Опубликовано в журнале СловоWord, номер 65, 2010
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Денис Колчин
Beautiful friend.
This is the end,
My only friend, the end…
***
Это конец,
Дружище, это конец.
Мы умрем здесь, в этих горах…
Душное-душное лето.
Промедола уже не осталось.
Впрочем, не важно…
Мы умрём…
Тебе холодно?
Солнце рассеивается по всему небу.
Горные вершины растворяются в небе.
Ну и что?
Гиндукуш, Кавказ, Памир…
Какая разница?
От нас ничего не осталось.
Практически ничего…
Это конец.
***
Метнёшься утром на работу
По холоду, по холодку,
Припрёшься – заперты ворота.
За ними – ёбтыть! – ни «гу-гу».
Засранцев молча ожидая,
Глядишь куда-то в небеса,
В башке весёлой прогоняя
Мотив из фильма «Кин-дза-дза».
***
Мне нравятся грузинские напевы.
Я не смотрю телевизор.
Там – главные жополизы,
РФ перехреначившие нервы.
Поэтому я слушаю припевы
Тао, Кахетии, Пшави.
Милый мой, Господи правый,
Жизнь оправдается, на самом деле.
***
За жестокость – с живых сдирают кожу.
Платят жестокостью, то бишь.
Зима хрустит над нижней Волгой,
Над нижним Яиком.
Междуречье пройти – себе дороже,
Носишь крест, или не носишь.
Свихнуться проще, если только
От волчьего рыка,
От верблюжьего рёва ранним утром.
Вечером – если отстанешь,
Качнёшься мельком, сбросишь сердце,
Узнав непогоду…
Междуречье обозначают юрты –
Киргиз-кайсацкие станы.
Зима хрустит. Её наследство –
Казачьи подводы…
А жестокость – ну что же, злой обычай.
Самое верное средство
Добыть горячей жирной крови
Для пущей отваги.
А ещё – одинокий шелест птичий,
Вящее страшное бегство –
Прохладный взмах, свинец тяжёлый
В башку бедолаги.
***
Креветки, мидии… Палермо!
Сквозное Средиземноморье.
Идёт красивенькая шельма –
Курчавая Элеонора…
Повсюду – солнечные блики:
На куполах пурпурно-алых,
На влажных листьях базилика,
Среди расставленных бокалов
На эвкалиптовом подносе,
В тарелочке – среди оливок…
Моллюски на прилавках возле
Обветренных, неторопливых
Движений рук сицилианских.
Над ними – бежевые чайки…
Так быстро исчезают ранки –
Царапины и опечатки.
***
Пиши, Морриконе, пиши
Музыку для полного счастья.
Сегодня с утра – ни души.
Отлично. Куда уж пристрастней…
Пиши, Морриконе, пиши.
А что там еще остается –
На фоне последних вершин,
Напротив заветного солнца?
***
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой…
В горах за Сунжей сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.
Ну что сейчас поделать?
Ебучая война…
Мы все офонарели,
Истерика одна!
По пьяни, по этапу…
Отечество, давай
На счастие, на лапу.
Оставь себе медаль!
Какого черта надо?
Дерьмовая мораль –
Стараться до упада
Под возгласы «Ура!»
Уже давно знакомо.
Не умничай, херой.
В горах за Сунжей сонной
Лежать в земле сырой…
***
Пред лицом святых угодников,
Перед праведным судьёй
Ничего не будет новенького.
Успокойся, ё-моё.
Ты же знаешь всё заранее –
Сколько спрашивал себя…
Недовольство, наказание,
Умиленье, похвальба?
Ничего тому подобного.
Успокойся, паникёр.
Абсолютно не итоговый,
Распростейший разговор…
Только уж потом, на выходе,
Убедишься – почему,
Что тебе на долю выпало.
Прогундосишь: «Ну и ну».
Но вдруг менту по фейсу дал,
И сдал дела прокуратуре.
Боб умер, скурвился Вадим…
Вано поехал по контракту,
Митяй допился до инфаркта.
Наверное, сейчас в аду –
Провинция, война, медпункт.
Себе признаться: «Дурачина»
Хватает сил. «Made in China»
Затем проносится в мозгу.
В кинотеатре – чепуха.
Работа, сука, напрягает.
И только дочка вертухая
На самом деле дорога.
Искусство, прочее «the best»,
Что атипично для эпохи,
Осталось… Мы не так уж плохи.
Короче, никаких волшебств.
***
День Победы, теплота, не на работу.
Курят малолетки за окном.
Мне переворачиваться влом.
На окне переливается бесплотный
Удивительный пронзительнейший ворох
Солнечных рассыпчатых лучей.
Думать о возможностях – вотще.
Привлекает проваляться «до упора» –
До обеда, потому что День Победы.
Смылись малолетки по делам.
Нет, не интересен пышный хлам –
Трам-пам-пам, иллюминация, «преведы».
Помолчавши, отворачиваюсь к стенке,
Тихо обозленно матерюсь,
Думаю: «Ну что, святая Русь?
Трын-трава твои парадные оценки».
***
Новости: Махачкала – подрыв.
Хасавюрт – зачистка, перестрелка.
Кто-нибудь да не остался жив.
На войне привычная «безделка» –
Лермонтов когда-то написал.
Я подумал просто: «Вот проклятье!»
Впрочем, новостная полоса –
Ничего особенного. Гляньте:
В Хасавюрте, в ходе проверки паспортного режима, в одном из домов частного сектора блокированы участники бандгруппы. Идет перестрелка.
Твой фотоснимок черно-белый:
Пустыня пепельная. Взвод.
Афган. Восьмидесятый год.
Еще все живы… целы… цели.
***
Кветта, Пешавар, Джелалабад,
Шибирган, Меймене, Бамиан,
Кушка, Мазари-Шариф, Герат,
Чарикар, Пули-Хумри, Баграм…
Наименований череда,
Перекличка вычитанных слов,
Памяти искусственной тщета…
Повезло? Конечно, повезло.
***
Чтой-то меня переклинило:
Жара, Аирестан, Урузган,
Тонкие красные линии,
Вертушки-вентиляторы, план,
Медленность, личное видео:
Разведка, плоскогорье, тишина…
Вообразил, то есть выследил
По атласу пуштунского письма.
***
Кама.
Левый берег – дожди.
Правый, вот он – обрыв.
Прямо –
Влажный воздух лежит,
Волны, мёртвый блокшив.
Ладно,
Что плывёт пароход.
Пермь, Сарапул, Ела…
Рядом
Чайка, чёткий полёт,
Чуткий угол крыла.
Зябко –
Дождь у нас на пути,
Воздух рвётся назад.
Чайка
Приводняется, и –
Вправо, на небеса.
***
Серебро, лазурит, позолота –
Солнцепёк, поднебесье, Урумчи.
Гумилёв или Рерих: кто круче?
Молодцы – замечательны оба.
Над барханами Такла-Макана
Жёлто-синие капли эмали,
Очертания аэроплана
(Алюминий, воздушное ралли).
Над камнями джунгарских безводий
Раскалённые медные брызги
Пролетают – последние гильзы
В предпоследнем храбрейшем походе…
Ну так что? Наибольший везунчик –
Гумилёв или Рерих? Неважно…
Фотокопии, атлас домашний –
Солнцепёк, поднебесье, Урумчи.
***
Что такое Мар-Саба?
Откройте журнал путешествий –
Блеск фотоснимка.
Небо – ранняя слива,
Скальной кладки громада,
Кирпичный оранжевый перстень,
Крыши – пластинки
Бурой глиняной пыли,
Бронзовеющий купол,
Пустые древесные окна,
Медные двери,
Лестниц каменоломни
Ожерелием грубым…
У самого края – песочный
Слой Иудеи,
Ветер цвета лимона.
***
Горсть кедровых орехов – практически, сердце граната.
Разве что оболочка у каждой фигнюшки тверда,
Разве что на поверку начинка у них мягковата,
И почти не похожи бордовый и красный цвета.
Горсть кедровых орехов, гранатовые половины
(Средоточье мелкушек – бордовых и красных желёз).
А ещё представляю: всё это – на скатерти синей,
На оранжевом фоне оконных горшочков для роз.
***
Стальная турка, где посередине
Студёный блеск фильтрованной воды.
Хлопок рассыпчатого кофеина –
Две порции древесной темноты.
Что дальше? Оставляем на комфорке,
Над синевой округлого огня,
Пока внутри не забурлит легонько
Чернёная горячая волна.
Её немедля – в глиняную чашу.
Керамика – подсолнуховый цвет.
Наполовину турку – холодяще –
молочным негустеющим суфле.
Потом туда же выливаем кофе,
Опустошаем чашку побыстрей.
Напиток – на комфорку, на здоровье,
Доводим до мельчайших пузырей.
Готово! Класс! Керамика приемлет
Парную светло-бежевую смесь,
Которая четырежды отменней,
Когда эклер ещё в запасе есть.
***
Ни малой родины, ни актуальности,
Ни продолжения банкета,
Ни премиальной целесообразности –
Остались где-то, где-то, где-то…
А здесь – фантазия, потустороннее:
Четыре тейповые башни
На склонах древнего высокогория,
Внутри высокогорной чаши.
***
Дагерротип давнишний, на котором
Запечатлён индеец-пиеган,
Владеющий, на удивленье нам,
Совсем другим – не европейским – взором,
Не объяснённым нашими словами.
Спокойствие, уверенность в себе,
Достоинство… Понятия не те.
Близки по смыслу, но едва, едва ли
Передают естественную точность.
И потому, не зная ничего
По части представлений черноногих,
продолжаем видеть невозможность.