Опубликовано в журнале СловоWord, номер 62, 2009
Марк Гранов родился и вырос в Ленинграде. По образованию инженер, закончил Ленинградский политехнический институт. Много лет посвятил преподаванию технических дисциплин. Кандидат педагогических наук. Опубликовал около 80 рассказов в русско-язычных изданиях Америки и три книжки: «Чашка кофе за 500 долларов», «Этот необыкновенный Др.Хикс» и «Двенадцать белых роз».
СОХРАНИТЬ СЕМЬЮ
В этот месяц произошло много событий. Во-первых, мне исполнилось 5 лет. Во-вторых.. Но сначала я должен рассказать вам о нашей семье. Мой папа музыкант, а мама инженер. Конечно, в других семьях чаще всего бывает наоборот, но так уже у нас сложилось.
Мы живем за городом в небольшом, но уютном доме. У нас очень дружная семья. В будние дни мы встаем в 7 утра. Мы завтракаем и они уезжают на работу. Папа объяснил мне, что они должны работать и зарабатывать деньги, чтобы платить за дом.
– Не скучай, Арчи, – говорит папа, – мы скоро вернемся.
Они зовут меня Арчи, хотя мое полное имя Арчибальд.
Я остаюсь один. Отправляюсь на своё место, чтобы вздремнуть ещё часочек. Потом целый день слоняюсь по квартире. Решительно не знаю, чем себя занять.
Скукотища ужасная. Естественно, когда они наконец являются, я прыгаю от радости и встречаю их оглушительным лаем. Тем более, что мне необходимо выйти во двор. Папа выводит меня на короткую прогулку, а мама готовит обед.
Я всегда присутствую при обеде. Но не подумайте, что я стою у стола и заглядываю им в рот в надежде, что мне что-то перепадёт. Ни один уважающий себя пудель не может позволить себе такого поведения. Мне просто хочется общения. Я ведь сижу целый день дома у меня накапливается много вопросов. Я встаю на задние лапы, кладу передние к маме на колени и обращаю к ней вопрошающее лицо. Но маме всегда некогда – она что-то греет, жарит и подаёт на стол. Поэтому она говорит:
– Все вопросы к Александру Давыдовичу.
Я тут же перехожу к папе и встаю перед ним в той же позе.
Папе, вообще, ничего не приходится говорить. Он угадывает мои мысли по дрожанию моего хвоста.
– Арчибальд Александрович, – говорит он, – мне кажется вы недовольны этими новыми катышками, которые мы оставили вам на ланч.
Я лаем подтверждаю его предположение.
– Мы это учтём и выберем тебе что-нибудь другое, – обещает папа.
После обеда каждый занимается своим делом. Папа садится к роялю, а мама снимает трубку и звонит одной из своих приятельниц.
Но, бывает, что они переодеваются и снова куда-то уходят. Это несправедливо и возмущению моему нет предела. Куда они идут? Зачем? В такую темень! Ведь все работы ночью закрыты. Это я точно знаю. В негодовании я хватаю мамин туфель и затаскиваю его под кровать. Ничего не помогает. У мамы десятки других туфель.
Они уходят, а я, глубоко обиженный, ложусь на свою подстилку и засыпаю.
К утру, впрочем, обида проходит. Особенно, если это субботнее утро. Я обожаю уикэнды. Это чудесные дни, и они целиком заполнены музыкой. Обычно мы с папой несколько часов работаем у рояля.. Папа подбирает репертуар для своего хора. Он тихонько напевает, а я ему подпеваю, а иногда даже подтанцовываю. Ведь бывает же музыка, когда невозможно усидеть на месте. Помните это место у Штрауса: Ля-ля-ля.
Папа руководит университетским хором. Хористы часто бывают у нас дома и разучивают под папиным руководством свои партии. Разумеется, я участвую во всех спевках. Вместе с тем, у меня есть своё мнение и я не всегда согласен с папой. Когда начинают петь Мендельсона я немедленно встаю и ухожу в другую комнату. Папа уже несколько раз серьезно говорил со мной.
– Что ты имеешь против Мендельсона, Арчи? – спрашивает папа.
Я молчу и ничего не отвечаю – о вкусах же не спорят…
– У нас в репертуаре несколько песен Мендельсона, – говорит папа, – и мы не собираемся от них отказываться. Учти, что ты ставишь себя вне коллектива.
Пока мы сидим у рояля мама несколько раз заходит в комнату и ругает папу.
Оказывается, папа совершенно не думает о нашем доме. Она уже целый меяц просит его прибить какую-то доску, а он до сих пор не собрался
– Не целый месяц, а два дня тому назад, – возражает папа.
Я не вмешиваюсь, но думаю про себя: «Неужели она не понимает, что папа музыкант. Как же он может прибивать какую-то доску!»
Как-то раз, я это точно помню, после того как мама 5 раз зашла в нашу комнату, папа встал, захлопнул крышку рояля и вышел в гараж. И я услышал как он заводит машину. Разумеется, я вскочил и пулей понёсся в гараж. Я успел во-время. Папа приоткрыл заднюю дверь и я вскочил на сиденье. Мы поехали в город. По дороге папа остановился и купил маленький букетик цветов. Мы поехали дальше, подъехали к какому-то дому, и к папе в машину села высокая блондинка. Она тут же наклонилась и поцеловала папу.
«Учти, Арчи, – сказал папа. – Ты ничего не видел и не слышал».
А его приятельница повернулась и сунула мне в рот шоколадку.
«Вот это уже лишнее,– подумал я,– я и без того ничего не скажу».
Но от шоколадки, конечно, не отказался.
Следующая неделя оказалась очень неприятной. Родители часто ссорились и кричали друг на друга. Однажды вечером папа собрал чемодан, сел в машину и куда-то уехал.
Вначале я не очень беспокоился, папа часто уезжал: на гастроли с хором или на конференции. Но на четвертый день, когда мама села обедать, я положил свои лапы к ней на колени и обратился с вопросом:
– Где папа?
– Я его выгнала,– сказала мама. – Он мне изменяет. Ты не встречал, Арчи, такую высокую противную блондинку?
Я сделал недоумевающее лицо:
– Какая блондинка? О чём ты говоришь? Понятия не имею.
– Ненавижу блондинок,– сказала мама. – Я не могу ему этого простить.
Откровенно говоря, я не разделяю мамину позицию. Допустим, папа встретился с другой женщиной– ну, и что тут особенного?
Мы стали жить вдвоём с мамой. Она меня кормила и 2 раза в день выводила на прогулку. Терпеть не могу гулять с мамой. Она всегда торопится и её раздражает моя привычка обнюхивать всё, что попадается на пути.
– Ну, что ты обнюхиваешь без конца эту скамейку? – спрашивает она. – Что это тебе даёт, Арчи?
Ну, как я могу ей это объяснить. Эта скамейка приносит мне множество волнующих запахов. Сколько разных людей сидели на ней. И все они оставили свой след. Мама, конечно, в этом ничего не понимает. Сама-то она никаких запахов не ощущает. К тому же у неё вечно заложен нос. Единственное, на что у неё действительно хороший нюх – так это на папины амурные дела.
Вечером мы сидим каждый по своим углам. Я, конечно, сыт, но мне ужасно не хватает папы. Он всегда играл со мной. С ним было весело и в доме звучала музыка. Мама, по-моему, тоже переживает. Она ложится в кровать и долго не может уснуть – ворочается с боку на бок, зажигает свет. Как-то раз мне стало её жалко. Я подождал, пока она не уснула, тихонько пробрался в её комнату и лёг на папино место. Ночью, должно быть со сна, она стала шарить рукой по кровати и тихонько звать: “Саша… Саша…”
И наткнулась на меня. Тогда она совсем проснулась, села на кровати и сердито сказала:
– Это ты, Арчи? Что ты тут делаешь? Убирайся вон.
Я не обиделся и отправился восвояси.
Как-то раз вечером, недели через три после папиного ухода, она подзывает меня к себе и тихонечко говорит:
– Интересно, что он там делает один? Получается так, что я сама, своими руками отдала его этой блондинке. Может быть, мы простим его? Как ты считаешь, Арчи?
Я сразу же поднял хвост кверху. Я всегда так поступаю когда хочу выразить своё полное и безоговорочное одобрение.
– Ну, если ты настаиваешь,– говорит она и снимает телефонную трубку.
– Нам надо обсудить один очень важный вопрос, – говорит она папе. – Нет, нет, это не телефонный разговор.
Вечером приходит папа. Я лаю, визжу, прыгаю от радости и уголком глаза посматриваю на маму.
«Хорошо бы, – думаю, – чтобы она тоже немножко попрыгала»
Но мама прыгать не собирается.
– Я хочу поговорить с тобой об Арчи,– говорит она. – Он очень переживает твоё отсутствие. Ты же знаешь – собаки иногда даже заболевают от тоски.
«Интересно,– думаю я,– получается, что я один переживаю. А кто ночью стонет и кричит: Саша ….Саша!»
Но, тем не менее, она права. Я, действительно, очень скучаю И я делаю грустное лицо и тяжело вздыхаю.
– Кроме того, – продолжает мама , – я не в состоянии одна ухаживать за ним. Вот я и подумала. Может быть, мы отдадим его …Я имею в виду – в полноценную семью.
Я не могу поверить своим ушам: отдать? Меня? Своего родного ребенка? Куда? Кому?
– Я категорически против,– возражает папа.
– Но ведь ты тоже не можешь взять его к себе, – замечает мама
– Ты же знаешь, что я снимаю комнату и хозяева поставили условие,– говорит папа.
– Какой же выход?– спрашивает мама.
«Боже мой,– думаю я,– есть же самый простой выход»
В волнении я перебегаю от одного к другому и кладу им лапы на колени.
– Вот что,– решает папа,– я теперь свободен по вторникам. Я могу приходить с утра и заниматься с Арчи.
Папа стал приезжать по вторникам. Мы снова, как прежде, сидим у рояля и работаем над новой программой.
– Я думаю включить еще одну вещь Мендельсона,– говорит он. – Ты не возражаешь, Арчи?.
Разумеется, я не возражаю. Какие тут могут быть возражения.
Однажды, в один из вторников, папа задерживается поздно у рояля и мама предлагает ему остаться.
– Я постелю тебе на кушетке в гостиной,– говорит она.
Папа ложится на кушетке, а мама уходит к себе в спальню.
Ночью я просыпаюсь и обнаруживаю их обоих на кушетке. Я, конечно, лаем выражаю свое недоумение. Ну, какой смысл тесниться на узкой кушетке, когда в соседней комнате есть широкая кровать.
– Не твое дело, Арчи,– говорит мама.
Но я не успокаиваюсь до тех пор пока они не уходят в свою комнату. Ложусь на свою подстилку. Кажется, теперь всё будет хорошо. Завтра мне исполняется 5 лет. Они, конечно, будут меня поздравлять и принесут что-нибудь невероятно вкусное. Честно говоря, я это заслужил. Вы ведь не будете отрицать? Я сделал все возможное, чтобы сохранить семью.
ДЕЛО В ШЛЯПЕ
Лёва Мильчин, начинающий драматург, в девять часов утра закончил пьесу и, счастливый, вышел на улицу. Город уже давно проснулся, сабвей и автобусы были переполнены и магазины один за одним открывали двери.
Мильчин шел, не разбирая дороги, весь во власти мыслей и чувств, которые владели им последние дни. 3 дня тому назад к нему пришло озарение и он сумел закончить пьесу. Все эти 3 дня он чувствовал себя богатым и могущественным. Всё покорялось ему – и люди и вещи. Он мог изменить судьбы своих героев, сделать их счастливыми или несчастными. В его власти было соединить влюблённых или развести неужившихся супругов. Ему ничего не стоило повернуть колесо фортуны и одарить человека состоянием или славой. Это было особенно приятно, поскольку в реальной жизни ничего подобного он себе позволить не мог.
Все его надежды были связаны с литературным трудом. В ближайшие несколько дней ему предстоит отпечатать пьесу и послать её своему любимому режиссеру. Тогда всё будет зависеть от его слова. Он, Мильчин, сделал всё, что он мог.
Мильчин шел по Шестой авеню. На Четвёртой стрит он повернул налево и углубился в Гринвич Вилледж, район, который больше всего любил в Нью-Йорке. Здесь было множество ресторанчиков и кафешек. Он сам работал в одном из таких кафе. Время от времени попадались и маленькие магазинчики. Некоторые из них были такими крохотными, что на витрине размещалось только одно изделие, демонстрирующее предлагаемый здесь товар. Около одной из таких витрин Мильчин остановился – там была выставлена, обильно украшенная цветами, дамская шляпка.
Он впервые видел подобный магазин, потому что люди в его стране перестали носить шляпы. Даже в сильные морозы считалось особым шиком выйти на улицу без шапки. Между тем каких-нибудь 60-70 лет тому назад в Америке шляпы были в большой моде, а в Англии дамы и по сей день носили шляпки, а мужчины цилиндры. И это было очень красиво. Особенно хороши были женские шляпки. Можно было только удивляться искусству модельеров, которые умудрялись разместить на голове у дамы целую оранжерею.
Мильчин толкнул дверь магазинчика и она тут же отозвалась мелодичным звоном. За прилавком стояла маленькая старушка. Голова её тоже была украшена шляпкой, впрочем, значительно более скромной чем та, выставленная на витрине. В магазине была одна покупательница.
– Чем могу быть полезна? – спросила старушка.
– Никогда не видел подобного магазина, – сказал Мильчин.
– К сожалению – ничего для джентельменов.
– Я вижу, – отозвался Мильчин, разглядывая лежащие на полках шляпки. – Вы, наверное, сами их делаете?
– Ну, разумеется, – улыбнулась она.
– Вы настоящая искусница.
– Благодарю вас. Только моё искусство умирает. Никто больше не носит шляпки.
– Неужели у вас не покупают?
– Покупают. Совсем немного. Я бы, наверное, закрыла бизнес, если бы не театры и киностудии. Они еще пока интересуются моим товаром.
– Я не помешаю, если постою здесь и посмотрю на ваши шляпки, – спросил Мильчин, – они такие занятные.
– Будьте моим гостем. Заодно помогите даме сделать выбор.
Мильчин посмотрел на покупательницу. Высокая, худая, некрасивая. Она в этот момент примеряла очередную шляпку и оглянулась на Мильчина. Он медленно покачал головой – нет, эта ей не шла. Она отложила шляпку в сторону и взялась за следующую. Она примеряла их одну за другой и всё время поворачивалась к Мильчину то в анфас, то в профиль, и следила за выражением его лица.
– Как забавно, – подумал он. – Мы похожи на семейную пару.
Он обладал хорошим вкусом, он это знал за собой. Он был не женат, но знакомые девушки, выбирая одежду, часто советовались с ним.
Наконец, она одела очередную шляпку и Мильчин сказал:
– Потрясающе.
– Это правда? Вы действительно так думаете?
– Да, я даже представить себе вас без неё не могу.
Она счастливо улыбнулась и спросила:
– Сколько с меня?
– Сто пятьдесят, – сказала хозяйка.
– Это слишком дорого, – сказала покупательница. – Я думала тридцать-сорок..
Улыбка потухла у неё на лице.
– Это индивидуальная, дизайнерская вещь, – сообщила хозяйка. – Я еще недорого прошу.
Девушка стала медленно собирать свои вещи – сумочку, перчатки, зонтик. Она была очень расстроена.
– Подождите минутку, – сказал Мильчин и вытащил из кармана кредитную карту.
– Я беру эту шляпку.
Хозяйка положила покупку в большой бумажный мешок. Они вышли на улицу и Мильчин протянул девушке пакет.
– Вот, – сказал он, – носите на здоровье.
Она недоверчиво смотрела на него.
– Вы что? Дед мороз, ангел или арабский шейх?
– Ну, уж во всяком случаё не дед мороз, – засмеялся он. – Я бы растаял в такую погоду как сегодня.
– И вам от меня ничего не надо? – спросила она.
Мильчин покачал головой:
– Носите на здоровье, – повторил он.
Вечером он вышел на работу в кафе «Арт». Кафе было популярно в Нью-Йорке. Отчасти это объяснялось тем, что в нём вкусно кормили. Но главной приманкой для посетителей была атмосфера, царящая в «Арт». Здесь работали официантами начинающие драматурги, певцы, актёры, театральные художники – все, кто так или иначе мечтали связать свою жизнь с театром, кино и телевидением. Они вносили в обычный ритуал обслуживания элемент театральности, что безусловно нравилось сидящим за столиками. В свою очередь молодая театральная поросль рассчитывала здесь приобрести полезные знакомства. Ведь кафе часто посещали уже «состоявшиеся» люди искусства.
В небольшом помещении, примыкавшем к окну раздачи, висел всем известный плакат, изображавший дядю Сэма с протянутым к зрителю указующим перстом. Надпись внизу была замазана и рядом было написано от руки: «А что ты сделал для своей карьеры?» На маленьком столике под плакатом размещался головной убор – изрядно потёртый черный цилиндр. Цилиндр часто использовался начинающими актёрами или певцами для усиления театрального эффекта. Но главная роль отводилась цилиндру в тех случаях, когда кто-либо из молодых людей получал серьёзное «театральное» предложение. В этом случае принято было, надев на голову цилиндр, громко возвестить о случившемся словами : «Дело в шляпе»
Лёва Мильчин уже год работал в кафе официантом. Работа давала неплохой заработок. Кроме того, отработав две смены, он мог на следующий день оставаться дома и работать над пьесой.
Мильчин приехал в Америку из России в пятилетнем возрасте и, закончив школу, решил стать драматургом.
В кафе он подружился с Лео Галасионе и Ненси Караган. Лео Галасионе, полу-итальянец, полу-француз, обладал неплохим голосом. Он собирался заменить на оперной сцене Лучано Паворотти. Американка Ненси Караган решила стать актрисой на телевидении. Она уже была вполне к этому готова. Задержка возникла только потому, что она никак не могла решить на каком канале сделать первые шаги.
В этот вечер Мильчин столкнулся у раздаточного окна с Лео Галасионе.
– Как дела, старик? – спросил Лео. – Пьеса двигается?
– Закончил вчера ночью, – сообщил Мильчин. – Представляешь себе, утром выхожу на улицу, голова гудит, самого шатает, как никак всю ночь не спал. А всё равно – счастлив. Бродил, бродил и набрёл на маленький магазинчик – женскими шляпками торгует. Я такого еще в Нью-Йорке не видел. А там девчонка стоит – эти шляпки примеряет. Я помог ей шляпку выбрать. Ну, а потом платить – так у неё денег не оказалось. В общем, подарил я ей эту шляпку.
– Красивая девчонка?
– Вовсе нет
– Ты её знаешь, что-ли?
– Первый раз вижу.
– Зачем же ты ей шляпку подарил, – удивился Галасионе.
– Сам не знаю. Пожалел. Уж очень ей эту шляпку хотелось.
– И сколько же она стоила?
– Сто пятьдесят.
– Ты прав, – сказал Галасионе. – Не можем же мы отставать от Билла Гэйта. Он детям на прививки 150 миллионов, а мы 150 даме на шляпку. Но, если говорить серьёзно – что тебе нужно для успеха, Милч?
– Написать хорошую пьесу.
– Ерунда. Знакомства нужны. Ты кому пьесу пошлёшь?
– Мак-Милану.
– Самому Мак-Милану! А ты знаешь сколько ему пьес каждый месяц присылают? Тебе человек нужен, который за тебя слово скажет. Ищи свою золотую рыбку.
– А у тебя есть такая рыбка? – спросил Мильчин.
– Вон сидит за третьим столиком у стены.
– Он что – певец?
– Пел когда-то, в молодости. А сейчас он инвестмент-брокер. Он вкладывает деньги в ценные бумаги. Вся театральная элита – его клиенты. Что ему стоит замолвить за меня словечко.
В этот момент кто-то запел в зале: «Куда, куда, куда вы удалились…»
– Слышишь, зовёт, – заторопился Галасионе. – Под Ленского работает.
Он подмигнул Мильчину и устремился в зал.
Через полчаса Мильчин столкнулся в раздаточной с Нэнси Караган. Она потёрлась щекой о его плечо и тихонько промурлыкала:
– Милч, а Милч, подари мне шляпку.
– Уже разболтал, – удивился Мильчин. – Зачем тебе шляпка, Нэнси? Тебе же нужно совсем другое.
– Ты прав, Милч, ты прав, – вздохнула Нэнси. – Не нужна мне шляпка.
– А что это за тип в черном костюме, вокруг которого ты всё время вертишься? – поинтересовался Мильчин
– Очень большая шишка на девятом канале. Он мне сам сообщил. «Никто, – сказал он, – не может проникнуть на девятый канал без моего ведома»
– Уж не собираешься ли ты закрутить с ним любовь?
– Очень важно, Милч, завоевать расположение девятого канала.
– Но ведь ты говорила то же самое про пятый канал.
– То была ошибка, Милч.
– Это, конечно, не моё дело, – сказал Мильчин, – я просто за тебя беспокоюсь. Ведь ты одна, а каналов много.
Они разошлись по своим столикам, но, конечно, каждый верил в то, что именно его скоро посетит госпожа Удача.
Через месяц в раздаточной кафе «Арт» проходило небольшое совещание. Лео Галасионе был в мрачном настроении.
– Он исчез, мой брокер, – сообщил он друзьям. – Он уже две недели здесь не появляется. И не отвечает на телефонные звонки.
– А как же протекция, которую он обещал?
– Если бы только это, – вздохнул Галасионе. – Я ведь отдал ему все свои сбережения. Конечно, это были небольшие деньги. Но он обещал их удвоить. А сейчас там почти ничего не осталось
– Не огорчайся, Лео, – сказал Мильчин, – будет у тебя другая золотая рыбка. Вот у Ненси, наверное, все в порядке. Как твоя важная персона на девятом канале, Нэнси?
– Фуфло, – сообщила Нэнси.
– Как же так? – удивился Мильчин, – ведь он же говорил, что никто не проникнет на девятый канал без его ведома. Значит, он врал.
– Нет, не врал, – возразила Нэнси. – Он же, действительно, сидит там в проходной и проверяет пропуска. Так что без его ведома никто не проникнет.
– Пошли его подальше, – предложил Галасионе.
Теперь они оба смотрели на Мильчина.
– Ну, Милч, может ты хоть скажешь нам что-нибудь утешительное, – предположила Ненси.
– Мне позвонил по телефону Мак-Милан. Пьеса ему понравилась, – сообщил Мильчин. – Но, для того, чтобы принять её к постановке, он должен увидеть своим внутренним взором все персонажи, которые в ней участвуют. Так вот – мою главную героиню он не увидел.
– Они всегда найдут предлог для отказа, – вздохнула Нэнси.
– Но, потом, – продолжал Мильчин, – к нему пришла молодая начинающая актриса. Она была некрасива, но на её голове была прелестная маленькая шляпка, украшенная цветами. И он тогда понял, что это была именно та деталь, которой ему нехватало, чтобы увидеть мою героиню своим внутренним взором.
– И ты уверен в том, что этого достаточно для того, чтобы принять пьесу, – закричал Галасионе, будущий Лучиано Поворотти. – Я часто вижу своим внутренним взором, что я стою на сцене Метрополитан опера. Ну и что? От этого дело не двигается. Нет, ты скажи правду – какой у тебя ход к Мак-Милану? В чем здесь дело?
– Всех подробностей я не знаю, – сказал Лёва Мильчин, будующий Артур Миллер, – но дело в шляпе.
И он одел на голову старый, потёртый театральный цилиндр.