Опубликовано в журнале СловоWord, номер 62, 2009
Детские игры
Маленькая Оля ушла домой, забыв на улице свой мяч. Он лежал, глянцевито поблескивая большими разноцветными полушариями у низенького деревянного забора, огораживающего палисадник.
Соседский мальчик Гена увидел мяч и стал гонять его по асфальтированной дорожке от одного угла дома до другого.
Четырехлетнему Саше тоже очень хотелось поиграть с мячом. Он бегал за Геной, стараясь, как и тот, ударить ногой по мячу. Но Гена был на год старше и почти на голову выше. Он всегда оказывался около мяча первым. Загородив его спиной, он ждал, когда подбежит Саша, а потом разворачивался, пинал мяч, и все повторялось сначала.
Саша долго бегал за Геной, но ему ни разу не удалось дотянуться до мяча. Наконец Гене надоела эта игра. Ударив по мячу посильнее, он сел отдыхать на скамеечку. Запыхавшийся Саша бросился за мячом, который закатился в песочницу на противоположной стороне тротуара. Его белобрысые волосы слиплись от пота, лицо раскраснелось, а наивные голубые глаза сияли от счастья, когда он бежал с мячом назад.
Держа мяч в вытянутых руках, он подошел к Гене и сказал: «Давай играть»! Гена нехотя встал, лениво потянулся и, подняв с земли совочек, молча ушел в песочницу. Саша застыл в недоумении.
Истинная доброта всегда простодушна.
Пряники
Пришла первая послевоенная осень. Погодки пяти и шести лет вышли на улицу гулять. Родителей дома не было, только бабушка. Мать ушла на завод, а недавно вернувшийся с фронта отец отправился в военкомат. Первые бурно радостные дни после встречи с почти сказочным человеком, которого они знали только по рассказам матери, прошли, и жизнь для них входила в обычную однообразную колею.
В пустом многоугольнике двора, ограниченном старыми деревянными одно- и двухэтажными коммунальными домами, никого не было. Походив туда-сюда, Лилька принялась за свою любимую игру в магазин. Две старые консервные банки, соединенные проволочкой, служили ей весами. В магазине продавалась картошка из мелкой окатанной гальки, комковой сахар из битого кирпича и соль из песка.
Товара было много, особенно соли, но совсем не было покупателей, потому что Борьке эта игра давно надоела. Однако Лилька не унывала. Она была большой фантазеркой и сама исполняла роли продавца и покупателя.
– Вам чего, Даниловна? – спрашивала она у себя, подражая голосу пожилой соседки, и сама же отвечала, шамкая, как та: «Мне картошки три кило, да только чтоб гнилой не было, и соли».
И она отвешивала товар, пересыпала его в кульки, наделанные из обрывков старой газеты и помогала покупателям разносить приобретенное по домам в разные углы двора, потому что покупателями у нее были старые, немощные бабушки да инвалид дядя Степан, потерявший на войне ногу и руку.
А Борька вытащил из дома свою единственную игрушку – серого в яблоках коня-качалку из папье-маше, подаренного ему еще до войны дядей. Деревянных дужек, к которым крепился конь, давно уже не было. Сидеть на нем было нельзя, потому что он развалился на две половинки и, чтобы конь не падал, Борька связал его веревочкой.
Коня можно было только пасти. И вот он пасся на худосочной вытоптанной траве, а Борька уныло сидел рядом.
Торговля у Лильки шла бойко. Она суетилась и спорила с покупателями, как продавщица тетя Капа из хлебного магазина, а у Борькиного коня сегодня что-то не было аппетита, и он понуро стоял на месте, не желая мчаться по полю или скакать на водопой.
Не зная, чем заняться, Борька подошел к сестре, решив купить комкового сахара. Тем более, что и вправду хотелось чего-нибудь сладкого, но бабушка только завтра обещала дать чаю с патокой.
– А нет ли у вас чего вкусненького? – включаясь в игру, спросил он.
– Пряники были, но кончились, – не задумываясь ответила Лилька.
– А знаешь, – неожиданно для самого себя сказал Борька, – давай наделаем пряников.
– Давай, – сразу же согласилась Лилька, – а из чего?
– Разорвем коня на кусочки, вот и будут пряники, – сказал Борька, без сожаления отдавая на растерзание надоевшую и бесполезную игрушку.
И они с азартом принялись делать пряники из коня, и пока росла горка серых кусочков, каждый из них по-детски страстно мечтал о настоящем сладком и ароматном прянике, о котором они столько слышали, но что-то не могли вспомнить, когда его ели.
Кривой Лева
Два дружка, Вовка и Славка, догуливая последние дни перед началом занятий в третьем классе, от нечего делать лежали на согретой солнцем островерхой крыше старой конюшни и выковыривали из щелей в испревшем от времени толе, зеленые куски мха. Половина крыши провалилась, обнажив настил, когда-то служивший сеновалом. За два прошедших после войны года крышу не успели отремонтировать, и помещение внизу пустовало.
Конюшня была как бы водоразделом между двумя мирами – своего двора и чужого. С западного ската крыши, где полеживали Славка и Вовка, хорошо просматривался соседний двор. Его ограничивали серые одноэтажные деревянные бараки, над которыми торчали щербатые закопченные кирпичные обрубки печных труб.
В глухом углу двора, около самой конюшни, стоял громадный тополь, толстенный ствол которого на уровне крыши делился на пять могучих ветвей. В образованной ими чаше зияло глубокое дупло. Казалось, что из земли торчит корявая рука великана с растопыренными длинными пальцами, а в ладони ее чернеет старая незаживающая рана.
Под порывами ветра рука шевелила пальцами, и с них сыпались в рану желтые листья, будто прижигая ее слабым раствором йода.
Все свободное пространство большого двора было вскопано, и на длинных ровных грядках росли картошка, немного черной редьки, морковки и свеклы, а чуть в стороне тянулись тыквенные плети. На них уродилось всего две тыквы: одна была со стриженую славкину голову, а другая – наполовину меньше. Их зеленые, едва начинавшие желтеть, матовые, пыльные бока выглядывали из-под больших, почти как у лопуха, листьев.
По двору гуляла Ирка – ровесница Славки и Вовки. Подойдя к грядке, она выдернула из земли тонкую красную морковку и, ловко почистив ее осколком стекла, стала вертеть ею в воздухе, держа за зеленый хвостик и дразня мальчишек: «У меня морковка, сладкая морковка-а!»
Не сговариваясь друзья молча отвернулись от Ирки и стали смотреть в другую сторону. В их грязном, неуютном дворе, изъезженном грузовиками, росли только крапива да лебеда, и то лишь по дальним закоулкам.
– Во, как жует, – сказал со вздохом Славка, – аж здесь слышно.
– Вредина, – добавил Вовка, – надо ей что-нибудь устроить.
В это время из барака вышел Кривой Лева – Иркин отец, и позвал ее домой. На фронте он был сначала ранен, а потом контужен, и от этого лицо его перекосилось, а голова и левая рука стали дергаться.
От взрослых мальчишки слышали, что до войны Лева был симпатичным, здоровым и работящим парнем. Но они знали его только таким, каким он был теперь – Кривым Левой – и побаивались из-за страшного дергающегося лица.
Пусть подавится своей морковкой, редькой и тыквами, – сказал Славка, снова разглядывая Иркин огород.
– А давай украдем у Ирки тыкву, – вдруг предложил Вовка, – будет знать, как дразниться.
С наступлением темноты мальчишки опять взобрались на конюшню и, цепляясь за железные скобы в ее бревенчатой стене, спрыгнули в чужой двор.
Скрывая друг от друга страх, пригнувшись, Вовка и Славка двинулись к тыквам. Когда до нужной грядки осталось совсем немного, в доме скрипнула дверь, и на темном крылечке неясно нарисовалась дергающаяся фигура Кривого Левы с рубиновым огоньком самокрутки в руке.
Вовка упал между картофельных грядок и вжался в землю, а Славка, хлопая отставшей подошвой ботинка, пустился бежать к конюшне.
– Кто это там? – обернулся на шум Кривой Лева, всматриваясь в темноту огорода.
Славка за это время успел добежать до конюшни, но никак не мог допрыгнуть до нижней скобы в стене.
Тяжело дыша, Кривой Лева подбежал к Славке, схватил его за шиворот и потащил к дому. Вовка поднялся с земли и сдался добровольно.
– Зачем забрались? – сурово спросил Кривой Лева, и лицо его страшно задергалось.
– Мы…мы…, – в ужасе залепетали оба, не зная, что сказать. Услышав голоса мальчишек, из дома вышла Ирка.
– Они за морковкой залезли, – сказала она отцу.
– Ах, морковки захотели! Вот я вас сейчас крапивой по голым задам угощу, будете помнить, – страшным голосом захрипел, преодолевая одышку, Кривой Лева.
– Мы больше не будем! – дружно завопили Вовка и Славка.
– Эх, вы, – сказал Кривой Лева, как-то сразу отходя, – разве так поступают настоящие мужчины? Захотели морковки – попросите у Иры. Она у меня не жадная. – Правда, дочь? – обратился он к девочке.
Ирка молча кивнула и убежала в огород.
– А чтобы не лазить по ночам, приходите к нам следующей весной с лопатами. Вскопаем вместе землю, посадим, что захотим, а урожай поделим. Договорились? – спросил Кривой Лева и криво улыбнулся.
Прибежала Ирка с морковками. – Возьмите, – сказала она, протягивая их мальчишкам.
Сгорая от стыда, Вовка и Славка взяли морковки и, понурив головы, пошли к калитке.
– Спасибо, – обернувшись, тихо проговорил Славка, – весной обязательно придем помогать.
Кривой Лева и Ирка молча смотрели им вслед.
Под Новый год Кривой Лева сильно разболелся, его увезли в больницу, и когда в школе закончились зимние каникулы, он умер.
Весной никто не вскопал землю и не посадил картошку и морковку. Славка и Вовка все собирались пойти к Ирке, чтобы самим взяться за дело, но так и не собрались.
К лету грядки заросли бурьяном.
Искра чьей-то свечки…
Зимним, февральским вечером, когда природа в очередной раз за что-то обидевшись на ташкентцев, обрушилась на город обильным снегопадом, сидели мы дома и смотрели неизвестно какую серию «Санта Барбары». Неожиданно изображение на экране телевизора перекосилось, неунывающий главный герой фильма судорожно дернулся, и в квартире погас свет.
Я подошел к окну, чтобы взглянуть на улицу и узнать, не отключено ли электричество в доме напротив. Отодвинув в сторону штору, я долго всматривался в черную темноту ночи, но все было погружено во мрак, еле различались только какие-то неясные пятна и расплывчатые тени. Я понял лишь, что света нигде нет, а снегопад кончился.
Но вот далеко-далеко, почти на краю Вселенной, начали вспыхивать колеблющиеся огоньки – это люди зажигали свечки. Сначала чиркали спичкой, и ее вспышка на короткий миг разрывала темноту, наподобие вспышки сверхновой звезды, которая тут же гасла, оставляя однако после себя слабенький, но живой, вздрагивающий, как удары сердца, язычок пламени – маленький оазис света в безбрежной темноте.
Потом вспыхнувшие огоньки начали перемещаться в пространстве. Свечки, по всей вероятности, зажигали на кухне и тут же уносили в другие комнаты. Чуть помелькав, свет мерк в одном окне и выплывал откуда-то из темной глубины в другом и замирал там на одном месте, смутно мерцая.
Однако далеко не во всех квартирах вспыхнули звездочки-огоньки. Во многих осталась царить темнота. Видимо, их обитатели, как смотрели телевизоры, так и остались неподвижно дремать у потухших экранов в ожидании, когда кто-то даст свет.
Между тем редкие, слабые огоньки в космической черноте ночи магически притягивали взгляд. Некоторые свечки, наверное из-за неважного качества, сыпали время от времени искрами, и благодаря этому, с таинственных звезд, кочующих в далеких глубинах Вселенной, неслись ко мне световые точки и тире загадочных посланий.
Я подумал, что и мне следует зажечь свечку, пусть и мой огонек светит кому-то. Ведь не исключено, что в доме напротив кто-то тоже смотрит в окно и ищет свою звезду, или запоздалый путник, увидев живой огонек вдали, вернее найдет свою дорогу.
А может и вся наша Вселенная лишь искра в пламени чьей-то свечки.