Опубликовано в журнале СловоWord, номер 63, 2009
Почти рождественская история.
Из жизни 90-х годов ХХ века
– Что же это получается? – то ли сказал, то ли спросил старик у своей тоже немолодой уже дочери вставая из-за стола, – мы пообедали, а бездомным кошкам, что у мусорки бродят и ждут, мне и вынести нечего.
– Папа, – вздохнула она, – ты забываешь, мы живём в смутные времена. Тут не только животным, многим людям есть нечего.
– Да знаю я, знаю, – безнадёжно-тихо подтвердил старик, – да им-то не объяснишь, бессловесным.
«Да и в самом деле, что может остаться после, так называемого, «фальшивого плова». На то ж он и «фальшивый», что хоть и вкусный, да без мяса. Хорошо, что хоть голубям хлеб ещё будет» – то ли объяснял он себе, то ли утешал себя.
Он засобирался, напяливая на лысую голову обтертую кроличью шапку, не с первого раза попадая в рукава куртки и обматывая старчески обвисшую шею шарфом, потерявшим свой цвет от бесчисленных стирок.
– Папа, ты куда? – вскинула брови, вышедшая в прихожую дочь, – уже начало смеркаться.
– Да, ничего, мне нужно, я скоро вернусь, – забормотал он, избегая дальнейших расспросов.
Ещё подходя к пекарне старик своим крупным носом уловил запах свежеиспечённого хлеба.
Работала вторая смена, где не было у него знакомцев. И потому позвал он показавшуюся ему симпатичной моложавую, пухлую женщину.
– Тебе чего? – неприветливо отозвалась она.
– Мне Агван Степанович разрешил брать у вас испорченный, то есть выбракованный, хлеб или турецкий батон… – заторопился он.
– Это в утреннюю смену можно, – ответил вместо женщины молодой парнишка, стоявший у большой ёмкости с тестом.
– Знаете что, – вдруг визгливо закричала женщина, – тут в верхней одежде находиться запрещено! Да и выбраковки сегодня нет, даже булок! Нечего здесь расхаживать, нет на тебя санитарного врача, а то б и нам сейчас попало.
От этого крика он попятился к двери, но подошедший парень неожиданно дал ему в руки, горячую буханку. Ему даже показалось поначалу, что она обожгла его. Буханка была не выбракованной, прекрасный свежий хлеб.
– Костя, – завопила женщина, – ты что одурел, если так встречного-поперечного кормить будем, то и сами без трусов окажемся!
– Спасибо вам и Бог с вами! – поклонился старик и парню и орущей женщине. Та от удивления на секунду замолкла.
На улице стоял морозный январский вечер. Но старику, вырвавшемуся из жаркого чрева пекарни, показалось совсем и не холодно, к тому же согревала буханка, спрятанная им у груди. Он шёл и думал, что как ни тяжело нынче приходится, но мир, слава Богу, не без добрых людей. Вот не только армянин – владелец этой пекарни и хлебобулочного магазина при ней, хороший человек, подкармливающий живущих поблизости обнищавших пенсионеров, но и этот молоденький парнишка тоже, да вобщем-то неплохая и грубо оравшая женщина, ведь могла же поначалу не разговаривать, а попросту прогнать. И было так легко ему шагать, будто вовсе не стариком он был, а десятками лет младше, да и снег весело поскрипывал под ногами… При входе в подъезд ему повезло, поскользнулся он, но не растянулся, не упал, а смог удержаться своим, будто молодым, не чувствующим лет телом.
Дома он бережно укутал буханку сначала чистым вафельным полотенцем, а поверх пуховым платком.
Долго он в эту ночь не мог заснуть, хоть в квартире спали и дочь, и внучка. Всё почему-то вспоминались ему последние годы советской власти, когда талоны были уже почти на всё, осталось дождаться только хлебных карточек.
То были годы, когда городские власти велели снести голубятни. И тогда голуби, как он называл их про себя – птицы небесные, вслух он бы ни за что так не произнёс, казалось, что звучит напыщенно, стали обживать пространства площадей, памятники, карнизы домов… Тогда-то он их и впервые заметил, как примечал раньше бездомных или нищих. И сказал тогда жене, она ещё была жива.
– Представляешь они же б е з д о м н ы е!
– А все мы в мире только гости, – спокойно ответила она, – словно люди в нашей стране не бездомны? Мы же живём не в своей квартире, она же ЖЭКу принадлежит. А они – птицы небесные (она, наверное не стеснялась, что это прозвучит высокопарно или напыщенно) – с в о б о д н ы, в отличие от нас, человеков. Да все свободны, что они, что звери земные, все, кроме нас.
«Как недавно, и одновременно давно это было», – думал он, ворочаясь с боку на бок, то открывая, то закрывая веки. Сон всё не забирал его, и всё припоминалось снова.
– Да, ты права, но они же бессловесные и не могут попросить, как нищие, и крошки для себя.
– А ты не беспокойся, им Хозяином – Бог. Он и позаботится о пропитании для них.
Наверное, после того разговора он и начал подкармливать голубей… И когда он смотрел на копошащиеся у его ног птичьи стаи, на душе легко становилось. Нет, всё-таки давно это было…
Всё кончается, вот и советская власть-мачеха, рухнула. Настала неведомо какая власть, такая же далёкая от человека, как и любая другая. Вовсе уж и худо стало людям, а тем более зверью, что преданно возле человека проживало.
Всю, как помнил себя, долгую жизнь подавал он милостыню нищим да калекам, а нынче впору было и ему влиться в их ряды. Его спасало то, что жил он в семье разведённой дочери. Но не мог он себя чувствовать нахлебником или приживалой, и потому чем мог да как мог, старался быть полезным, потому и бутылки да прочую стеклянную тару по улицам собирал, да макулатуру, утиль… И когда неподалеку от их дома открылась частная пекарня, владельцем которой был молодой армянин Агван Петросян, то старик, робея и стесняясь, попросил у него забирать выбракованную выпечку. Тот, к удивлению старика, сразу же согласился. «Мир не без добрых людей, хоть хорошего человека найти и нелегко», – говорил он себе это каждый раз, когда покидал пекарню с горячим хлебом. Не только в дом он приносил его, но и голубям – птицам небесным, клекочущим Божьим тварям давал.
Бесхозным кошкам, облезлым и истощённым, приносил он остатки пищи не только из дому, но и выпрошенные им в разных ресторанах и кафешках, которых стало вдруг видимо-невидимо. В них ему когда давали, когда не давали, когда сухо отказывали, когда грубо прогоняли, да он не обижался – люди разные, а трудно всем.
Подчас он задумывался: ведь в глазах этих людей был он попрошайкой, и фактически они подавали ему милостыню, как некогда подавал он!
Вот и сегодняшней ночью припомнил он старуху, грязную оборванку-нищенку, что кормила когда-то кошек, чем-то похожих на неё, лишайных, со слипающимися от гноя глазами да скатавшейся шерстью… Ведь он на неё тогда и смотреть брезговал, весь облик её вызывал отвращение. И только сейчас он всё понял про ту нищенку: она же милостыню подавала! Кому могла и какую могла!
Тут же припомнилось, как несколько дней назад заговорила дочь о том, что и животные не так уж хороши (например, овчарки в концлагерях, выдрессированные в охоте на человека), как он, отец, представляет, и что ярыми защитниками животных были многие нацисты, и даже бесноватый Адольф…
– Иринушка, пойми, – ответил он, защищая тварей от её нападок, – ведь они же беспомощны и беззащитны, как дети малые, к тому ж и бессловесны. А зло, что им приписывают, это ж не их врождённые качества. Это человек научил их этому, приучил к дурному, вроде того, как малых соблазнил…
Не заметил он, как и забылся лёгкой старческой дрёмой… И навстречу ему по пушистой траве шествовали совсем здоровые дворовые кошки и приветствовали его, и что-то радостно то ли мурлыкали, то ли даже говорили, а голуби белые-пребелые тоже радостно кружили вокруг него, курлыча… «Да, наверное, я в райском саду!» – догадался старик… и только успел он словесно подтвердить свою догадку, как очнулся у себя в постели.
«Чудо да и только, однако и рассказать нынче некому!» – думал он.
Было воскресное утро, и внучка с дочкой ещё спали. Взяв мусорное ведро, потащился он во двор, шаркая по лестничным маршам, лифт был отключён ещё со времён конца перестройки.
Во дворе его почему-то не встретили кошки, а в выбеленном мусорном домике, так называемом «мусорном киоске» орудовала лопатой дворничиха Настя.
– Здравствуй, дедушка! – весело приветствовала она его. – Нашим кошкам сегодня счастье привалило. Из соседнего ресторана мясо им дали. То ли с просроченным сроком хранения, то ли от больных животных… Да им же ничего не станется, они и не то трескали. Вот и вправду Чудо, потому, наверное, что сегодня – Рождество! – и она широко перекрестилась.
– Наверное, – подтвердил он, радуясь.
Он начал кормить размоченным хлебом птиц, зимой кроме голубей прилетали и воробьи. Прямо рядом с ним приземлилась горлица. Она доверчиво склюнула с его руки, а он погладил её говоря: «Птицы небесные – вечные странники… Свободные, счастливые, принадлежите небесам… Ему…»
Он и сам не заметил, как запел, только услышал себя, словно со стороны: «Чому ж м е н и Боже Ты крыла не дав, я б землю покинув и в небо б злитав…» И тут же, душа его, вырвавшись из земной темницы, ликуя, взмыла ввысь…
Штутгарт, июнь 2005