О книгах Льва Бердникова
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 67, 2010
ИСТОРИЯ И ЛИТЕРАТУРА
Потерянная Россия
Семен Резник
Потерянная Россия
Лев Бердников. Щеголи и вертопрахи: герои русского галантного века. М., "Луч", 2008, 384с.
Лев Бердников. Евреи в ливреях: Литературные портреты. М., "Человек", 2009, 352 с.
Лев Бердников. Шуты и острословы: Герои былых времен, М., "Луч", 2009, 384 с.
Лев Бердников – историк, литературовед, писатель. Эмигрировал из Советского Союза накануне его распада, живет в Лос-Анджелесе. Но мысли и чувства его остаются в России. Правда, не в той России, из которой он уехал двадцать лет назад, а куда более далекой. Умом и сердцем он пребывает в России, "которую мы потеряли", – по крылатому выражению известного кинематографиста.
Лев Бердников более десяти лет работал в Музее книги при Российской государственной библиотеке (бывшей библиотеке имени В.И. Ленина), защитил диссертацию о русской книжной культуре 18-го – начала 19 века. С этим и связан "период первоначального накопления" капитала, которым он, продолжая его пополнять, теперь щедро делится с читателями. В трех книгах Бердникова проходит множество людских судеб и характеров, через них своеобразно преломляются особенности времени, в котором его героям пришлось жить и действовать, прослеживается возникновение, развитие и трансформация ряда весьма специфических культурных традиций. И, в конечном счете, вырисовывается неповторимый образ России, прекрасной и безобразной, лощеной и варварской, переменчивой и в чем-то основном неизменной, иногда улыбающейся доброй улыбкой, но чаще обнажающей звериный оскал.
В числе героев повествования – выдающиеся деятели, которым Россия обязана тем лучшим, чем богата ее культура. Весьма привлекательна, например, фигура князя Василия Голицына, фаворита и фактического соправителя царевны Софьи, чьим биографическим очерком открывается книга "Щеголи и вертопрахи". Разносторонне образованный и лишенный большинства предрассудков своего времени, Голицын был одним из первых "щеголей" в России. Он знакомил страну не только с европейскими костюмами, но и с достижениями западного просвещения, стремился приобщить к нему своих соотечественников. Его по праву можно назвать одним из предшественников Петра, но окно в Европу он прорубал не топором, а личным примером и убеждением.
В той же книге не менее интересны очерки о Франце Лефорте, одном из наиболее влиятельных наставников Петра, о любовнице молодого царя Анне Монс и всем ее незаурядном семействе…
В книге около тридцати историко-биографических очерков и еще почти столько же в близкой ей по форме и по смыслу книге "Шуты и острословы". Перед читателями чередой проходят самые разные деятели сменяющих друг друга царствований и эпох, – как те, чье остроумие и "щегольство" способствовали позитивным переменам в российском обществе, так и те, чьи выходки отбрасывали страну назад. Любопытно, например, сопоставить роль двух светлейших князей Александров Меньшиковых. Один из них, Александр Данилович, "был самым заметным, талантливым среди сподвижников Петра, его левой "сердечной" рукой – отважным воином, блестящим организатором, крепким хозяйственником; человеком предприимчивым, напористым, трудолюбивым, творчески активным", как характеризует его автор. А Александр Сергеевич Меншиков, правнук Александра Даниловича, слыл острословом, да столь невоздержанным на язык, что заработал репутацию опасного вольнодумца, за что в расцвете лет царь Александр Первый уволил его со всех должностей. При Николае он снова пошел в году, царь давал ему все более ответственные поручения, которые он – одно за другим – проваливал. Венцом его карьеры стала Крымская война 1853-56 годов, которую он, в качестве дипломата, не сумел предотвратить, а затем, в качестве главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами в Крыму, позорно проиграл. Как показывает Лев Бердников, инициативу подчиненных он высокомерно подавлял, а сам ничего конструктивного предложить не мог, зато, перекладывая свою вину на других, оставался неистощимым на ядовитые остроты. Говорил, например, о военном министре князе В.А. Долгорукове: "Он имеет тройное отношение к пороху: он пороху не нюхал, пороху не выдумал и пороху не посылает в Севастополь".
Одно из центральных мест во всех трех книгах занимает крупная и противоречивая фигура Петра Первого, великого преобразователя и одного из самых жестоких тиранов. Видимо, нигде и никогда просвещение и прогресс не насаждались такими варварскими методами. А в их изобретении Петр был неутомим.
Всем хорошо известно о Полтавской битве, в которой он наголову разгромил шведов, хотя в решительный момент украинский гетман Мазепа переметнулся на сторону противника. Но многим ли известно, что в стремлении не только уничтожить, но заклеймить и осрамить предателя Петр приказал, специально для него, отлить из десяти фунтов серебра орден Иуды, чтобы наградить им негодяя перед тем как подвергнуть его лютой казни. А когда этот план не удался (Мазепа ускользнул в Турцию и вскорости умер), Петр вручил единственный в своем роде орден ни в чем не повинному князю Юрию Шаховскому, одному из своих сатрапов, совмещавших серьезные государственные обязанности с ролью шута.
Читая книги Бердникова, убеждаешься, что князь Шаховской отнюдь не был исключением из правила: "царь преобразователь в своей повседневной жизни любил замешивать "коктейль" из серьезного и из глумливой шутки".
История сохранила сведения о многих людях из близкого окружения Петра, и чем дальше знакомишься с их судьбами, тем больше убеждаешься в том, что глумление было чуть ли не самым большой отрадой, а то и настоятельной внутренней потребностью самодержца. Так он показывал себе и другим, сколь безгранична его власть над подданными.
Почти каждому "птенцу гнезда Петрова" приходилось в большей или меньшей мере играть шутовские роли. Показательна в этом отношении полная превратностей жизнь Никиты Моисеевича Зотова, который верой и правдой служил еще предшественникам Петра, что не избавило его от лютой опалы. Когда царь Федор Алексеевич неожиданно вытребовал его из ссылки, бедный Никита от страха чуть не лишился рассудка: он ждал самого худшего. Оказалось, однако, что царь сменил гнев на милость и решил приставить его к малолетнему своему братцу Петру – в качестве учителя и воспитателя. С того момента и до самой смерти Никита Зотов стал неразлучен с Петром. Он сопровождал Петра в заграничных поездках и военных походах, успешно выполнял самые разные, порой очень сложные поручения, будь то секретные дипломатические переговоры, организация работ по укреплению и расширению Шлиссельбургской крепости или выколачивание признательных показаний из "врагов трона" в пыточном застенке. А параллельно со всем этим ему приходилось юродствовать во Всешутейном и Всепьянящем Соборе, где устраивались дикие оргии и творилось откровенное богохульство. Никита Зотов был богобоязненным человеком, да еще и трезвенником, потому шутовские роли были для него особенно непереносимы. Но он был обязан участвовать в непотребствах, да так в них преуспел, что был возведен в ранг шутейного "князя-папы" и даже шутейного патриарха. Будучи уже 70-летним стариком и вдовцом, он запросился в отставку, намереваясь принять постриг и в тихом монастырском затворничестве вымаливать у Всевышнего прощения за свои бесчисленные грехи. Но Петр и этого ему не позволил, а повелел жениться, закатив шутовской свадебный пир на весь мир. А когда "дядька" преставился, устроил ему балаганные похороны, еще более веселые, чем свадьба. До таких проказ государь император Петр Алексеевич был весьма охоч.
Не менее характерна судьба еще более знаменитого "птенца" из петровского гнезда, Петра Павловича Шафирова. Шафиров обладал обширными знаниями, большой энергией, немалым литературным талантом и неимоверным тщеславием. Начав карьеру скромным переводчиком, он выдвинулся в число ведущих деятелей эпохи. А в 1711 году, во время неудачной военной авантюры, когда Петр со своей армией оказался в кольце многократно превосходящих турецких войск, Шафиров оказался спасителем императора и империи. Перед лицом неминуемого разгрома Петр направил его к турецкому паше для переговоров о капитуляции. Но Шафиров сумел выторговать такие условия мира, что Петру и его армии был обеспечен свободный выход из окружения, и при этом Россия отделалась небольшими территориальными уступками, в обмен на которые получила на довольно долгое время мир на южных границах (ради чего и был устроен тот злополучный поход). Шафирову дипломатическая победа обошлась очень дорого: он должен был остаться в турецком плену в качестве заложника, где провел два с половиной года в ужасных условиях, постоянно ожидая смерти. По возвращении из плена он был щедро вознагражден, удостоен баронского звания, высоких чинов и должностей. Но затем был обвинен в казнокрадстве и других преступлениях и приговорен к смертной казни, причем Петр громогласно заявлял, что никакой пощады, ввиду прошлых заслуг, ему не будет. Лишь в последний момент, на плахе, когда топор палача уже был занесен над его головой, смертная казнь была заменена ссылкой в Нижний Новгород, где он с семьей содержался под строгим караулом, на голодном пайке. Все имущество его было конфисковано. Только после смерти Петра он смог вернуться в столицу и снова занять государственные посты.
Как показывает Лев Бердников, Шафиров был большим забиякой. Занимая пост вице-канцлера, он постоянно ссорился с канцлером Головиным, коего громогласно называл ничтожеством и даже построил себе роскошный дворец, чтобы перещеголять канцлера. Схлестнулся он и со светлейшим князем Меншиковым, что, по-видимому, и стало причиной его опалы. Но от Петра ему, как и Меншикову, и Зотову, и прочим "птенцам", приходилось сносить самые грубые надругательства. Бердников приводит эпизод, когда, во время одного из многочисленных пиршеств, царь поднес большую чарку водки дочери Шафирова, а она попыталась отказаться. "Я тебя выучу слушаться, жидовское отродье!", взревел царь и отхлестал девицу по щекам. Каково было отцу присутствовать при этой сцене и промолчать, история умалчивает.
Царь Петр, как и его предшественники (и преемники), евреев не жаловал, в пределы своих владений их не допускал. Но это не касалось крещеных евреев: по представлениям того времени, они утрачивали "каинову печать" и дискриминации не подлежали. В окружении Петра насчитывался ряд выкрестов "еврейского происхождения": обер-полицмейстер Петербурга Антон Дивьер, шут Ян Лакоста, видный дипломат Авраам Веселовский, который играл ведущую роль в поимке заграницей царевича Алексея, но в последний момент, то ли по болезни, то ли по иным (м.б., моральным?) соображениям уклонился от участия в операции. Опасаясь гнева государя, он не вернулся в Россию, то есть стал невозвращенцем.
В книге "Евреи в ливреях" рассказано и о выкрестах, служивших российским государям до и после Петра. Почти в каждом очерке сообщаются подробности, показывающие, что об их еврейском происхождении забывали, когда они были в фаворе, но вспоминали, когда они впадали в немилость.
Название книги, как не трудно понять, навеяно известными строками Александра Галича: "Вы не шейте, евреи, ливреи, не ходить вам в камергерах, евреи…" Иные пуристы отмечали, что эти две строчки не стыкуются. Ливрея – одежда слуги, лакея, камердинера, тогда как камергеры носили форменные мундиры. Но, если смотреть в корень, то их мундиры в России были тоже ливреями, ибо камергеры оставались лакеями, только высокопоставленными, о чем красноречиво говорят все три книги Льва Бердникова. Касается это не только "жидовского отродья" и не только петровской эпохи.
Один из очерков носит название "Оклеветанный эскулап" – о судьбе "лекаря Жидовина Мистро Леона из Венеции". Он прибыл в Московию из Италии вместе с группой художников и архитекторов по приглашению Софьи Палеолог – второй жены Великого князя Ивана Третьего. Вскоре заболел старший сын Великого князя (от первого брака) Иван Молодой, наследник престола. Мистро Леон определил у княжича подагру и взялся лечить ее известными ему средствами, но княжич вскоре умер (1490). За это неудачливому лекарю торжественно, при большом стечении публики, отрубили голову. Между тем, вина его состояла лишь в том, что, будучи чужестранцем, он не проник в тайны великокняжеского двора. Он не подозревал об интригах Софьи, жаждавшей, чтобы венец достался ее сыну Василию. Ей, по-видимому, удалось организовать медленное отравление Ивана Молодого змеиным (или каким-то другим) ядом, который ему незаметно добавляли в пищу, о чем наивный эскулап не подозревал. Еврейское происхождение врача облегчило задачу тех, кто решил свалить вину на него, но не оно стало решающим в его трагической участи. Как отмечает Бердников, цитируя Н.М. Карамзина, пятью годами раньше похожая участь постигла другого врача, немца Антона, когда умер его пациент – сын татарского князя Данияра.
Правда, изведя Ивана Молодого, Софья своего не добилась: Великий князь назначил наследником его сына (своего внука) Димитрия. Тогда Софья стала интриговать против матери Димитрия (вдовы Ивана Молодого) Елены.
Елена поддерживала группу просвещенных церковных и светских реформаторов, которых ретрограды давно уже обвиняли в "ереси жидовствующих", над чем они только смеялись, так как Великий князь покровительствовал их начинаниям. Но Великий князь старел, а нападки на "еретиков" усиливались, и когда к ним присоединилась жена повелителя Софья, он стал колебаться и, незадолго до смерти, всех их "сдал". Официально осужденные на церковном Соборе, "жидовствующие" (среди них не было ни одного еврея) кончили жизнь на костре, на плахе или в заточении. Елена и Димитрий были сосланы в монастырь, где вскоре умерли или были умерщвлены. А наследником престола и затем Великим князем стал сын Софьи Палеолог Василий Иванович.
Интриги вокруг престола, сопровождавшиеся вероломством, раболепием, подсиживаниями, предательством, кровавыми столкновениями между враждующими кланами, не являются ведущей темой книг Льва Бердникова. Он, как уже отмечалось, повествует о культурных традициях, а не о политических переворотах и пертурбациях. Но одно с другим тесно связано, и потому политические разборки пунктиром проходят через все три книги.
Хотя система правления в России считалась монархической, в ней на протяжении столетий не было закона о престолонаследии, беспрекословное подчинение которому обеспечивает стабильность монархического режима. Такой закон – весьма несовершенный – появился только при Павле Первом, что, впрочем, не уберегло его от гибели. Традиция уважения и безусловного подчинения закону так и не укоренилась в России до самого конца, то есть до свержения самодержавия в феврале 1917 года. Достаточно вспомнить, что Николай Второй, которого генералитет армии заставил отречься от престола, в последний момент вписал в текст отречения, что передает верховную власть не сыну, а брату Михаилу, чем под корень подрубил последние надежды на сохранение престола. Однако среди тех, кто принимал отречение, не нашлось никого, кто указал бы на нелегитимность такого акта. Власть российских самодержцев традиционно основывалась не на законе, а на силе. Она добывалась силой и падала под воздействием силы. Это накладывало печать на все общество, особенно высшее, состоявшее из тех, кто "жадною толпой стоял у трона".
Книги Льва Бердникова наглядно демонстрируют, что тогда как с течением времени различные культурные традиции углублялись, трансформировались, отмирали и возникали, политическая система власти оставалась почти неизменной. На смену свирепым правителям приходили более мягкие, на смену тупым и ограниченным держимордам – просвещенные, на смену воинственным – миролюбивые. Но система власти оставалась все той же. В ее основе лежали произвол, раболепие и вероломство, которыми затем в совершенстве овладели красно-коричневые наследники царизма. Из того, что представляла собой старая Россия, утрачено далеко не все. Кое-что сохранилось, и, к сожалению, не только самое лучшее.