Опубликовано в журнале СловоWord, номер 66, 2010
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Леонид Рохлин
Название городка, где я сейчас живу – Santa Rosa, California. Родился в Москве, в грозном 1937 году. Моим родителям повезло – не тронули, уцелели. Окончил нефтяной институт, геологоразведочный факультет в 1959 году и с тех пор колесил по России вдоль и поперёк. Преподавал, защитил диссертацию, а потом в 1996 году укатил в США. Здесь тоже преподавал семь лет в русской школе Л. Толстого. Теперь овладела мной, видимо, до конца дней, любовь к сочинительству. Тематика – этнография, история, география. Вот и всё, дорогие мои господа…
ПОРТНОЙ ИЗ НАРВЫ
Придётся, милостивые господа, вновь вернуться к временам золотой лихорадки в Калифорнии 1849-1853 годов. Она, словно мощный катализатор, всколыхнула сверху донизу все слои общества, разрушила американский патриархальный мир, перестроила мораль…
Именно с той поры расцвели торговые и промышленные империи. В числе их и знаменитая империя Levi Strauss, продукция которой (Genoa – Jeans, то бишь джинсы) по образному выражению Генри Дэвида Ли «построила Америку».
С самого начала возникновения империи партнёром и другом знаменитого Лейба Штрауса был не менее известный в Америке в середине-конце XIX века, человек родом из маленького городка Нарва, некий Яков Девер. За океаном его знали, как Джэкоб Дэвис.
Естественно, каждый российский школьник знает этот городок. Помнит, как его настойчиво завоёвывал Пётр I, видимо догадываясь, что там, за высокими стенами, ожидает его красавица прачка, готовая стать российской императрицей.
Так вот в Нарве, после третьего раздела Польши (1795 год), когда к Российской империи «навечно» отошла Курляндия, с конца XVIII века поселилась большая семья немецкого колониста Девера. Ранее жили они в Риге, но жена, будучи из мелкопоместного русского дворянского сословия, внешне спокойная и бесстрастная, тщательно скрывающая от всех натуру порывистую, азартную, всеми силами тянула своего нерешительного немца в Петербург, в свет. Добропорядочный скромный бюргер, неожиданно ставший российским поданным, стеснялся бедности и всячески отговаривал жену.
Но куда денешься от сварливой подруги!
И всё-таки уговорил её остановиться хотя бы поблизости от яркой столицы. В старинном шведском городе Нарве, где со временем глава семейства стал видным горожанином, единственным провизором, да и лекарем при острой нужде.
В 1823 году на свет Божий появился младенец Яков. Последний, седьмой ребёнок. Старших двух сыновей энергичная дворянка сумела определить в Санкт-Петербургское военно-морское училище, чтобы они могли далее пойти по морскому ведомству. А младший, неистово любимый, всё время оставался при маменьке, как последнее утешение в серой, будничной жизни провинциального городка.
Была, правда, ещё причина. Немаловажная. Младенец от рождения был хроменьким. Бежало время. Яков вырос крепким, молчаливым юношей, стесняющимся своего уродства. Редко гулял, не имел друзей. Только по воскресным дням вместе с маменькой и сёстрами посещал православный храм и приходил в страшное замешательство, когда ощущал на себе женский взгляд.
Определили его родители портным. Отец настоял. Вскоре выделился Яков мастерством, но больше неуёмной фантазией. Да такой, что приезжали в Нарву дамы из Тарту, Риги и даже С.-Петербурга. Стал зарабатывать немалые деньги. К славе портного относился хладнокровно. При встречах с важными, обольстительными клиентками краснеть перестал и даже шутил. Подобие вежливой улыбки при этом освещало лицо, а глаза… они оставались безучастными.
Никто, даже драгоценная маменька, не догадывались, что творится в его душе. Она же, душа, полностью переняла те скрываемые, тайные свойства материнского сердца. Но ещё более способность подавлять, подчинять порывы, наслаждаться острым искусом.
Быстро взрослея и всё более мучаясь от частых душевных порывов, Яков стал искать им выхода. Но не в своём городе, где каждый шаг сразу становился известным. Он стал нередко уезжать в недалёкий Петербург под видом посещения братьев. Уезжал в скромном платье, а в столице появлялся совсем другой человек.
Возникал модно и богато одетый господин, с прекрасными манерами, важным видом и твёрдым, властным голосом. На утаенные от родителей немалые деньги арендовал богатый выезд и… пускался во все тяжкие.
Но где ещё в те времена в России можно было пережить настоящие страсти? Конечно, за ломберным столом.
…Без карт не можно жить. |
Так метко заметил дядюшка А.С. Пушкина, Василий Львович.
В России повсюду в городах метали банк и штос и ото всех сторон собирались игроки, которые разъезжались по ярмаркам, как купцы с товарами. И как ни старались русские императоры, начиная с Петра Великого, бороться со злом, издавая строжайшие указы, ничего не помогало. Шли на компромиссы, разрешая так называемые коммерческие игры, где всё вершило мастерство и расчёт (вист, ломбер, впоследствии названный преферансом, бостон), запрещая азартные (банк, штос, фараон, баккара и макао), которые непредсказуемы и зависят от… судьбы. Коммерческие разрешали даже в офицерских казино, которые пооткрывались почти во всех гарнизонах.
Чтобы контролировать как-то карточные страсти в различных слоях общества в официальных клубах Москвы и Петербурга (Английском, Дворянском, Немецком и Купеческом) разделяли членов клуба и гостей на несколько кругов. В каждом были свои уровни ставок. Игроки «не могли найти себе партии по полтине в вист, где люди возмужалые играют в серьёзную игру, в которой можно проиграть до нескольких тысяч рублей и где сторублёвая ассигнация не значит ровно ничего…» – так писал А.Ф.Гнедич.
Но азартные игры не прекращались. На балах и маскарадах всегда находились тайные комнаты, куда провожали именитых игроков и где проигрывались целые состояния. И не мудрено было.
Укоренилось в обществе мнение, что пользоваться шулерскими приёмами не считается зазорным. Попасть в эти комнаты не представляло особого труда. Приезд на собственном выезде, богатый внешний вид, солидные чаевые слугам, умение красиво говорить и острить, рекомендации на первый визит, которые легко раздавались влюблёнными дамами и друзьями, и вот перед тобой широко раскрывались двери салонов.
Так в Петербурге появился «барон» Девер. Молодой, обаятельный, остроумный, и даже хромота придавала ему своеобразный шарм. Она же спасала его от необходимости ухаживания, светской болтовни и, естественно, танцев. Игра, карточная игра, только и завораживала душу. Она стала его единственной любовью. Всеми силами разума он старался познать её законы. Не преминул досконально усвоить и шулерские приёмы. Когда «барон», теперь будем называть его так, входил в комнаты, где собирался народ, любивший, как говаривали в шутку, «сушить хрусталь и попотеть на листе», он словно опытная охотничья легавая, у которой обостряются все чувства и сводятся к одному, поймать добычу, вставал в стойку.
Крайне напряженное состояние при хладнокровном, внешнем безразличии и непреходящей улыбке охватывало мозг и подчиняло все действия.
Он самозабвенно играл. Превосходно играл. Выигрывал большие суммы, но и проигрывал иногда прилично. Всё же относительно немного. Всегда чувствовал какой-то предел и, достигая его, вставал, чопорно откланивался и исчезал.
Исчезал к брату, в то время уже лейтенанту большого военного фрегата «Император Александр». Только он был посвящён в тайну «барона» Девера. Любимый брат, совершенно не похожий на авантюриста-барона.
Вскоре и на этом поприще Яков преуспевает, как ранее среди нарвских портных. Становится известным, богатым, в меру сорит деньгами и получает прозвище beau joueur (прекрасный игрок).
Редкое сочетание – прекрасный игрок и талантливый портной. Думается, в повседневной истории России, да и Европы тоже, не встретишь второго такого. Но природа раскрыла в нём ещё не все возможности. Большая слава придёт позже…
Поначалу полюбилось «барону» посещать «Красный кабачок», что под Петербургом содержала немка-маркитантка. Там шла сильная игра. Но слишком уж часто сопровождалась она офицерскими попойками, к которым он был равнодушен, и скандалами, уж вовсе ему ненужными. Постепенно молодому «барону» удалось проникнуть в общество широко известного в те времена графа Вильегорского, который снимал два флигеля в доме графини Браницкой, что на Мойке. Здесь, вне глаз досужих людей, собирались степенные, богатые люди, нередко находящиеся во власти. Собирались в комнатах, уютно меблированных вещами и предметами, привезёнными Крузенштерном из Японии, Китая и Аляски во время первого кругосветного плавания (1806 год) и купленными графом на Гороховой в правлении российско-американской компании (РАК).
Перед игрой, за богато сервированным столом, граф с восторгом живописал приключения русских моряков и служителей РАК на таинственных в ту пору просторах Аляски. Слушал его, конечно, и наш «барон», совершенно не представляя, что вскоре судьба забросит его в эти просторы, близко познакомит с влиятельным сотрудником РАК.
Лишь затем гости приступали к священнодействию. Тихо, прерываемая лишь восклицаниями, короткими шутками, острыми замечаниями, звоном бокалов да звяканьем посуды шла крупная игра… За длинным столом сидел хозяин и метал банк.
Талья или пулька длилась обычно долго. Результат не поддавался расчёту. Вот к примеру, фараон. Понтёры ставили карту на стол, наудачу вытаскивая её из новой колоды, и каждый накладывал на неё горку золотых монет. Банкомёт из другой новой колоды метал две кучки карт. Сторона банкомёта правая, сторона понтёра левая. Когда карта, подобная карте очередного понтёра, выходит на правую кучку, то твои деньги забирает банкомёт, когда выходит на левую, то понтёр получает от банкомета ровно столько, сколько ставил на свою карту. Необыкновенно просто и столь же непредсказуемо.
Теперь представьте на минуту картину. Возле каждого понтёра столбики желтеющих монет, на столе зажжённые канделябры, бокалы с вином, в воздухе, сливаясь в немыслимые фигуры, плавает пряный дым дорогих сигар, вальяжно развалясь или в нервном ожидании привстав, сидят во фраках и белоснежных манишках важные персоны, за окном ночь… Фантастическое видение.
Эти видения стали главной составляющей жизни «барона». Он уже и представить себе не мог существования без ломберного стола. Здесь раскрывалась его душа и наполнялась энергией играющих. Пела и плясала от безмерного счастья, тщательно скрываясь от постороннего глаза, и в самый торжественный момент, на самой верхней ноте… удалялась, оставляя опустошенных и оглушенных игроков.
Обычно так длилось с неделю, другую. Затем почтовый дормез привозил в Нарву скромно одетого Якова и вновь наступало затишье. Врата души наглухо закрывались.
Возникал привычный для семьи и клиентов спокойный, холодный взгляд и профессиональная улыбка молчаливого мастера днём в ателье и за ужином с маменькой, папенькой и сёстрами, в полном молчании, под звон соборных колоколов близкой церкви. Скоро откланявшись, Яков поднимался в свою комнату и там ещё долго горела свеча, освещая раскрытую книгу за столом или задумчиво вышагивающую фигуру, под ногами которой неравномерно скрипели крашеные половицы.
«Господи! Неужели так и пройдёт жизнь… Здесь серая скука, там вечно в маске. Как долго меня хватит? – сверлила мысль. – …Надобно найти, наконец, своё точное место. Где же оно? Как завидую брату, скоро выйдет в кругосветку, увидит мир, Америку… какая ты… таинственная Америка?»
Состояние неопределённости, возбуждаемое кратковременными и острыми ощущениями, раздражало Якова. Двуликое существование не могло продолжаться долго. Накапливалась с трудом сдерживаемая злость, которая должна была привести к душевному срыву или к какому-то трагическому событию.
С Яковом случилось последнее.
Осенью 1852 года Яков Девер в очередной раз приехал к брату и в тот же вечер, горя от нетерпения, «барон» Девер уже свидетельствовал своё почтение графу Вильегорскому и затем, поглядывая в раскрытые двери на темнеющий зеленью ломберный стол, активно вмешался в беседу… о номенклатуре тканей текстильных мануфактур в России.
Наконец, после отличного угощения, чем также славился граф, перешли к игре.
Компания разделилась. Часть засела за достойный вист, другая сразу увлеклась фараоном. Барон естественно был в последней группе, но ещё и потому, что в процессе «мануфактурного» разговора был представлен важному господину, о котором много слышал и который столь же решительно вошел в последнюю группу.
«Князь Сапега», – чётко отрекомендовался толстый, отдувающейся господин, чуть склонив холёную голову.
«Барон Девер», – чуть слышно, явно робея, произнёс Яков.
«Вы не родственник знаменитого графа Девиера, любимого Петром и первого полицеймейстера С.-Петербурга?.. сильный был человек и сгорел на страстях. Говорят, это он первым привёз из Голландии в Россию карты».
«Нет, нет! Мы из Риги», – нимало не смутившись, ответил Яков и лишь сердце забилось чаще обыкновенного.
Князь улыбнулся краешками рта: «…Какие совпадения, дорогой барон, столь схожие фамилии и такая же страсть к игре… мне рассказывали о вашей решительности и удаче, интересно будет сразиться… сегодня ведь мой день держать банк».
Что-то смутило Якова и он поначалу сел в некотором отдалении от стола, за которым метали банк и пристально вглядывался в игру понтёров, но более князя и графа Вильегорского. Они вместе держали банк. Игра шла вяло, по мелочи. Через некоторое время князь спросил барона, не вздумает ли он поставить карту. Девер не отвечал, пребывая в какой-то мистической задумчивости. Князь повысил голос и спросил громче прежнего: «Не поставите ли вы карточку, барон?»
Яков очнулся и, подойдя к столу, порывисто выхватил из рук князя карту, кинул её, не глядя, и громко произнёс: «…Бейте пятьдесят тысяч рублей».
Играющие по мелочи понтёры сразу ретировались. Складывалось впечатление, что оставшиеся за столом ждали появления барона. Да и за соседним столом игра прекратилась. Игроки и любопытствующие сгрудились вокруг «фараона».
«Почему ж не бить, – ответствовал князь, – карта и пуля глупы, не бивши их решительно не убьёшь…»
Игра в фараон не допускала шуток. Князь внимательно посмотрел на карточку Якова, вскрыл и растасовал новую колоду. Затем спокойно начал метать – направо и налево. Окружающие, бледные от волнения, напряженно следили за его движениями.
Вправо-влево, вправо-влево, вправо-влево – мелькали сильные, белые пальцы князя и карты, подчиняясь уверенным движениям, ложились точно в колоду. Лишь последняя карта оказалась подобной.
«Правая, барон, наша с графом талья, уж не обессудьте».
Вздох разочарования прошел по женским лицам, втайне жалеющим молодого барона.
Яков не изменился в лице, отошел от стола и сказал только: «Тасуйте карты, я сниму сам».
Подошел к закусочному столу, жадно выпил бокал красного вина и вернулся. Вытащил карту: «Фоска, пусть вновь пойдёт 50000», – спокойно произнёс барон.
Князь многозначительно посмотрел на графа. Тот усмехнулся и сказал: «Ну что ж! Знай своё, мечи, да и только…»
Вновь замелькали руки банкомета, вытянулись в ожидании лица гостей, большинство дам, не выдержав, отошли от стола, другие беспокойно обмахивались веерами.
Князь прокидывал долго и вновь последняя карта колоды, подобная карте барона, легла направо.
«Не судьба барон, правая, наша, – ласково произнёс князь Сапега, – будем продолжать… граф, скажите слугам, чтобы открыли немного ближнее окно, очень уж душно».
Третья талья и четвёртая, по 30000, были за бароном. Но как только он ставил 50000 рублей, последняя и обязательно подобная карта колоды ложилась направо.
«В чём дело? Явно жульничество, явно. Но как? – билось в сознании, – почему всегда последняя карта? Как они её знают?»
Так продолжалось долго, и барон трижды гонял слугу домой (к брату) за деньгами. А сам в это время, безмятежно разговаривая с князем, напряженно размышлял над случившимся.
За окном была глубокая ночь. Большинство гостей разъехались, обсуждая игру. Остальные сгрудились вокруг стола. Грузный князь всё более краснел, но не переставал пить шампанское. Граф смеялся, каламбурил и казался беспристрастным, повторяя барону, что сегодня явно не его карточка и потому надо, мол, прекращать. Яков был в бешенстве. Бледное лицо, горящие глаза и… улыбка. Ничего не выдавало энергичную работу мысли, непреклонность воли в желании понять причины явного издевательства.
«Дело не в деньгах. Это уж точно! – думал барон, – им надобно зачем-то поддеть меня, вывести из себя… высмеять… рассмешить всех».
«Граф, – заметил вдруг Яков, – вы так заботитесь обо мне, может быть вам попробовать метать банк. Глядишь, с вами мне и повезёт. Вы же вдвоём его держите».
Партнёры переглянулись.
«Ну что ж, пожалуйста!»
Барон на сей раз вытащил трефовую даму. Повертел меж пальцев и, осторожно кладя на стол, тихо произнёс: «Пойдёт, пожалуй, 25000».
Граф Вильегорский повиновался и буквально через три абцуга налево выпадает дама треф.
Вновь очередь подходит к барону. Среди гробовой тишины он вновь вытаскивает даму треф и, таинственно улыбаясь, произносит: «…Теперь бейте 100000».
Воцарилась такая тишина, что треск разрываемой колоды был подобен выстрелу. Граф уже не шутил, а князь попытался что-то тихо сказать ему, наверное, подбодрить, видя, как заходили руки банкомёта.
Вправо-влево, вправо-влево. Третий абцуг, вправо идёт пиковая фоска… и тут рука графа задрожала, замерла.
«Смелее, граф», – захрипел князь. Лицо его стало совсем красным и потным – смелее же, черт возьми».
Взлетела карта и легла налево. Очаровательно улыбалась дама треф…
Все молчали, боясь произнести хоть слово. Любое могло вызвать скандал.
«Нет уж, позвольте далее мне метать», – бесцеремонно отодвинув графа, вскричал князь. Багровое лицо его исказилось от негодования.
«Почему же вам. Нет уж! Это право понтёра, кому метать, – спокойно произнёс Яков. – К тому же, с ним мне так везёт, а вот с вами странным образом нет…» «Вы в чём-то меня подозреваете, молодой человек», – грозно прохрипел князь и вплотную подошел к барону.
Яков Девер встал. «Что, собственно, мне бояться этого подагрического старикашку, – пронеслось в сознании, – карьеры мне не надо, на дуэль, так, слава Богу, зато в последнем случае скандал мне на руку».
«А почему вы так вдруг встрепенулись, князь? Я лишь заметил странность и потому предлагаю продолжить со старым банкомётом, дабы проверить…»
«Что проверить? – буквально зарычал князь. – Мою порядочность! Да вы знаете, с кем имеете дело…»
Тут Яков заметил, как налились кровью глаза и расширились зрачки князя, искривилось лицо, дыхание стало прерывистым и хрипящим. Он стал медленно оседать и, если бы его не подхватил Яков, то непременно бы грохнулся на пол. Подбежали другие и оттащили князя на кушетку.
«Пузырь со льдом, принесите пузырь со льдом», – громко приказал граф слугам. Те заметались, а барон и немногочисленные игроки и гости в замешательстве стояли поодаль.
Принесли лёд, положили на голову, потом поставили горчичники на икры ног. Князь хрипел с широко раскрытыми глазами. Как-то неестественно дёргались правая рука и нога. Все ждали доктора.
В это время к барону подошел граф, отозвал его в сторону и тихо сказал:
«Вам, молодой человек, лучше навечно исчезнуть из города. Иначе будут у вас большие неприятности. Вы не тот, кем представляетесь. Я наводил справки…»
«Ну что ж, мы квиты, граф», – Яков молча поклонился и тотчас же уехал домой.
Вот так начались пути-дороги Якова Девера. Дальние дороги. Он даже не простился с родителями и сёстрами. Успел собрать необходимый гардероб да деньги. Взял немало, но большую часть оставил брату, чтобы тот передал маменьке, и на следующее утро торговое немецкое судно ушло во мглу наступающего над Балтикой рассвета.
Корабль вёз лес в Портсмут и уже на седьмые сутки наш путник бодро шагал по портовой площади, направляясь в город, в немецкую гостиницу, рекомендованную старшим помощником капитана корабля. Он постарался забыть ту страшную ночь. В его годы, а Якову только что исполнилось 27 лет, тяжелое быстро забывается, когда ты здоров, а в кармане греют душу немалые средства.
Англия встретила гостя неласково. Деньги быстро уходили, а работы не предвиделось. Через два месяца пришлось уйти из дорогой гостиницы и снять маленькую квартиру в бедном припортовом районе. Идти портным никак не хотелось. Он уже насмотрелся, пройдясь по малым и большим мастерским. Скученность, грязь, нищенская зарплата, тщательный надсмотр за каждым шагом. Открыть свою мастерскую, Яков думал об этом, было практически невозможно. Нужно было добиться лицензии, хорошо знать язык. Но основная трудность заключалась в получении подданства. Без этого в любой момент его могли просто вышвырнуть из страны.
Яков нашел адвоката, и тот обстоятельно объяснил клиенту, что в его случае это будет долго, опасно и дорого. Адвокат потребовал большую сумму, чтобы чиновники закрыли глаза на причины появления гостя в стране.
Тогда он подумал переехать в Германию, где, кстати, жили дальние родственники отца. Но быстро отогнал эту мысль. Почему-то не хотелось их видеть, отвечать на расспросы. К тому же и там потребуется получение паспорта, следовательно, опять адвокат и т.д. и т.п.
Главное было в другом. Яков понимал, всё более и более убеждаясь, что ни его это дело, быть портным, пускай даже лучшим и самым модным. Ему всегда претило заискивающее, униженное положение мастера и высокомерие клиента.
«Но что делать! Что я могу!» – в сотый раз спрашивал он себя и не находил ответа. Время бежало, деньги таяли. Он не научился их экономить… умел только беспечно тратить.
В один из промозглых, серых февральских вечеров, какими так знамениты Британские острова, Яков сидел в пабе. Ранним утром, тщательно одевшись, он ездил в Лондон к богатому коммерсанту, владельцу большого магазина готового платья. Опять туманные обещания и много слов. Потом был у адвоката. Расстроившись окончательно, отказался от его услуг.
Настроение было паршивое. Он не ничего не слышал, хотя было шумно от разговоров, криков, песен, звона кружек. Бездумно смотрел в окно. Лил сильный, косой дождь и струи воды, растекаясь по разноцветным квадратным оконцам, собранным в большое окно у стены напротив, создавали мифические картинки и образы.
Грёзы роились в охмелевшем мозгу.
Красный кабачок под Петербургом, бездумное, яростное веселье офицеров, красавицы дамы полусвета, грациозно порхающие от стола к столу… И громкий призывный голос: «Господа, не прокинуть ли нам талию, другую». Крик восторга в ответ …
«Милейший, очнитесь, мы к вам присядем… вы, кажется, совсем раскисли», – раздался над головой чей-то бас. Яков вышел из оцепенения. Рядом, с полными кружками в руках, стояли два господина и улыбались.
Шулеры, мгновенно оценил их Яков. Сколько на них насмотрелся. Господи! Может, мерещится. Он вскинул голову. Да нет! Не мерещится, вроде. Какие же они одинаковые везде. Сейчас будет угощать, вот этот басовитый…
«Милейший, так мы присядем к вам и угостим крепким шерборнским элем», – бас дрожал от доброты и участия.
«Не горюйте вы так, молодой человек, выпейте доброго эля, а потом для остроты сыграем партию- другую. Как вы?» – это уже говорил другой, развалясь в кресле напротив.
Яков смотрел на них оценивающим взглядом и вдруг почувствовал возникновение злого и напряженного, шального настроя. Того самого, который всегда возникал в сознании перед карточной игрой.
«Вы хотите мне помочь, господа. Сделайте милость. Давайте сразимся по маленькой, в баккару. Только по маленькой, господа, по маленькой».
Уже через пару часов два приятеля Якова, не выиграв ни одной талии, были опустошены вконец и обалдевшими глазами смотрели, как исчезают в карманах незнакомца все их накопления.
«Ну, всё, или есть на что продолжить, уважаемые? Может быть, есть дома, усадьбы, земли или фабрики. Давайте, давайте, не стесняйтесь», – злость и горечь сквозили в словах Якова. Партнёры молчали. Потом басовитый, поглядев на Якова восхищённо-рабским взором, промямлил:
«Никогда со мной такого не было. Вы гений! Послушайте, сэр. А не рвануть ли нам в Сан-Франциско. Туда сейчас ломится народ. Вы слышали о золотой лихорадке в Калифорнии. Там в один день счастливцы становятся миллионерами… свободная страна, нет этих гнусных законов, запретов разных… кто умней и ловчей, тот и царь. Да втроём мы там таких дел наворочаем…»
«Сан-Франциско, говорите, – медленно произнёс Яков, – немного слышал».
«Немного! Откуда вы! Да с такими руками, – басовитый развёл широко руки, – весь мир шумит о Калифорнии, десятки тысяч уже рванули туда, почитайте любую газету, там играют сразу на пе-со-чек. Поняли! Сэр!»
И вновь дорога. Теперь безбрежная, океанская, то ласковая, то бурная вела Якова в неизвестное. Америка! В этом слове ему всегда слышалось что-то призывное, отчаянное и таинственное.
Дорога туда и на самом деле была отчаянным мероприятием в те времена. Особенно на берега Тихого океана. Месяц под ногами беспрестанно качающаяся палуба и пустой горизонт, уходящий в воду. Слепящее солнце, от которого не укроешься, так как в тесных, грязных каютах, забитых сотнями давно не мытых тел, находиться было просто невозможно. Убогое питание, к тому же бесполезное, когда качка выворачивает нутро. А ранними утрами ещё и сбрасываемые трупы не выдержавших плавание.
Яков плохо переносил все эти трудности. И когда на горизонте показались, как бы всплывая из воды, королевские пальмы на бесконечных песчаных дюнах Кубы, а потом белоснежные дворцы и бастионы старинной крепости Гаваны, он чуть не расплакался и решил было попытать счастье здесь. Тем более, что басистый побывал в Гаване и рассказывал чудеса о игорных домах города.
Но на пристани их ждала толпа людей, со скарбом и детьми, и люди на подплывших лодках молили капитана взять их до Панамы. Корабль был и без того перегружен. Пришлось идти в соседний порт маленького городка Кабанос и там заправляться водой и свежими овощами.
Стояла жуткая духота. Ветер чуть-чуть надувал паруса и, казалось, корабль не движется, просто дремлет в переувлажнённом воздухе. Так длилось долгих десять дней. Самых страшных. Число мертвецов от духоты и начавшейся дизентерии резко возросло. Теперь их сбрасывали в море в течение всего дня.
И вновь вдалеке замаячили верхушки пальм. Вскоре открылась панорама американского берега и города Колона. Радость доплывших была беспредельна. Вот она, Америка. Ещё немного потерпеть, и увидим город золота, Сан-Франциско.
Наша компания сошла на берег и за бешеные деньги поселилась в относительно хорошем домике переполненного городка. Люди селились везде, все помещения, до самых плохоньких, были забиты приехавшими. Даже сараи для скотины были заняты. И она бродила по окрестностям, боясь попасть под нож голодающих людей.
Власть практически бездействовала и работала только в одном направлении – как можно быстрее отправлять толпы «безумных» авантюристов через джунгли, кишащие змеями, насекомыми, болезнетворными испарениями и мстительными индейцами, в город Панама на берегу Тихого океана.
Давным-давно, в 20-х годах XVI века, испанцами была здесь проложена широкая, извилистая тропа, соединяющая два океана. Золотой и кровавой её назовут позже. По ней вывозились из Перу награбленные конквистадорами золото и драгоценные украшения великих инка. Здесь устраивали засады знаменитые корсары Карибского моря. Теперь прокладывали железную дорогу, и она была почти готова, лишь последний 20-мильный участок в середине пути необходимо было преодолевать на лошадях или пешком.
С первым же караваном наши путники постарались покинуть город. Чуть ли не за последние деньги приобрели мула для Якова и, взгромоздивши его на платформу, рано поутру двинулись к Тихому океану. Казалось бы дорога не длинная. Всего-то с сотню миль, но запомнились они на всю оставшуюся жизнь.
Полотно дороги, построенное на болотах, часто расползалось или вовсе исчезало в мутной, бездонной жиже. Маленькие, но своенравные и бурные речушки сносили только что построенные мосты. И эти проклятые москиты, от которых не было житья. Но особенно потрясло Якова прохождение того 20-мильного участка, где ещё не проложили рельсы. Тропа вилась по дну длинного мрачного ущелья, где, казалось, камни, растения и сам воздух состояли сплошь из воды и ядовитых насекомых. Эти 20 миль прошли за трое суток. В дороге потеряли басистого. Сгубило его любопытство.
Джунгли по-своему привлекательны невероятным, пышным разноцветьем трав, цветов и деревьев. И непонятных, непривычных животных. Только индейцы чувствуют здесь свой дом и скалят зубы, видя, как ненавистные белые страдают и погибают, казалось бы, среди красоты.
Колонна медленно пробиралась по тропе. Басистый отошел в сторону по нужде, буквально на три-четыре метра. Через минуты раздался короткий пронзительный крик, внезапно закончившийся бульканьем. Когда подбежали люди, то увидели лишь конвульсивно дёргающиеся ноги и пену изо рта. И всё! Человека не стало.
Подошедший проводник показал пальцем на сидящую поодаль лягушку с большой кулак размером, иссиня-чёрного, бархатистого цвета с ярчайшей желтой полосой по спине, от головы до края.
«Какоа, – сказал он, – очень ядовитая лягушка. Ваш человек дотронулся, видимо, до желтой полосы. Это сразу вызывает нервно-мышечный паралич и через минуту смерть».
Колонна тронулась, а Яков ещё долго смотрел на небольшой холмик земли, так внезапно укрывший жизнерадостного басистого человека.
На третий день прибыли в Панаму. Город был большим и красивым. Да и власть чувствовалась. Толпу людей тут же распределили по группам. Имеющих деньги отвезли в порт и расселили в большом пакгаузе, обещая вскоре отправить в Калифорнию. Остальных, а таковых было значительное большинство, разместили на окраине города, на берегу залива, за колючей проволокой. И ничего не обещали. Они добирались дальше как могли – на барках, лодках, маленьких судёнышках, продав с себя всё, даже жен и дочерей…
Поздней весной 1853 года Яков Девер с небольшим саквояжем, опираясь на толстую, резную трость, сошел на пристань Сан-Франциско. Десятки шхун и клиперов, большие барки стояли на рейде. Порт только строился. Море парусов и флагов, развеваемых лёгким, свежим ветром, яркое солнце и толпы куда-то торопящихся, горланящих людей, одетых невообразимо пёстро и рвано, улицы из деревянных, что-то напоминающих ему домов, веером расходящихся от порта, животворно подействовали на «барона».
Он присел на тумбу. На сердце было спокойно и радостно. Яков улыбался, и всё пережитое казалось каким-то далёким и не таким уж страшным.
«Поберегись, чаво расселся, господин хороший», – раздались над головой звуки до боли знакомого языка. Два тощих дромадера везли повозку, доверху забитую тюками и ящиками. На облучке сидел бородатый человек в клетчатой кацавейке, напяленной на чёрные то ли брюки, то ли шаровары. Яков вытаращил глаза. Здесь, на краю света и… русский мужик. Он не мог себе поверить. Ноги сами понесли его за повозкой. Вскоре дромадеры остановились, и клетчатая кацавейка метнулась к деревянному пирсу, с двух сторон которого были пришвартованы два корабля. Яков сразу обратил внимание на красавец-клипер с острыми обводами корпуса и наклонёнными к корме огромными парусами. И вновь глазам своим не поверил.
«Господи! Да что ж это такое! Снится мне, что ли…» – на корпусе клипера в лучах солнца светилось крупными буквами имя «Прасковья», а на рядом стоящем трёхмачтовом шлюпе – «Анастасия».
Бригада грузчиков стала быстро таскать по сходням тюки и ящики на клипер. Яков подошел поближе и во все глаза смотрел на корабль и людей.
«Что вас интересует у нас? – спросил его по-английски подошедший господин в строгом европейском платье. – Кто вам нужен?»
«А вы тоже русский?» – невольно произнёс Яков по-русски.
«Да! Здесь много русских, и хозяин наш тоже из русских, а вам отколь известен наш язык, да ещё такой чистый, городской?»
«Хозяин. А кто он? Откуда вы здесь все…» – так искренне и недоумевающе спросил Яков, что подошедший господин громко рассмеялся.
Такими вот неожиданными путями попал «барон» Яков к хозяину, когда-то российскому подданному Иосифу Волкову, а ныне богатейшему человеку в Сан-Франциско, которого все знали как Джозефа А.Волкофф, гражданина США.
В те неспокойные для Сан-Франциско времена в городе и окрестностях было немало российских подданных. Некоторые ещё признавали себя российскими, другие уже нет. Но все тесно общались и даже как-то старались помочь друг другу.
Необходимо вкратце объяснить их появление, а главное, причины концентрации в столь удалённом от России месте.
Трудно было назвать Сан-Франциско городом. Совсем недавно, в 1847 году это была тихий городок, что стоял на берегу бескрайнего залива в 4-5 милях от старой испанской миссии Святого Франциска. Напротив, на другом берегу залива, была еле заметна другая деревушка. Такая же тихая и сонная – Саусалито. Правда, надо отметить, что в сонных городках издавались две газеты – «Звезда Калифорнии» и «Калифорниец», вокруг которых концентрировалась местная интеллигенция.
А вокруг расстилались долины и горы сказочной Калифорнии, по тропам которой бродили десятки племён индейцев, старающихся незаметно обходить редкие форты и миссии белых людей.
Всё бы хорошо и долго бы так длилось. Да вот беда, многие думают счастье, нашли в середине страны золото. И всеобъемлющая алчность всколыхнула полмира и заполнила пространство сказочной страны сотнями тысяч энергичных людей.
За многие тысячи миль от Калифорнии, на замёрзшей Аляске, за 35 лет до названного события, обитала могущественная Русско-Американская компания (РАК), которая промышляла морскими животными и китами.
Приходилось им туго, так как хлеб и овощи везли они за тысячи вёрст. Потому, естественно и зарились на богатые земли солнечной Калифорнии, бывшие в ту пору практически ничейными. Поначалу-то зарились только, а потом взяли да и построили там форты и города, засеяли землю и зажили в общем-то привольно и тихо. Понаехало тогда к ним много русских с материка славянского. Приехало бы больше, да царь не пускал. Чего-то боялся, видно!
И вот тут-то услышали русские про золото.
Правителем РАК в те годы (1845-1850) был контр-адмирал Михаил Дмитриевич Тебеньков. На счастье (для компании, конечно), как отмечали современники, это был «не слишком энергетический, однако весьма исполнительный офицер, притом изрядный коммерсант».
Лучшего не придумаешь.
Стал наводить порядок контр-адмирал в компании, как на флоте. Поначалу, естественно, финансовый, ибо разбирался в этом не плохо. Ужаснулся! Добывают много (ворвани, бесценных шкурок колана и бобра), а дивидендов мало и с каждым годом уменьшаются. Объявил тотальную проверку. Тогда-то и стали «пропадать» некоторые служащие компании (в их числе и Иосиф Волков – помните по повести «Исповедь»). Они вскоре объявлялись в Калифорнии, и судьба их различна.
Пока шла проверка, направил Михаил Дмитриевич царю послание с просьбой «… облегчить финансовые обязательства компании перед казной, иначе капиталы РАК могут придти в крайнее истощение…» Направил на всякий случай, зная, что многие приближенные царя являются пайщиками компании.
А пока суть да дело, начал искать дополнительные источники дохода. Были у него отличные помощники. По экономической части. Они предложили ряд мер и главную из них – наладить торговлю хлебом с Англией. В 1846 году Англия сняла запрет на ввоз хлеба в страну, а грузовые барки РАК, следуя из Калифорнии в Петербург через мыс Горн и далее через Ла Манш, нередко были почти пустыми. Ведь пушнина и ворвань не имеют веса.
Барки везли в Европу добротную калифорнийскую пшеницу, которую компания по весьма дешевым ценам скупала в Калифорнии и Орегоне.
К тому времени зона политического и экономического влияния РАК стала охватывать и западную часть огромного Орегонского региона. Центром российского присутствия стали плодородные долины в низовьях реки Колумбия, но особенно р. Willamette, «где девственные почвы давали плоды изумительные, случалось урожаи пшеницы сам-сто пятьдесят…»
Правитель РАК выделил для освоения земель крупные деньги, закупил семена, коров и овец, многих промысловых русских сманил работой на земле и не побоялся пригласить бостонских переселенцев, выделив и тем и другим земли и обязав сдавать урожай агентам РАК.
В общем уже в 1848 году прибыль от продажи зерна составила 293 тысячи фунтов стерлингов, а число российских и бостонских фермеров на землях Орегона к тому же году приблизилось к тысяче.
И тут началась золотая лихорадка. Буквально все отправились в поход за золотом. Калифорния, а затем и Орегон опустели. Золотое поветрие коснулось и русских промысловых на Аляске и русских фермеров из Орегона. Но в малом проценте относительно американцев, вообще забросивших конторы, поля, стройки и даже армию. Тут сказался российский менталитет, но в не меньшей степени и политика контр-адмирала.
Михаил Дмитриевич Тебеньков почувствовал, что можно заработать большие деньги не столько на добыче золота, сколько на обслуживании громадных толп необустроенных людей. Тут и питание, и одежда, и инструментарий, и строительство домов, и транспорт, и многое другое.
И он начал активно действовать. Компания покупает большой участок прибрежной полосы рядом с Саусалито и поспешно возводит склады, жильё и пристань («Русская гавань»). Именно на этой стороне залива, чтобы быть ближе к приискам. Приказывает открыть два магазина (на обеих сторонах залива) по продаже железной посуды и инструмента. «Оные изготавливать в нужном количестве на железоделательном заводе в Новоархангельске и мастерских форта Росс…» – издаёт приказ адмирал и торопит приказчика Маматеева с открытием магазинов. Две большие барки («Байкал» и «Иркутск») с грузом пилёного леса (200 тонн) завозятся в 1849 году в компанейские магазины. В магазинах появляется и новинка для жителей Калифорнии – большие и малые срубы. Русская диковинка, которой вскоре застроят целые улицы Сан-Франциско.
Но самое главное – обеспечение продуктами. И тут так кстати помогли фермеры из Орегонского отдела РАК. Урожаи здесь были постоянно высоки и потому, наняв американские шхуны, компания обеспечила постоянную доставку в Русскую гавань хлеба, овощей и фруктов.
Для снабжения самих приисков и артелей из магазина Русской гавани компания организовала коробейников-евреев, сделав их агентами и сдавая им на комиссию по льготным ценам компанейские продукты и снаряжение. Об объёмах снабжения говорят цифры. К 1854 году в калифорнийских городах и лагерях старателей числилось около 500 лавок (передвижных и постоянного места) коробейников, из которых почти 400 принадлежали евреям, агентам РАК.
В больших лавках, на крупных приисках, торговали только русские приказчики, специально откомандированные компанией.
Продукты, одежду, посуду и инструмент коробейники брали со скидкой в Русской гавани и развозили непосредственно на места (прииски), продавая в тридорога. Простая рубаха – $15, грубые штаны – $20, бочонок муки – $400, фунт плохого сахара – $4 и т.д. А перевозка груза? К примеру, перевозка 150 кг. на расстояние 100 км. стоила $300.
Вскоре Тебеньков напишет: «…золотое поветрие становится для компании золотым дном. В хлебной торговле конкуренцию нам может оказать лишь Чили, а в овощах, сахаре (с колоний на Гавайях), мясе, роме и водке – никто…»
Экономическому процветанию РАК в те годы очень способствовал один из служащих компании, человек с великолепным коммерческим чутьём, предвидением и знанием торговых законов. Некто Симон Левин Вульф. Российский подданный, прослушавший курс лекций в Дерптском университете, на юридическом факультете, но не получивший диплома юриста по причине того, что, мол, «…наука о правах заключает в себе учения, которые не согласуются с религией еврея…» и потому решивший искать успеха в заморских колониях России. Он появляется на Аляске в начале сороковых годов и умный Тебеньков приближает его к себе, расширяя его экономические полномочия…
Так вот это служащий, услышав о золотой лихорадке, сразу бросается в Калифорнию, естественно с согласия адмирала. Уже 3 июня 1849 года на шхуне «Константин» он прибывает в Сан-Франциско и первое, что предпринимает, связывается со своим бывшим сослуживцем.
Конечно… с Джозефом Волковым, с кем тесно работал ранее и поддерживал связь всё это время. Волков уже богат и влиятелен. С его рекомендациями и связями Вульф организует широкую торговую сеть. Магазин в Русской гавани, единоверцы-коробейники на золотых приисках, и ещё один русский оптовый магазин… Возникает первая в Сан-Франциско монополия на обслуживание и, как следствие, головокружительно подскакивают цены.
Позже, когда спала первая волна золотой лихорадки, Симон Вульф, видя острую нехватку в Калифорнии звонкой монеты и всё возрастающие объёмы оплаты золотым песком, предлагает Джозефу образовать компанию «Royal Aurum Company (RAC)», которая с разрешения только что организованной пробирной палаты Калифорнии начинает чеканить… золотые монеты достоинством в 5 и 10 долларов (при содержании металла на 4 и 5 долларов золотого песка с приисков).
Одновременно он же организует компанию «Rocket Aurum Comрany (заметьте также аббревиатура – RAC)», заключающую генеральное соглашение с Российско-Американской компанией на закупку продовольствия, оборудования и инструментов по льготным ценам. Она выводит из непосредственного торгового контакта Российско-Американскую компанию. Неудобно как-то, да и недипломатично, по сути государственной конторе впрямую наживаться на территории другой страны.
Но главное в деятельности компании другое.
Агентами «Rocket…» становятся те же братья-коробейники. Через них компания оповещает всё население северной Калифорнии, особенно прииски, о готовности «… перевозить грузы, посылки и любые предметы до всех городов Америки и Европы и кроме этого… покупать и продавать золотой песок, слитки и денежные ассигнации, оплачивать и принимать расписки, счета, чеки и пр. …»
Это основное.
Меж тем «Royal Aurum» внедряет на рынок бумажные ассигнации Российского банка, меняя их по твёрдой цене с гарантией на звонкую монету и золотой песок. Уже в конце 1850 года шхуна «Архангельск» привозит в Сан-Франциско первую партию «бумаги» на сумму в 2 миллиона рублей. Через полгода, дав гражданам Калифорнии попривыкнуть к хождению рубля, следует молниеносная операция по завышению золотого содержания русской монеты (ревальвация) и… золотой песочек обильным потоком течёт в карманы всех трёх компаний в обмен на обесцененные бумажные рубли.
Если в конце 1849 года в Россию было доставлено «…5 пудов 22 фунта 39 золотников чистаго золота на 75573 руб. 90 коп. …», то в конце 1850 года в три больше.
За пять лет (1849-1853гг.) Российско-американская компания сдала на Монетный двор России около 247 пудов золота на 2,8 млн рублей серебром. Чеканка золотой монеты Вульфа-Волкова продолжалась до 70-ых годов…
И российские магазины, и российские приказчики да мелкие торговцы, российские старатели на приисках и просто бывшие или настоящие российские граждане, волею судьбы покинувшие службу в Российско-Американской компании и осевшие на пространстве между Сакраменто и Монтереем, все они числом в несколько сотен составляли в ту пору более или менее обособленную российскую общину. Даже священник появился, некто Николай Ковригин, который открыл в Сан-Франциско домовую церковь. Его стараниями, уже к 1869 году, была создана Алеутская епархия с кафедрой в Сан-Франциско, а при ней первая в Америке русская церковно-приходская школа.
То были годы внезапного и неожиданного расширения российского присутствия на западном побережье Америки. И причиной тому невольно послужила колонизация русскими Аляски и, конечно, дух полной свободы, который вселялся в души российских промышленных людей, крестьян, приказчиков и купцов, как только они появлялись на новом континенте. Этот дух будоражил и звал осваивать пустынные просторы, где не было ни царя, ни барина.
Яков буквально ожил в Сан-Франциско, напрочь забыв о переживаниях последнего года. Он просыпался в приподнятом настроение, хотя и завтракал куском хлеба в обществе припортовых грузчиков, в основном российских, обитавших в огромном захламленном сарае. Первые месяцы он инстинктивно общался только с российскими людьми. Соскучившись по родному языку, так по-особенному певуче звучащему в условиях нового, не российского быта, он с удовольствием заводил знакомства и много выспрашивал про Америку. Ему с охотой отвечали, и при этом никто ни о чём прошлом не спрашивал, не допытывался и вообще не докучал вопросами. Простые люди понимали, что имеют дело с образованным человеком, но не гордым и потому в разговоре нередко просили помощи по разным мелочам. То письмо написать, то рассказать про Россию, то просто посоветоваться с умным человеком. Приказной народ и торговцы больше молчали, недоумевая, как этот оборванец прекрасно говорит по-русски, по-немецки и по-английски.
Лишь один человек заинтересовался им всерьёз. Господин Джозеф Волкофф.
Он попросил своего штурмана Диего привезти оригинального незнакомца, о котором ему уже не раз говорили, в свой дом на Lombard str.
«Я вижу, вас не удивляет богатое убранство дома, как будто вам это привычно», – начал Джозеф, всматриваясь в лицо идущего навстречу сильно прихрамывающего человека в какой-то несуразной, но опрятной одежде.
«Да и мне кажется, судя по обстановке, что вы нередко бывали в богатых русских домах Петербурга или Москвы», – ответил с широкой улыбкой Яков.
Они крепко пожали руки, не переставая открыто и пристально разглядывать друг друга, как будто стараясь припомнить – где это они ранее виделись???
Долгая была беседа, проникновенная, со стороны Якова. Он без всякой на то причины, вдруг и откровенно, как никому и никогда до того, рассказал незнакомому человеку всю свою жизнь… все мысли, чувства, мечты.
«Поразительна судьба ваша, Яков! Модный портной и тайный страстный, расчётливый игрок в богатейших домах Петербурга. В одном лице! Не часто встретишь, не часто… – Джозеф смеялся от души, чуть ли не бегая по большой гостиной, – …да вы просто находка для меня… мне нужны такие, именно игроки по сути своей и в то же время доверенные и образованные люди, тем более российского происхождения… да и деваться вам от меня здесь будет некуда… господь послал мне вас… давайте-ка перебирайтесь ко мне, будете поначалу вникать в некоторые мои дела, а потом… ну, потом и посмотрим…»
Через несколько месяцев в Сан-Франциско появился новый американский подданный г-н Джэкоб Дэвис. В этом прихрамывающем человеке, гуляющем по модной Main Str. в безупречном фраке с красивой, богатой тростью в руке аристократы Петербурга сразу бы распознали барона Девера. Но Санкт-Петербург был на другом краю планеты…
Джэкобу не понадобилось много времени, чтобы понравиться местному обществу. Это он умел делать, как немногие. К тому же гарантии Джозефа открывали все двери перед молодым человеком, приехавшим… по приглашению патрона из Старого света.
50-ые годы XIX столетия было временем, когда в Сан-Франциско, благодаря внезапному, огромному наплыву золота и предприимчивых людей, закладывались основы будущих влиятельных и могучих финансовых олигархий. Жизнь кипела. Повсеместно открывались банки, компании, предприятия, бурно строились офисы и дома нуворишей.
Г-н Джэкоб Дэвис внимательно присматривался к новым людям, бывал в клубах и на вечерних приёмах разбогатевших торговцев, новых банкиров и золотопромышленников. А вечерами они с Джозефом обсуждали события дня, обмениваясь впечатлениями.
Джозеф поражал его. Он менялся буквально по ходу разговора. То энергично анализировал чьи-то слова и события, выдвигал новые идеи и загорался их осуществлением, что-то советовал, настойчиво предлагая своё мнение, то вдруг замолкал, погружаясь в глубины сознания. Казалось, в эти моменты в нём и вне его концентрируется пустота. В таком состоянии он мог находиться днями, пугая всех окружающих. Джэкоб осторожно спрашивал жену Кандиду, близкого патрону человека Диего Компаньона и все они в один голос уверяли, что такое состояние с недавних пор, когда хозяин вдруг распродал золотые прииски и ему стало всё безразлично.
«Он скучает, бывает днями никого не хочет видеть. Только свои корабли в порту, где проводит всё время, а в доме молчит…» – жаловалась красавица Кандида.
«Он кажется что-то ищет, что-то или кого-то хочет видеть, вот затеял переоснастку своей любимой «Прасковьи» зачем-то… явно готовит для дальних плаваний, не торговых,» – заметил Диего.
Осень 1853 года выдалась на редкость ветреной и дождливой. Тяжелые, чёрные тучи с океана методично, изо дня в день, утюжили узкий гористый полуостров, поливая всё живое и неживое пронизывающим, холодным дождём. Город был затоплен и огромные лужи в низинах, объединяясь в сплошные озёра, заливали дома и магазины. Жизнь людей замерла и даже в душах пьяниц, коих с той поры и до настоящего дня всегда полно в весёлом припортовом городе, было постоянно скверно и неуютно. Казалось, на земле не осталось ни одного сухого места. Даже не верилось, что стоит отъехать всего на 30-40 миль южнее, в сторону Сан-Хосе и вас оглушит беспощадная жара. Вы не увидите ни одной лужи и зелёной травинки, не сожженной неистовым солнцем. «Нет воды, всё пересохло, коровы дохнут…» – уверяли старожилы.
В один из таких дней богатая коляска о двух рысаках осторожно пробиралась по центру города. Одинокие фонари плохо освещали улицы, но кучер видимо хорошо знал город и вскоре остановился перед подъездом каменного дома, утопавшего в темноте большого сада.
Окна особняка были ярко освещены. Виднелись фигуры людей, но не было видно женских головок. Здесь размещался мужской клуб, здесь собирались избранные, чтобы обсудить большие дела. Из коляски вышли Джозеф и Джэкоб. Зябко ёжась, они взбежали по ступенькам и быстро вошли в открытые услужливым человеком двери. Вошли как к себе домой и, пройдя анфиладу комнат, кланяясь налево и направо, пожимая некоторым руки, появились в большой гостиной.
Их ждали, точнее ждали Джозефа.
Программа вечера не предвещала ничего оригинального. Всё как всегда. Сытный, плотный обед, ликёры, гаванские сигары, затем разделение по интересам. Иных тянуло обсудить дела, других поразглагольствовать о разногласиях России с Англией и Францией по поводу проливов, ну а третьи спешили к … ломберному столу.
Джозеф, отобедав, оживлённо разговаривал с архитектором Питером фон Эйзенманом, близким приятелем, рассказывая об удивительной природе Аляски и жизни алеутов. К ним присоединился и Джэкоб, после часа игры за зелёным столом. Его тянуло сразиться и он позволил себе прокинуть две-три талии в вист. Но стало скучно, партнёры играли по маленькой, а зажечь их он не посмел, помня приказ патрона. К тому же сегодня Джозеф был в настроении и в таком состоянии был удивительным рассказчиком.
Через некоторое время к ним присоединились ещё двое. Партнёр Джозефа по «Royal Aurum» Симон Вульф, всегдашний посетитель клуба, сухопарый и удивительно подвижный, жизнерадостный человек. Когда в разговоре случилась пауза, он представил своего знакомого, невысокого, полноватого, розовощёкого господина, почтительно стоящего чуть сзади и подобострастно глядящего на Джозефа.
«Позволь представить тебе, Джозеф, будущего текстильного короля Америки, г-на Леви Страусса».
Будущий король запылал всеми красными оттенками радуги и на плохом английском тихо пролепетал что-то почтительное. Джэкоб сразу уловил в нём немца из южной Германии, точнее немецкого еврея.
«Не стесняйся, Леви. Г-н Волкофф любит новые прожекты и может дать ценные советы», – продолжал Вульф.
Аляска была на время забыта и вся компания молча разглядывала гладкого, розовощёкового человека, отчего тот на глазах превратился в пунцового.
«Я недавно из Нью-Йорка, – наконец выдавил он, – всего несколько месяцев у вас. Там, на востоке, уже третий год поют песню… …Сакраменто край богатый, золото гребут лопатой… вот и послали меня братья… мы держим галантерейный магазин и пошивочное ателье на Пятой авеню… правда, не гребём лопатой, каждому своё, но присмотреться как и что,» – медленно, смущаясь, бессвязно говорил Леви.
«И как, присмотрелись?» – сам того не ожидая, вдруг вступил в разговор Джэкоб, услышав знакомое словосочетание.
«Да, вы знаете, странное дело обнаружилось, – продолжал Леви, глазами поблагодарив незнакомого человека за участие, – модные вещи для женщин и мужчин здесь мало кого волнуют, видимо пока немного здесь модниц и вообще джентльменов и конторских служащих, зато, как я заметил, приисковые люди, ковбои, портовый народ постоянно спрашивают одежду простую, удобную и крепкую, для работы естественно.»
«Интересно, что же вы придумали», – заинтересовался Джэкоб.
«Я чувствую, мой дорогой, как вас это живо затронуло, – засмеялся Джозеф, припоминая основную профессию своего молодого приятеля, – давайте, давайте рассказывайте Леви… так что вы натворили там… не стесняйтесь, мы вам не конкуренты».
«Ну что вы, я знаю вашу порядочность со слов г-на Вульфа, этого более чем достаточно. Я решил предложить этим людям высокие штаны из разновидности парусины или палаточного брезента, синего цвета с оригинальным кроем… ну как бы вам сказать проще, представьте сзади высокая узорная планка с накладными карманами и закрепками и всё прошито крепчайшими суровыми нитками. Их можно стирать и не надо гладить. Вид, я вам замечу, отличный. Мужчины в них выглядят подтянутыми, стройными. И чтобы вы думали! Их стали разбирать нарасхват и сегодня уже за них дают порцию золотого песка на шесть долларов…»
«Браво, г-н Страусс, браво, – Джозеф рассмеялся от удивления, – как будто мелочь, а перспективы заманчивы. Поле деятельности у вас широчайшее. Сейчас в Калифорнии скопилось несколько сот тысяч фермеров, рабочих, сезонников, бравых ковбоев и приисковых работяг. Срочно закрепляйте свои права. Может и для нас что-либо подобное и удобное подберёте. Подумайте! Берите себе в партнёры моего друга, – он пристально посмотрел на Джэкоба, – думается он не будет возражать, к тому же, как я знаю, неплохо разбирается в вашем деле. Я рекомендую. А вы как, Джэкоб? Деньги для расширения я дам.»
«Господи! У меня сегодня счастливый день, – с подобострастием запричитал розовощёкий человек, – я думал об этом, скажу вам честно, но не ожидал что случится так быстро.»
«Хм, – мелькнула мысль в голове Джэкоба Дэвиса, – возможно и для меня этот день станет памятным.»
Этот день стал поворотным не только в судьбе Джэкоба Дэвиса, но и для Леви Страусса. Новый партнёр принёс не только деньги, но и душой прикипел к Леви. С неистовой энергией он принялся за дело. Как будто оно задолго до настоящих событий зрело в душе и создало программу действий и технологию производства.
Уже к 1857 году слава о джинсах (Jeans) распространилась по всей Америке. Была продана 121 тысяча пар штанов и курток. В следующем году фирма «Levi Strauss and Co» запатентовала изобретение Джэкоба Дэвиса. Он придумал укреплять карманы джинсов медными заклёпками для крепления конской сбруи и пустить цветную нить вдоль брюк и рукавов.
Джинсы приобретают мировую славу, а два неразлучных компаньона огромное состояние. К 1870 году Джэкоб зарабатывает свой первый миллион…
Он долго ждал своего старшего друга Джозефа Волкофф, с тем чтобы отдать долг. Но Джозеф внезапно исчез из Сан-Франциско той же зимой 1853-54 годов и никто не знал его местонахождение. Лишь через восемь лет он появляется в городе, навещает Джэкоба и везёт в свой сказочный дворец в Sausalito. Но вскоре он опять исчезает и теперь навсегда.
Повесть как будто и закончена.
Дальнейшая судьба Джэкоба Дэвиса складывается весьма удачно. Он инвестирует большие суммы в строительство трансконтинентальной железной дороги, становится одним из членов Наблюдательного Совета за строительством и распределением заказов, почётным гражданином Сан-Франциско, спонсором многих университетов.
Последнее упоминание о нём мы встречаем в списке почётных гостей первого поезда из Сан-Франциско в Нью-Йорк, который преодолел громадный путь через горы и бескрайние прерии за восемь дней (ранее этот путь проезжали на дилижансе за три месяца) и под восторженные крики и улюлюканье толпы 24 июня 1870 года прибыл под своды городского вокзала.
Happy end, господа.