Опубликовано в журнале СловоWord, номер 62, 2009
Рис. Михаила Беломлинского
К 130-летию со дня рождения Уоллеса Стивенса
(1879 – 1955)
Поэзия Уоллеса Стивенса становится все более нужной русскому читателю, занимая достойное место в его сердце и на его книжной полке. Это подтверждает все растущее количество переводов.
Теперь уже трудно представить, что первая книга Стивенса долго пылилась в магазинах и поэт горько шутил, что на выручку от ее продажи ($6.70, кажется) он устроит кругосветное плаванье с друзьями. В наши дни, чтобы достать «Орган», нужно умолять букинистов. Я любовно перелистываю пожелтевшие страницы подаренного мне прижизненного издания другой книги Стивенса – «Переброска в лето». Я из нее довольно много переводил.
Вот, например:
…голос Скитальца Редвуда
Уходит выше красноствольных секвой,
Вовлеченный в самый чудесный процесс:
В создание из звука вещей, о которых звук повествует.
Или другое:
Эти двое – тихие жители смертельного городка,
Мужчина и женщина, два листка,
Все цепляющиеся за ветку,
Пока их не скрутит и не зачернит
Смерть высот и долин,
Бессердечное царство покоя…
И, конечно, это:
Сначала должен вникнуть ты, эфеб,
В идею возникающего мира,
В непостижимую идею солнца.
Последние строчки – из «Заметок насчет Высшей Фикции». О «Заметках…» стоит поговорить особо. Это большая и сложная поэма, полная мудрости и метафорического мышления, местами темная. О чем она? Хороший вопрос, сказал бы коренной американец. Стивенс не любил комментировать свои стихи: не нравится – не печатайте! Он считал, что комментарии вредят стиху, разрушают его магию. В тех редких случаях, когда он давал пояснения (как в письмах к своему итальянскому переводчику, например), они могли быть довольно уклончивы. Что ж, это стихи о человечестве, его гении и его (т.е. нашем!) упадке, о великолепном замысле вселенной, «первоидее», – и что из этого вышло, о поэзии – и о том, что ей противостоит… Вещь одновременно глубокая лирически и философски.
Не таков ли и весь Стивенс? Он видит действительность, но ему этого мало, он лепит ее своими руками. Он снимает покровы и все создает заново, он как будто соучаствует в сотворении мира – да нет, ему не нужен соавтор, он сам!
Так до конца и не ясно, что же такое Высшая Фикция. Сама поэзия? Религия? Или наше восприятие мира? Все это не так просто. Но, вникая в Стивенса, мы начинаем понимать, что идет великая нескончаемая битва.
И небом, между временем и мыслью.
Поэтому поэт не знает сна.
Он ритмами Вергилия латает
И укрепляет сбитую луну –
В который раз. И все идет война.
С консервами, с бутылкой в рюкзаке,
Еще с порога: «Эй, друзья, камрады!
Да не прожить солдату без стихов,
Без перезвона золотых созвучий,
Без благородства честных поединков,
Без ритмов, закипающих в крови».
Как запросто рождаются герои:
Готовы жить, костьми готовы лечь
За стих насущный – праведную речь.
Со стихом, насущным, как хлеб, вошел Уоллес Стивенс в мировую поэзию.