Опубликовано в журнале СловоWord, номер 65, 2010
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Елена Грачева
Елена Грачева живет в Нью-Йорке с 2006 г. По образованию геолог-нефтяник, но большую часть жизни проработала редактором в научном журнале, потом в культурологическом издательстве “Прогресс-Традиция”. С детства пишет стихи, но никогда серьёзно к этому своему занятию не относилась. Прозу начала писать, живя в Америке, уже вполне серьёзно.
КИРА, ЛЮБОВЬ МОЯ
Теперь, когда я уже немолод, жизнь со всеми ее страстями позади, дети выросли и даже внуки стали взрослыми, наступило время ответить на вопрос, который давно мучает меня. Что такое счастливый брак? Не благополучный, нет, а именно счастливый. Оглядываясь на свое прошлое, полное событий радостных и драматических, и прожив жизнь с единственно любимой мною женщиной, я понимаю, как бесконечно был счастлив, каким бесценным подарком одарила меня судьба.
Я уже очень давно живу на свете; детство мое пришлось еще на довоенное, а частично на военное и послевоенное время, которое я помню особенно хорошо. Жили мы трудно. С десяти моих лет почти вся мужская работа в доме была на мне.
Отец погиб на фронте, когда-то красивый барский дом под Смоленском, по странному велению судьбы не экспроприированный большевиками, лежал в руинах, и мать приняла предложение своей старой тетки поселиться вместе с нею в подмосковной Малаховке. Мы жили в доме тети Вари, доставшемся ей от мужа-врача, умершего еще перед войной. На ее и наши с сестрой две крошечные пенсии за убитого в начале войны солдата нужно было как-то существовать. Правда, при доме был участок с несколькими старыми яблонями – там можно было посадить картошку – всеобщую палочку-выручалочку в голодные послевоенные годы.
Моя мать была дочерью царского генерала, погибшего еще в Первую мировую войну. С возрастом я стал удивительно походить на него – пятидесятилетнего, в военной форме с аксельбантами на чудом сохранившейся фотографии в материнском архиве. Мать была женщиной умной и суровой, с сильным и решительным харакером. Когда в школе изучали творчество Некрасова, мне казалось, что строки «…есть женщины в русских селеньях…» – про нее.
Вместо того, чтобы сажать картошку, она решила разводить редкие по тем временам гладиолусы и достигла успехов поразительных. Она переписывалась и обменивалась луковицами растений с селекционерами по всей стране и любовно, не жалея сил, ухаживала за своим необыкновенным садом. Наше благополучие в первые послевоеные годы, все еще очень относительное, держалось только на ней. Считается, что женщина в любимом человеке подсознательно ищет черты отца, а мужчина – матери. Женщина, которой я обязан самым большим в моей жизни счастьем и самыми жестокими страданиями – моя жена – ничем не напоминала мою мать.
Впервые я увидел Киру на институтском вечере, она была на два курса моложе меня; и я по сей день помню, как у меня забилось сердце, когда она со спокойным достоинством положила мне руку на плечо – я пригласил ее танцевать. Кира была удивительно красива неброской, дымчатой красотой, лицо ее будто прикрывала вуаль, за которой таилось что-то манящее и загадочное; она была воплотившейся в реальности героиней моих снов, без числа прочитанных книг. Я совсем потерял голову и, как оказалось, на всю жизнь. Меня завораживали ее голос, ее чуть гортанный смех, ее всегда неспешная походка, бублик темнокаштановых волос на затылке, еле заметный пушок над верхней губой, гармония ее размеренных движений – все сводило меня с ума. А тщательно продуманная, с оттенком трогательной старомодности одежда добавляла очарования.
Кира уходила с вечера с парнем из своей группы, но когда я вошел в метро, то почему-то увидел ее на эскалаторе одну и бросился следом…
Мы начали встречаться. Я был влюблен без памяти, она снисходила до моей любви. Но я был счастлив – счастлив, что она позволяет мне проводить ее до дому, что я держу ее руку в своей, а в первый раз поцеловав Киру и задохнувшись от счастья, я поклялся, что она будет моей женой. Но что мог я предложить ей? Свою повышенную стипендию? Комнату в малаховском доме свекрови с удобствами во дворе? Для профессорской дочки с улицы Горького этого было маловато. Но наши поцелуи и быстро последовавшая за ними близость кружили голову не только мне.
Через год я закончил институт, и мы поженились.
Я много и увлеченно работал. Работа была мне интересна, профессиональная моя жизнь складывалась удачно. Но разговаривая с коллегами, читая научную статью, ставя эксперимент, готовясь к сдаче кандидатского минимума, я ни на минуту не забывал о Кире. Я ждал вечера, когда мы закроем дверь нашей комнаты и останемся вдвоем. Я медленно раздевал Киру, любуясь каждой линией ее тела, каждым его изгибом, и весь, без остатка растворялся в своей любви…
Иногда, проснувшись ночью, я молча смотрел на нее, прислушивался к ровному дыханию, глядел и не мог наглядеться на порозовевшее во сне любимое лицо, на разметавшиеся по подушке темные волосы и бывал пронзительно счастлив. Но порой незваной гостьей являлась мне мысль о хрупкости, о недолговечности нашего союза, и сердце мое сжималось от страха потерять Киру. Я тихонько целовал ее руку, подвигался поближе, и страх уходил.
Разумеется, пылкая любовь сильного, красивого, успешного молодого мужчины, а справедливости ради нужно сказать, что таковым я и был на самом деле, не оставляла Кирку равнодушной. Она нежилась в моем обожании, с готовностью отвечала на мои ласки, но я чувствовал, что люблю ее гораздо сильнее, чем она меня. Когда я думал об этом, то старался уговорить себя, что из двоих любящих один всегда любит а другой лишь принимает любовь, но где-то очень глубоко в моем подсознании жила тревога за наше с ней будущее, казалось что какой-то неотвратимый рок по пятам следует за нами..
Кира защитила диплом и работала в академическом институте. Профессорша, научный руководитель, обожала ее. Состав лаборатории был по преимуществу мужской, но в группе чудаковатой профессорши были три молодые женщины – лаборантка Женечка, аспирантка Лена и Кира, тогда еще младший научный сотрудник. Все три были по-своему хороши, но Кирка была любимицей, о ней професорша с придыханием говорила: «Ах, Кирен у нас тургеневская…» и пыталась помешать любым попыткам ухаживания за ней лабораторных дон-жуанов. Да и самой Кире в тот период было не до них. Она была беременна, а когда у нас родилась дочь, на работу вернулась только через год – совсем не располневшая, похорошевшая, светившаяся новой женственностью.
В лаборатории не было мужчины, который бы не испытывал к ней тайного или явного интереса. Особенно настойчив был некто Киселев – молодой кандидат наук, талантливый, многообещающий и невероятно обаятельный. Рано женившись, он был отцом десятилетнего сына, нравился женщинам и платил им взаимностью, не задумываясь о последствиях. Но Кира, похоже, зацепила его всерьез. Однажды я зашел за ней на работу – в лаборатории по традициям того времени отмечали чью-то защиту. Веселье было в разгаре, и меня уговорили раздеться и выпить за новоипеченного кандидата, с которым мы были знакомы еще по институту. Я видел, как Киселев смотрел на мою жену, как, обратившись к ней по какому-то поводу назвал ее «сударыней», удивительно точно уловив, сколь подходило ей это старомодное обращение. Она улыбнулась в ответ…
Я был в ярости. До тех пор мне не приходилось ревновать кого-нибудь всерьез и Кира, поняв мое состояние, быстро увела меня домой и казалась непохожей на себя – заискивающе-ласковой. Она была так сумасшедше желанна мне, что я еще в лифте начал расстегивать на ней блузку.. Заразившись моим безумием, Кира запылала, как факел, и все сильнее и сильнее прижималась ко мне, будто я один мог защитить ее от всех подстерегающих ее соблазнов. Войдя в дом и разбросав в беспорядке одежду, мы несли какой-то нежный вздор и так любили друг друга, что забыли о всяких предосторожностях, и Кира вновь забеременела. Она работала почти до самых родов – полученные ею экспериментальные разультаты неожиданно обозначили новое направление в науке, и она спешила закончить эксперимент, чтобы родив, покорее заняться диссертацией. Позже я узнал, что Киселев много помогал Кире. Успехом своей работы она была в большой степени обязана его участию. Общие научные интересы сближали их, и Кирина беременность вовсе не была тому помехой, а наоборот, придавала их отношениям некий рамантический ореол.
Но я не только гнал от себя догадки; я не хотел верить очевидным фактам, я наивно надеялся, что рождение второго ребенка надежно защитит наш брак, поможет сохранить любовь. Больше всего я боялся потерять Киру и не хотел знать правду.
Когда она вернулась в лабораторию, отношения ее с Киселевым вспыхнули с новой силой. Нам повезло – нашли замечательную няню, и Кира могла подолгу задерживаться на работе. Я тоже не спешил домой, иногда выпивал с приятелями, но это не приносило облегчения. Какими счастливыми казались мне теперь первые годы нашего брака! Я с прежним трепетом ждал момента, когда поздним вечером мы, наконец, оставались вдвоем. Формально ничего не измнилось; Кира не противилась моим ласкам, но я чувствовал, что будучи близка со мной физически, она была где-то очень далеко от меня. Я же никогда не любил ее так страстно и был благодарен уже за то, что она не отталкивает меня. Я не чувствовал унижения, а одно только мучительное желание удержать Киру.
Несмотря на всю смуту жизни, мне приходилось очень много работать, за этим пришел успех, повышение в должности, в зарплате. А мне нужна была только моя Кира с ее неторопливой походкой, с ее грудным смехом, с бубликом. темных волос на затылке, всем ее тургеневским обликом. Необходим был серьезный разговор, но я боялся, что он обернется приговором и убъет надежду, все еще теплящуюся в моей душе.
Мне ни разу не доводилось пожалеть, что именно так, а не иначе я прожил свою жизнь, но минуты горькие, минуты отчаяния я помню так ясно, будто это было вчера.
Той осенью в пригороде Баку, у моря, должна была состояться конференция молодых ученых, и несколько Кириных коллег – состав их лаборатории подобрался очень сильный – были приглашены на конференцию с докладами. В их числе была Кира и, как я легко узнал, Киселев. Она рвалась в поездку и пребывала в состоянии счастливого ожидания А со мной происходило что-то странное – то я представлял их вдвоем на берегу моря и почти разделял их восторг, то задыхался от неневисти к сопернику и готов был чуть ли не убить его. Картина расправы с соперником иногда являлась мне во сне – я просыпался в холодном поту. Ближе к Кириному отъезду, измученный ревностью и бессоннницей, я совершенно потерял себя. А когда участники конференции прилетели в Баку и уже занимали места в автобусе, который должен был отвезти их в пансионат, где им всем предстояло жить, я, проделав невероятный кульбит во времени и пространстве, последним вошел в этот автобус. Воцарилось молчание – кто-то удивился появлению незнакомца, кто-то с интересом ждал развития событий. Мне запомнилось побледневшее лицо Киселева и абсолютно спокойное – Киры. Ее умение в любой ситуации владеть собой было феноменальным. Она вместе со мной вышла из автобуса и холодно сказала: «Я прошу тебя уехать. Не нужно устраивать представления и делать из себя посмешище». И вернулась в автобус.
Я смотрел вслед автобусу, пока он не скрылся из виду, затем присел на подвернувшуюся поблизости скамейку и закрыл глаза. Страшная усталость навалилась на меня, не оставляя места ни ненависти, ни любви. Я плохо помню, как на ватных ногах дошел до авиакассы, как купил билет, как сел в самолет и прилетел в Москву. Вернувшись домой, я, одетый, рухнул на кровать и провалился в глубокий, тяжелый сон. Впервые за долгое время бессонница оставила меня.
Проснувшись, я не сразу понял, где я. Пустота в голове и в душе были всеми моими ощущения. Правда, хотелось есть. Я кое-как позавтракал и отправился в Малаховку повидать сына – дети были на время Кириного отсутствия распределены по бабушкам.
Крепкий, не по возрасту самотоятельный малыш очень мне обрадовался. Было не по-осеннему солнечно и тепло. Весь день я гулял и играл с сынишкой, и боль в душе переставала быть такой острой. Поскольку я сам вырос без отца, то хорошо знал, как он нужен мальчишке. Тогда же я решил, что как бы не сложилась наша семейная жизнь дальше, сына я никому не отдам.
Я нетерпеливо ждал возвращения Киры, она по-прежнему была дорога мне. Никакие недобрые о ней слова ни разу не звучали в моей душе. Я беспокоился о детях, готов был все простить Кире, и в день ее возвращения отправился в аэропорт с роскошными розами в руках.
Я увидел ее издалека среди нескольких сотрудников лаборатории. Рядом с ней уверенно шагал Киселев, неся на плече ее спортивную сумку.
Что будет, как поведет себя Кира? Вдруг она уйдет с Киселевым?
Сердце мое бешено колотилось. Но на этот раз фортуна сжалилась надо мной и отомстила за бакинские унижения. Со словами – какие чудесные розы, спасибо – Кира поцеловала меня, отдала сумку, сняв ее с плеча своего ошарашенного спутника, и кивнув остальным, взяла меня под руку, чтобы отправиться в сторону стоянки такси.
«Почему она повела себя так, даже с моей точки зрения, нелогично?» – думал я потом, пытаясь анализировать ситуацию. Но в тот момент я ошущал себя победителем и был почти счастлив. Мы ни слова не сказали о том, что было еще мучительно свежо в памяти. К вечеру привезли детей, и нам всем вместе было так хорошо и уютно, как не бывало уже давным-давно. Но когда Кира, уставшая после длинного дня, уложила детей и рано ушла спать, я долго курил на кухне и не мог заставить себя войти в спальню. А ведь еще вчера я готов был заплатить любую цену, лишь бы вернуть Киру.
Мы продолжали жить вместе, тщательно избегая разговоров на запретную тему. Но я уже не мог любить ее, как прежде; мне казалось, что ее отношения с Киселевым не кончились, и она не уходит от меня только из-за детей. Было бы слишком унизительным следить за Кирой, но из совершенно случайного разговора мне стало известно, что Киселев развелся с женой. А вскоре Кира сама объявила мне, что мы должны расстаться. Она была на себя не похожа – плакала, говорила о том, что виновата передо мной, что я замечательный, что ей страшно за детей, но что иначе поступить она не может. Фраза о том, что ей страшно за детей, взбесила меня. И я ответил, что бояться ей нечего, так как я сделаю все, чтобы дети остались со мной.
Разъехавшись по разным комнатам в пределах нашей небольшой квартиры, мы вели независимую друг от друга жизнь, не предпринимая никаких шагов, чтобы развестись официально. Не знаю, что удерживало Киру в этом неопределенном состоянии, что мешало ей сделать последний шаг – категорически отрицательная реакция ее родителей, беспокойство о детях или еще сохранившаяся где-то на дне души привязанность ко мне?
Я с головой ушел в работу и не позволял себе думать о будущем. Внутри меня все словно окаменело. Я оттаивал, только когда приезжал в Малаховку к матери навестить детей, которые вместе с няней проводили там лето. С Кирой я старался не встречаться. Мне было слишком тяжело ее видеть; но однажды, приехав к детям одновременно, мы увиделись в доме моей матери. Встреча эта сильно взволновала меня. Я старался не смотреть на Киру – я все еще любил ее, и увидев, понял, как сильно тосковал о ней. Возваращаясь вместе, мы говорили о каких-то ничего не значащих пустяках, когда вдруг за несколько остановок до Москвы Кира, неловко попрощавшись о мной, вышла из электрички.
Я взглянул в окно и увидел на платформе Киселева. Он стоял точно напротив вагона, в котором ехали мы. По-хозяйски обняв Киру за плечи, он что-то шепнул ей, и они направились в сторону выхода с платформы. У меня потемнело в глазах. Наглядная демонстрация того, что моя жена, мать моих детей, моя Кира принадлежит теперь другому, причем не абстрактному другому, а вполне конкретному Киселеву, словно током ударила меня. Я был близок к тому, чтобы выскочить из электрички и физически уничтожить его, но поезд тронулся. Сердце мое разрывалось от отчаяния.. Жить не хотелось. Единственным желанием было любым способом прекратить эту невыносимую нравственную муку.
Решение пришло неожиданно. Войдя в квартиру, я открыл краны, чтобы наполнить ванну, прошел на кухню, выпил большую рюмку коньяку, достал бритву и, быстро перерезав себе вены на обеих руках, лег в ванну. Кровь медленно вытекала из меня, и еще медленней в розовый цвет окрашивалась вода в ванне. Неожиданно вспоминалась прочитанная где-то фраза: «Конец жизни не так трагичен, как конец любви». Погруженный в себя, я не заметил, что ванна переполнилась, и вода льется на пол. Не слышал и как поворачивается ключ в замке. Очнулся я от Кириного крика: «Что ты сделал?» Самообладание, однако, не покинуло ее. Быстро выключив воду, она достала эластичный бинт из настенной аптечки и им, как жгутом, перетянула мне обе руки. Помогла вылезти из ванны, усадила в кресло и уже тогда начала бинтовать порезы. Кровотечение прекратилось. Мою неумелую попытку убить себя Кира пресекла в самом начале и, наверное, спасла мне жизнь. А напоив меня крепким сладким чаем и чуть оправившись от испуга, моя всегда уравновешенная Кира отчаянно разрыдалась. Сквозь слезы она, путаясь и перебивая себя – ее колотила нервная дрожь – рассказала мне, что не собиралась в этот день возвращаться домой, но вдруг ее будто что-то кольнуло, возникло ощущение неотвратимо надвигающейся беды, и не более чем через полчаса после того как мы расстались, она уже ловила такси, оставив своего спутника в полном недоумении. Кира уложила меня в постель, укрыв бережно, как ребенка. Я был еще слаб не столько от потери крови, сколько от дикого нервного напряжения, которое, пройдя через пик, начало ослабевать, а от присутствия Киры, от прикосновения ее рук, от звучания ее голоса вовсе исчезло. Я засыпал, когда она, подойдя к моей постели смущенно сказала:
– Я прилягу рядом? Мне все еще страшно. – И добавила совсем тихо: – Никого нет роднее тебя.
Вконец измученные, мы провалились в сон, не в силах размышлять о том,что ждет нас завтра.
А жизнь вдруг стала налаживаться сама собой. Вопрос о разводе больше не поднимался. Скорее всего, Кире пришлось выдержать жестокий разговор с Киселевым, и они окончательно расстались. Кира изменилась, будто сбросила с плеч давивший на нее груз. Мы даже съездили на две недели к морю с детьми. К себе в лабораторию Кира не вернулась, через коллег я нашел ей место в другом институте, где она могла продолжить свою научную работу, не встречаясь ежедневно с Киселевым. Мы уверенно превращались в благополучную, скучную советскую семью.
Что случилось со мной? Куда исчезли трепет, восторг, упоение ее близостью? Куда девалась тайна, ожидавшая меня всякий раз, когда мы оставались вдвоем? Нет, я не разлюбил Киру. Но что-то сломалось во мне, и я уже не испытывал ни перехватывающего дух желания, ни пронзительной нежности к ней. Я был спокоен и досадовал на себя за это.
Следующей весной, возвращаясь из командировки налегке, я решил сразу поехать в Малаховку, где Кира с детьми обычно проводила выходные. Моя мать, при всей своей суровости, любила Киру.
Вечерело. Сосны горели в лучах заходящего солнца. Верхушки их тихо шелестели. Я сразу увидел Киру. Она медленно бродила среди сосен, наслаждаясь необыкновенным весенним вечером. Солнце так золотило ее темные волосы, что они казались бронзовыми. Лицо было грустным и задумчивым. Я остановился и подумал, что никакая другая женщина не могла бы выглядеть более гармонично на этой живой картине, одухотворенной природой и весной. Душа моя встрепенулась. Не в состоянии оторвать глаз от Киры, я пошел ей навстречу. Взял в ладони ее лицо и стал целовать губы, глаза, щеки, снова губы. Былое волнение переполняло меня. Я обнял Киру, и она, давно уже все и, наверное лучше меня, понимавшая, благодарно прижалась ко мне. С забытым трепетом я ждал момента, когда мы останемся вдвоем. Дрожащими руками, задыхаясь от нежности, я раздевал Киру и вынимал шпильки из ее волос – они тяжело рассыпались по спине и плечам, будто хотели спрятать от меня ее ослепительную, сводящую меня с ума наготу. Огромная луна освещала нашу комнату, и мне по сей день кажется, что никогда Кира не была такой красивой, как в ту ночь, когда счастье вернулось к нам…
Я всегда любил малаховский дом, свидетель всей моей жизни, старый сад и стройные красавицы-сосны вокруг. Недалеко от дома, среди сосен – небольшое сельское кладбище. Там похоронена моя Кира. Она долго и тяжело болела и умерла, не успев ни состариться, ни утратить своей акварельной, дымчатой красоты и оставив в моем сердце незаживающую рану. Всякий раз, приходя на кладбище, я сажусь на скамейку у ее могилы, мысленно беседую с ней и благодарю судьбу за то, что она не позволила мне разминуться с моей любимой.
Август 2009