Опубликовано в журнале СловоWord, номер 61, 2009
ЗВОНОК
Она не успела добежать до телефона, как он перестал звонить. Боже, на экране отобразилось его имя. Он позвонил, а она не успела. Теперь этого не воротить…
Через какое-то время она перезванивает ему, но он уже не отвечает, поздно, уже не то, теперь он передумал говорить, не настроен, обдумал все, преодолел минутный порыв.
Эх, ответь она тогда на тот звонок – что-нибудь наверняка изменилось бы, может, им удалось бы преодолеть пустоту, так странно возникшую между ними, может, они снова бы встретились, улыбнулись друг другу и соединились… Но она не успела. И теперь уже поздно, стрелки назад не перевести…
Она не успела, потому что так хотел Бог. Он не хотел их новой встречи. И Он предостерег ее от разговора с ним.
Ее, или его?… Хм… Сложно сказать. Это навсегда останется тайной. Этого никогда не узнает ни она, ни он. Она успокаивала себя, что так лучше для нее, что она не успела ответить, что Бог уберег ее, ему лучше знать, как надо.
Но кто знает, может, для нее-то это было и не лучше, и она еще будет долго мучиться, болеть, страдать, что не успела ответить… Может, лучше было сделано для него, а вовсе не для нее. Теперь его сердце успокоится, станет совсем твердым, стойким, холодным, неподверженным любовной тоске, без лишних для его здоровья напряжений, волнений, томлений. Для него это, безусловно, лучше.
Неотвеченный звонок был последним звеном между этими людьми, которые могли бы любить друг друга. Вместе с ним угасла любовь. Но так было кому-то лучше…
11 марта 2008
«Шшшшшшш!»
Мы смотрели друг на друга и молчали. Я попыталась придать своему лицу большую выразительность, мне казалось, что я смотрю поверх всего, поверх застывшего воздуха, утяжеляющего пространство. Я знала, что говорить нам было не о чем, перебирая мысленно возможные, уже сто раз говоренные темы о том, что дальше, о политике, о друзьях, о детях. Что мы могли добавить нового к уже сказанному раньше, я знала, что скажет он, он знал, что скажу я. И я молчала, смотрела и слышала, как тикали настенные часы у меня за спиной. Я держала большой бокал красного вина за неприлично длинную ножку, смотрела то на него, то в неестественно красное вино, не поднося бокала к губам. Он тоже не знал, о чем разговаривать, молчание доставляло ему удовольствие, он глубоко проваливался в подушках мягкого вельветового кресла и наслаждался теплым, еле заметным светом, моим лицом и вкусом вина. Не слышал звука часов, погрузившись в другое измерение полудрема, по ту сторону времени, ночи и дня, слов и мыслей. Я чувствовала это и радовалась за него, что он так может; но сама продолжала елозить в кресле, не находя подходящего углубления в нем, его излишняя мягкость только мешала. Часы тикали и утомляли все больше, напоминая героя Фолкнера, который как-то разбил подаренные ему часы прямо об пол. Я обернулась. Было уже далеко за полночь. Я зачем-то залпом допила вино. Когда долго молчишь и так и не находишь, что сказать, заменяешь слово тянущимися словно вереница глотками вина. Я бросила свои ничтожные попытки уютно устроиться в приторно мягком кресле и абстрагироваться от мыслей об отсутствии вечности для человека. Допив залпом вино, я как будто оборвала нить бус, и бисер рассыпался, застучал и запрыгал по полу. Поставила ножку бокала на стол: «Пошли спать!». Я встала, подошла к нему. Он взял меня за руку и притянул к себе: «Шшшшшшш!». Полулежа я очутилась у него на коленях. Он нежно обнял меня и укутал своими большими руками, стал укачивать, как маленького ребенка. И стало так уютно и хорошо, и звук часов с каждой следующей секундой отдалялся, уходил куда-то прочь, в небытие, заглушался спокойствием, тишиной и каким-то необъяснимо сладостным запахом.
2008