже никогда. Кто ж такая? При советской власти – редактор в толстом журнале. Ненавидит эту самую советскую власть в лице геронтократов, вцепившихся в свои кресла. Фигура достаточно ясная типологически, но и овеянная флёром поклонения, то есть любви подлинной и неповторимой. Может, оттого и неповторимой, что собрана фигура на взрывном основании ненависти к тому основанию, на котором собрана. Тут уж альтернатива вовсе безысходная: или соединение с любимым, или… самоубийственный финал: жизнь с нелюбимым гибнущим мужем. Что, впрочем, по сути одно и то же. Где там параллель, где перпендикуляр, где истина, а где самообман, лесковски говоря, Ты, Господи, веси…
Да не забыть бы и Ольгу, в имени которой позвякивает великокняжеская решимость варяжско-древлянских времён, – законная жена Лунина, обретённая им уж совсем в молодые годы… А это что за тип? Железный. Сохранись советский режим – быть бы ей директором издательства, выпускающего апробированные многотомники, но на переломе к гласности обнаружился у княгини финансовый талант, и она «внесла свой вклад в быстрое становление книжного рынка». Какой вклад? «Самиздат», вчера ещё запретный, пошёл на рынок! Воистину истинность там, где стабильность. Любимый ли это спутник или нелюбимый – неважно, главное, что законоустойчивый, тут тебе и истина, и фальшь в пакете. И далее гениальный коммерческий нюх лунинской жены срабатывает на общенародный спрос, находит золотую жилу.
Какую именно? «Широкий выбор зарубежных дамских романов». На любой вкус.
Да кто ж польстится на такие «вычурные поделки»?
А вы не заметили? Вы не засекли тех «зелёных» девчушек, что допили свою колу, швырнули бутылки в кусты и пошли, играя ягодицами, к причалу торить пути, может, к молодым неграм, а может, к «голубым» нашим соотечественникам?
Я мысленно аплодирую автору «Параллельного романа». В моём сознании всё стало вокруг голубым и зелёным… да к тому ж и с чёрным подбоем.