Опубликовано в журнале СловоWord, номер 61, 2009
Меня зовут Иона. Да-да, как того парня из Библии. Нет, сам я не читал. Не дорос еще до сверхлитературы. Но помню – по телеку передача была – что его во время шторма матросы выкинули за борт, но он спасся, потому что его проглотила большая рыба. Классный фильм можно было бы снять! Кстати, несколько раз я снимался в кино- и телебоевиках. Однако, мне еще никогда не приходилось раздавать автографы, потому что Панин, Балуев, Чонишвили пристреливали меня сразу же, как только я появлялся в кадре. Но, положа руку на сердце, – безвестность не ущемляет моего самолюбия. Актёрских амбиций у меня нет. Случайно, по протекции, однажды угодив в «артисты второго плана», я во время «киношабашек» был озабочен только одним: скорее бы выдача денег… И вообще, когда я слышу разговоры про бюджет такого-то блокбастера, то мне сдается, – что если б дали эти 2-3 миллиона «зелёных» кому-то из моих друзей, то картина, снятая ими безо всяких декораций, спецэффектов, компьютерной графики и участия кинозвёзд, лента, снятая в одном лишь карцере или чулане с парой табуреток, рукомойником и кушеткой, побила бы рекорды по кассовым сборам на всём пространстве развалившейся Империи Зла. Ещё недавно я думал, что в кино самое трудное – снимать фильмы про жизнь богачей на сущие копейки. Нет, всё наоборот. Как объяснил мне один продюсер – мало кому под силу «вытащить» картину о бедняках при астрономическом бюджете… Ну да ладно.
Я – музыкант, композитор («компот», выражаясь попроще). И если вы когда-либо слышали заставку к радиопередаче «Лента Мёбиуса», посвящённой магии, парапсихологии и оккультизму, то, стало быть, вы имеете представление если не о масштабах, то хотя б о характере моего дарованьица. Там в конце передачи даже моё имя-фамилию объявляют: автор музыки – такой-то. Классная передача. Обязательно как-нибудь послушайте. Она, правда, идёт глухой ночью. Но не всё же вам дрыхнуть. Однако, на «Мёбиусе» мой «послужной список», собственно, и заканчивается. Больше никуда – пока что – мне не удалось пристроить свои опусы. Мирская слава ко мне равнодушна. Впрочем, равнодушие это – взаимное… Но если вообразить себя держащим ответ на Страшном Суде за все зарытые в землю «таланты», я б так откорячивался перед Присяжными: кто был героем “Новостей”, тому до лампочки участие в плебейских “блокбастерах» или хит-парадах. А я аж дважды был в эпицентре событий, широко освещавшихся СМИ (и не только отечественными).
Первый раз – в двенадцать лет – в сентябре 1994-го, когда чета супругов Ельциных посетила нашу музыкальную школу (именно там, сами понимаете, я и наблатыкался вполне сносно терзать клавиши пианино да клапаны трубы и валторны. Интересоваться искусством композиции я стал позже, в музучилище).
И второй – в феврале 2002-го, когда по «ящику» показали всех, кто уцелел после гранатометного обстрела армейской колонны в ущелье, воспетом еще поручиком Лермонтовым…
…И все-таки ещё словцо про кино. Единственный фильм, который меня в жизни по-настоящему потряс, это был «Человек проходит сквозь стену». Я видел его более десяти раз. Мне было в тот год, когда этот архивный (чуть ли не времен Третьего Рейха!) германский шедевр «прокатывали» в «Иллюзионе»… да, мне было – семь лет. Если кто помнит, там весёлый, но вобщем-то ничем не примечательный дядька обрел способность проходить сквозь стены – в результате того, что его случайно, по запарке, впотьмах, ударило током… Меня тоже трясло в те несколько дней не на шутку. Не знаю, сколько вольт было у электричества, долбанувшего того мужика, – лично сам я пользовался бытовым. Ну, то есть, трижды или четырежды совал в розетку украденную прямо из головы своей бабки шпильку… И, едва придя в себя, начинал то с разбегу биться, то медленно вдавливаться в стены квартиры, в её двери, и, в самой последней надежде, – в платяной шкаф. А сегодня мне сдаётся, что именно благодаря «электротерапии», на которую меня вдохновило киноискусство, я и могу констатировать: все самые Великие Дары посылаются бескорыстно, бесцельно, незаслуженно и случайно. Они – как любовь, как луч Солнца… А ещё в детстве я мечтал быть вампиром, кучером, парашютистом, и – одно время – компрачикосом. Изо всех этих «мечт» сбылась только одна. Правда, весьма убого: в виде трех месяцев платных посещений аэроклуба…
Я тут упоминал свою бабку. Не представляйте себе дряхлую старушенцию. Сейчас ей только – 61. Выглядит лет на 55-57. До сих пор вовсю преподает физкультуру на одном из факультетов МГУ. Видел я ее как-то с секундомером на стадионе. Вобщем, не посоветую ее будущим студентам прогуливать занятия эСэС (Светланы Семёновны). Бабка меня и выращивала, так как моя мать отдала Богу душу сразу после родов. Отец через пару лет после этого женился, потом развёлся, потом опять женился. Развёлся ещё. Теперь живёт с подругой вдвое младше себя, в пяти минутах от нас. Охотно видимся. Иногда пьём вместе. Есть у меня сводная – т. е. по отцу – сестра. Всё нормально. Да, забыл сказать: отец – писатель. Я читал его единственную книгу стишков и рассказов. Но, надо сказать, высокая литература его «не кормит» и поэтому ему в его сорок девять, постоянно приходится сочинять какие-то эстрадные скетчи, сценарии корпоративных вечеринок, куплеты, рекламные слоганы. (И, надо сказать, у него это выходит весьма куражливо: «У вас выпадают волосы? – Пожалуйста!» (шампунь «Буерак»), «Я – твой презик!» (контрацептивы «Гарант безопасности») Но больше всего мне нравится лозунг для плаката какого-то пенсионного фонда: «Когда всё ништяк..». (И там старик со старухой, у которых жизнь удалась, оптимистически скалясь, смотрят на вас, убогих.). Мы с отцом как-то затронули эту тему и он сказал: «Живого писателя нельзя считать неудачником. Его жизнь – ва-банк. На кону трепыхается бессмертие. Быть может, через год, через месяц, или даже через час он напишет те несколько строк, которые навсегда войдут в память человечества… А может, не напишет…»
Я и бабушка, сколько я себя помню, живём в этом «сталинском» доме на Беговой. Дом уже лет пятьдесят требует капремонта, зато с балкона виден ипподром. Он далеко внизу, но в морской бинокль видны номера, морды жокеев, и даже глаза лошадей. Интерьер моей комнаты лучше всего обрисовать, рассказав один сончик. Снился в последнюю ночь этой зимы. Я его, развлечения ради, «зарифмовал» (записав без всяких знаков препинания. Разберётесь).
летаю по спальне а время к весне
то вира то «штопором» майна
трюмо граммофон альбатрос на стене
под койкой бутыль «баллантайна»
в колониях жарко от блеска мечей
а в спальне сквозняк словно фатум
листает на тумбочке список вещей
какие куплю став богатым
слоны боевые елозят в грязи
взревут и уносятся в бездну
к полудню зевнув подыму жалюзи
усну в шуме будня исчезну
не то чтобы тошен мне грохот сапог
фаланги по контурной карте
но всё это следствие или пролог
одной левитации в марте
Ещё в комнате есть дряхленькое пианино, пара гитар и пудовая гиря. И потёртый кожаный диванчик с откатывающимися подлокотниками. (Подобный этому я видел, будучи в третьем классе, когда «продлёнку» таскали на экскурсию в дом-музей Льва Николаевича Толстого. Я с восторгом сообщил нашей учительнице, что «у меня дома – такой же!», за что всхлопотал «неуд» по поведению.) Да что там говорить! Не только моя комната, но и вся наша трёхкомнатная квартира заставлена допотопной мебелью, но всё равно: простора хватает. Причём настолько, что бабуля порой даже и не догадывается, что у меня уже день (или два) гасится какая-нибудь девица, из тех, которых я, бывает, «клею» на своей ночной работе, в баре «ДЕМАГОГ». Эстетское названьице, да? Я вам приоткрою истоки «эстетства». Хозяева бара – два жутко крутых мафиозника. Одного звать Дёма, а кликуха второго – Гога. Теперь усекли? Ну вот. В этом баре (вобще-то, по сути, это довольно-таки просторный кабак клубного типа, но хозяева почему-то захотели, чтоб он именовался «баром»), так вот, в баре я и еще четверо музыкантов играем трижды в неделю – с полуночи до пяти утра «живую» музыку: всякую рок-поп-труху и – похвалюсь – две моих композиции. Стремительную «Веронику» и бравурного, с легкой грустинкой, «Залётного шулера». Ох, и публика там собирается! Можно увидеть какую-нибудь телезвезду или лидера той или иной фракции. Не говорю уж о по-королевски одетых типах, чьи хари если вы увидите во сне, то, уверяю, – не проснётесь. Самое интересное начинается часа в три утра, когда эти полубоги превращаются в форменных обезьян. Любо-дорого посмотреть! Помню, выйдя из «Демагога» покурить, видел, как один голубоватого вида штемп, вывалившись из бара и переходя улицу, начал танцевать под вой клаксона несущегося на него грузовика. Под «коксом», под «экстэзи» им ведь любой визг, любой пук, любой грохот – Музыка!..
Так что с бабулей мы живем в перманентно-безоблачном мире. Но, правда, не так давно был казус: полдень, я едва проснулся (одетым), голова раскалывается с бодунища, на скуле кровоподтёк, плечо болит, пиджак разодран в «барной» потасовке с одним из охранников. Стою, опершись руками о раковину умывальника, тупо смотрю в зеркало. В зеркале появляется моя «эСэС». После долгой, уничтожающей паузы, слышу:
– Галеры по тебе плачут, Ионочка, каменоломни… На, опохмелись, уродец.
И протянула мне откупоренный пузырь пива…
Теперь немного о моих друзьях. Начну по старшинству – с Эдика Закоморного (Еще та фамилия, да?)
Помните, был такой анекдот: стоит мужик на Тверской, глазеет на бронзового Пушкина. Спрашивает прохожего:
– Прошу прощения, это памятник Тургеневу?
– Нет, это памятник Пушкину.
– Какой же всё-таки у нас везде бардак! «Муму» Тургенев написал, а памятник Пушкину поставили!..
Такой же вот и Эдик. Его всё раздражает, ему везде мерещится подвох. Как-то в прошлом году, в июне, занесло нас в сад «Эрмитаж», а там – фестиваль этнической музыки. Выступает коллектив – человек двенадцать – откуда-то из Южной Америки. Большинство из них играет на малюсеньких национальных гармошках. Остальные – на миниатюрных гитарках. Сейчас не вспомню, как они называются. Словом, ребята работают «с огоньком». И тут:
– А чего ты, чувак, лыбишься?
– А что такое?
– Да это ж профанация! Надувательство! Не могли нормальных инструментов достать, что ли!
Мне кажется, лет через восемь – десять он будет заседать в Думе, или, как минимум, куда-нибудь баллотироваться. Уж больно велико у него желание всё улучшить, рационализировать, обустроить. Помню, сидим на лавочке в Александровском саду. Там всё так и осталось, как при Мономахе, Иване Грозном, Лже-Дмитрии, Бонапарте, Ельцине. Под самой кремлёвской стеной на земле спят несколько бродяг. Вокруг них валяются костыли, поблёскивают порожние бутылки.
– Нет, я не могу на это спокойно смотреть, – Эдик порывисто встает со скамейки. – Это ж сколько пропадает человеческого материала! Их же всех можно как-то использовать: пристроить в какое-то шоу, в оперную постановку, всунуть в какой-нибудь митинг!..
Сейчас Эдуард владелец небольшой турфирмочки. Называется «БЭТ» (Бюро Экстремального Туризма). Фирма сплавляет клиентов по горным рекам, забрасывает вертолётом на Эльбрус, топит в белорусских болотах. До недавнего времени стену Эдикова кабинета украшал огромный плакат с надписью: БЭТ. Всегда Горящие Туры! и – фотографией «Боинга», врезающегося в башню ВТЦ. Внизу постера – витиеватым курсивом – тянулся слоган-шедевр самого Эдика: Эпитафия входит в стоимость путёвки! (Плакат пришлось убрать по просьбе каких-то постоянных американских клиентов.) Теперь у него новая идея.
– Слушай, Ион, я думаю, если договориться с военными, то можно открыть турнаправление по местам боёв на Северном Кавказе. Как тебе идейка? Представь: все клиенты – в камуфляже, им дают пострелять из автоматов, из базук всяких. Проживание в палатках, каша с тушёнкой, море водки. Нет, лучше спирт! А?
– Креативная идейка.
– А ты, кстати, гипотетически, смог бы сопровождающим группу разок-другой съездить? Попел бы им, дуракам, песни у костра под гитарку, устроил вечер воспоминаний… Ты ж где-то там в армейке гасился. Фирма отблагодарит!
-Ха-ха-ха… Ты забываешь, я ж гасился в музвзводе. Это ж только в самом конце меня за самоволки перекинули в мотострелковую бригаду. Я ж там, по-большому счёту, кроме единственного «фейерверка», ничего толком не видел. Да и вообще, отвали. Для меня этот тур пахнет портянками…
– Хм-хм… Ладно. Пусть проектик дозревает. О! Я сегодня думаю выгулять одну свою менеджершу. Ты этой ночью работаешь? Проведёшь нас в кабак на халявочку?
– Конечно.
Саня Бехтерев. Он на два года старше меня, ему – 25. Он студент престижного МВТУ имени Баумана. Учится уже седьмой год, но закончить не может из-за так называемых академических отпусков. Нет-нет, он далеко не тупица. Это ходячий энциклопедический (да и толковый) словарь. Блестящий эрудит! У него всегда можно узнать, что обозначают и как правильно пишутся слова – эллипс, буссоль, движение Чучхе, супрематизм, куннилингус. Но Санька не «сухарь». Что вы! Это танцор хип-хопа, рок-н-ролла, всего чего угодно. Завзятый «караошник» и правдолюб-забияка. Но… Вобщем, я даже не знаю, как и приступить к этому фрагменту своего повествования… Какая-то ирония Жизни! Был такой великий психиатр – Бехтерев, верно ставил диагнозы, успешно лечил душевнобольных. И есть такой студент технического ВУЗа – тоже Бехтерев. И он два года назад тихо «сдвинулся». Главное, что безо всяких потрясений, безо всяких внешних причин. Перечитал, должно быть, книжек по сопромату, вот «лампочка» и перегорела. Когда он попал в «дурку», все были в шоке. Но через месяц пошло улучшение, его выпустили. Лампочка включилась. Правда, наподобие новогодней мигающей гирлянды… Короче, сейчас он вполне вменяем. Конечно ж, он пожизненно будет на учете в диспансере. Теперь у него только «сезонные» обострения. А «застегнулся» он на почве ИХ. Добиться от Сани, кто такие ОНИ, толком невозможно. Но так как ум человека «съезжает», как правило, на почве чего-то такого, чем живёт сердце, то, я думаю (хотя могу ошибаться!), что ОНИ – это какие-то существа, лучи или бациллы из космоса. Потому что единственное, чем Санёк всерьёз интересовался до «дурки» – это уфология.
Прошлой осенью – во время «обострения» – я съездил с ним (по просьбе его родителей) в Битцевский парк. Просто подышать воздухом, развеяться. На пикничок, в общем. День был солнечный, тихий, с паутинками в прозрачном, промытом утренним дождиком воздухе. Через аллеи парка мелькали белки. Мы сели на краю парка на небольшом взгорке, под дикой яблоней. Перед нами простиралось поле, а за ним вдалеке виднелись жилые массивы. Я на клеёнке разложил еду, что мне дали Сашкины старики. Мы стали перекусывать. «На, тебе, сыр, Саша. Вот хлеб, Саша. Держи, Саша, напиток», – он, как зомби, безропотно исполнял мои просьбы. Мы поели, я встал, потянулся, закурил…
– Иона, Иона…
– Чего, Саш?
– Их здесь нет, Иона…
– Ну конечно же нет. Откуда им здесь взяться?
– Их здесь нет…, – прошептал Саня и его глаза наполнились слезами. И, глядя на него, сидящего, как Ньютон под яблоней и безразлично-зачарованно взирающего в безмятежный простор дня равноденствия, мне вдруг нестерпимо захотелось, чтоб из лесу вылетел какой-нибудь дятел, и, спикировав с верхотуры, долбанул Санька в тыкву. Может, тогда он забыл бы про недотыкомок с Альдебарана, Луны или «ковшика». Я ему в этих же самых выражениях и сказал:
– Саш, знаешь, чего мне сейчас хочется? (ну, и так далее.)
Витёк Незлобин. Он в Москве, так сказать, «не объявится». Это мой армейский друг. Он мне пишет письма с острова Сахалина. Переписываемся не по электронной почте, а по-старинке – на бумаге. Благодаря тому, что я дембельским летом слетал к нему в гости (а сначала Витёк у меня погасился с недельку), я впервые в жизни повидал своего деда. Отцова батю. Сейчас ему под восемьдесят. Крепкий ещё мужик. Он живёт на Южных Курилах, и я, погостив у Витьки, съездил к нему на пароходе. Ох, и классно там! Океан – синий, земля дрожит, одиноко, радостно, ветрено. В океане китов видно, касаток… Видите, вот у меня на ключах – брелок в виде камешка с дыркой? «Куриный глаз» такие называются. Это оттуда, с островной гряды Хабомаи. Я склонен думать, что это – метеорит, и скажу почему. Я в маске нырнул с резиновой лодки (отплыв на ней от берега метров на тридцать). До дна было метров шесть или семь, и из песка торчал позеленевший от времени и воды стабилизатор то ли нашей, то ли японской торпеды. А рядом с ним лежал этот камень… Наверное, свалившись с неба, он стукнулся о торпеду и откатился. Иначе откуда бы ему взяться? В том месте, где я купался, всё было сплошь песчаным, и даже водорослей там не было. Всплывая со дна навстречу Солнцу и покачивающейся на волнах лодке, я выпустил из лёгких остатки воздуха, и мне показалось – я в шампанском… Впрочем, отвлёкся.
Привет, старина!
По телеку болтают, что у вас в Москве опять что-то взорвали. Надеюсь, тебя там не было. Ты писал, что снялся в кино. Напиши, как называется и когда смотреть. Я всех своих потащу. Пусть посмотрят, с кем, оказывается, они бухали тут, на Сахалинчике. Жалко, ты рыбалку не любишь, я б тебе рассказал, как мы за горбушей ездили. Туда же, кстати, где и ты был, в бухту Анива. Нерп в этом году – прорва. Я камбалу поймал величиной с лопату. Как ты там говорил: знаю я рыбалку, наливай!
Хочу брать машину, да всё не могу понять: а нах… она мне? Привык к мотоциклу. Да Ленка настаивает. Привет тебе от неё, от моих стариков, а также от Стаса, Вовки, и Руслана с Эльдаром. Ходишь ли на футбол? Помнишь тот расколбас на Манежной, когда наши узкоглазым продули? Да. Ничего нет прекраснее пылающих «мерседесов» и ментов, размазываемых по асфальту… Весёлый денёк выдался. У нас на периферии ничего такого близко не увидишь. Разве что вот недавно нефтяники перепились в день получки и устроили драку с поножовщиной, с бензопилами, с пальбой из ружей. Но всё это лишь слабенькое подобие того футбольного расколбаса!..
Присылай какие-нибудь фотки. Мой низкий поклон Светлане Семёновне. Будьте здоровы. С наступающим вас 2005 годом! Твой дружбан Виктор.
Это письмо пришло перед Новым годом, о котором тоже стоит сказать несколько слов. Естественно, новогоднюю ночь я встретил в «Демагоге». На всех музыкантах были дедморозовские красные колпаки. А на мне – еще и халат, и борода. Ох, и упрел же я! Через каждые 6-7 танцев я вставал из-за клавишных и – волжским басом – задвигал тост «от Деда Мороза». Администрация клуба наняла какого-то продвинутейшего, чуть ли не кремлёвского, «спичрайтера», чтоб он написал эти тосты. Парочку из них я и сейчас – навскид – вспомню:
Спят обезьяны, волки, зайцы.
Я пью за то, чтоб год-Петух
Принёс вам золотые яйца!..
Но мне больше этот спичик нравится:
Пустяк, что я немного глух —
Куранты ж бьют звончей кувалды!
…Я пью за то, чтоб год-Петух
Вас не клевал во фрака фалды!..
Снегуркой была, ну естественно, Наташа Чернавская, пресс-атташе нашего увеселительного заведения. У неё институт-культурское образование и, самое главное, – Красота. Она лихо проводила всякие игры, конкурсы, и даже аукцион, где впарила какому-то барыге фарфорового («приносящего счастье!») петушка за 150 долларов, и другому барыге наборчик косметики «от внучки дедушки Мороза» – за 200. После аукциона, когда пошел получасовой «фонограммный» блок, мы с внучкой и упали, не скинув костюмов, друг другу в объятья в одной из подсобок, где всюду – мешки с мукой, крупами, изюмом, кофейным зерном…
Когда развлекательная программа закончилась (но дым в баре ещё стоял коромыслом), мы вышли на улицу. Прошлись переулками до Тверской-Ямской. Там и сям над городом в небе распускались фейерверки затихающей гульбы. Шатались пьяные, какая-то компания остервенело горланила песни. На Ямской мы остановили тачку.
– Что, неужели Дед Мороз со Снегурочкой? – засмеялся водила, заметив, что Натали – в серебристой снегуркиной шапке с помпончиком на макушке, а у меня в руке – красный мешок.
– Типа того. С праздником вас.
– Повезло мне. Год удачный будет. Куда едем-то?
…Когда мы приехали ко мне, бабули не было, ещё не пришла со своей «универской» тусовки. В темноте моей комнаты мы разделись и обнялись…
Я проснулся часа в три дня, дело было к закату. Стараясь не шуметь, откупорил одну из бутылок, что напрезентовали нам ночью. Почистил апельсин. И, цедя прохладное «Советское Шампанское», смотрел на Натали, спящую в оранжевом потоке уходящего солнца. Чёрные её кудри были рассыпаны по подушке. Я выдвинул ящик тумбочки, достал ножницы и осторожно отрезал один смоляной завиток. И положил его в книжку «Листья травы».
За окном неслись подсвеченные кармином облака. И я подумал, что таким стремительным небо я видел до этого всего один только раз. Но тогда была ранняя весна, ослепительный горный полдень, и облака в небесном потоке были белые-белые…
Потом я услышал, как пришла бабушка.
– Иона, ты не спишь? – раздался её бодрый голос из прихожей. – Ты не один? Вставайте, будем пьянствовать! Я в гостях выспалась и хочу продолжения банкета!.. Так всю жизнь проспать можно! Даю пять минут!
…Через много дней я открыл книгу на том месте, куда вложил локон: …Если кого я люблю, я нередко бешусь от тревоги, что люблю напрасной любовью. Но с некоторых пор мне сдаётся, что не бывает напрасной любви, ибо существует верная плата (та или иная). В молодости я пылко любил одного человека, который меня не любил. И оттого я написал эти песни»…
…В конце января Натали уехала за границу, что называется, на ПээМЖэ. Там уже несколько лет живут её родители, младшие брат и сестра, многочисленные дядьки и тётки. Воссоединилась, в общем, с семьёй. И хотя она оставила мне номер своего тамошнего телефона, всё-таки краски мира, признаюсь, для меня на какое-то время померкли… Недели две я тосковал, заглядывая периодически в рюмку (да чего там скромничать – регулярно!). Но пытался, пытался, как мог, противостоять сплину: то, заплатив 1000 «деревянных», на аэродроме под Волоколамском прыгнул со скайсерфинговой лыжей с МИ-8 (Сашка Бехтерев тоже со мной ездил), то сдуру сходил записался в библиотеку, то курил какую-то азиатскую дрянь, взятую у ребят в баре, то сочинительствовал. Но, почему-то всё, что я тогда, от тоски, понаписал, «разрешалось» в мажоре. То есть в итоге было, попросту говоря, радостным… А она – достойна радости. Незадолго до Нового года (кажется, в тот самый день, когда гребнем цунами смело курорты Цейлона и Таиланда), гуляли с ней, ещё не решаясь взяться за руки, возле Новодевичьего монастыря. В фиолетовых сумерках отвесно падал снег на пруды и деревья парка, на древние монастырские стены, на луковицы колоколен. От тишины звенело в ушах.
– …Кем бы ты хотел стать после смерти?
– В каком смысле? В новой жизни?
– Да. В Новой жизни.
– Мм… Не думал пока. А ты?
– Больше всего – летучей рыбой.
– Почему?
– Чтобы жить в воде. В воздухе. Не на земле.
– А я… я, наверно, опять человеком. Но если человеком – нельзя, тогда леопардом. Или тигром. Бегал бы себе по снегу, лазил по деревьям. Питался б охотниками, живодёрами, всякими там снайперами.
– Tiger, tiger! Fast and bright! In the darkness of the night!.. – приостановившись, продекламировала она и весело рассмеялась.
– Чего-чего?
– Ничего. Стихотворение такое. В школе на английском учить задавали, – сказала она и, немного притянув меня к себе, поцеловала. Потом пристально посмотрела мне в глаза. И мы поцеловались ещё раз. Теперь уже – затяжным, глубоким поцелуем…
– А как там дальше?.. – сказал я, когда голова закружилась.
– По-английски я не помню… Что-то насчёт того, что если есть в лесу тигр, то, стало быть, Бог – есть … Лишь Богу по плечу сотворить тигра…
…И после этого вечера целый месяц я чувствовал, даже если порой и грустил, что я – неизвестный миру мастер кунг-фу, и безо всякого электричества могу проходить сквозь стены…
Но как только «Боинг» взмыл в подмосковное серое небо, стены окаменели…
…Из состояния хандры меня вывела встреча с Владленом Сергеевичем, автором и ведущим радиопередачи «Лента Мёбиуса». Это уникальный, умнющий дядька. Несмотря на своё коммунистическое имя, он, в царствование Брежнева, даже посидел – и немалый срок! – на кичмане за какие-то дерзкие высказывания и напечатанные на Западе статейки. При Андропове его за диссидентщину бросали и в «дурку». А теперь он тоже, как наш Саня, – фанатик. Но не космической, а земной паранормальной чепухи. Ну, полтергейсты, барабашки, спиритизм, нестинарство, и так далее. Я б, наверно, считал, что он – «со сдвигом», если б однажды не увидел, на какой навороченной супер-иномарке он подъезжает к радиостанции «Соплеменник».
На этот раз он был «пешком». По лёгким «шофе». (Как он сказал, посидел немного в ресторане Дома Актёра.) Стоим, значит, на Старом Арбате. Разговариваем. И он посетовал мне, что недавно проводил – с присутствием телевизионщиков – эксперимент по телепатии. Но был полный провал. «Контактёр», которому он (Владлен Сергеевич) мысленно передавал из Москвы в Обнинск перекидной календарь, облажался.
– Так вот, Иона, этот долб…б вместо календаря «получил» – штопор! Самый обычный, чтоб винище открывать, штопор!.. Ты можешь себе представить, сколько эти козлы-телевизионщики надо мной издевались!? Я кое-как их уговорил не пускать материал в эфир и повторить эксперимент. Пришлось даже раскошелиться!
– А почему именно календарь?
– Как бы тебе популярно объяснить? Телевизионщики заготовили десять или двенадцать – я не считал – запечатанных конвертов. Внутри каждого – записка. Там, например, написано: ложка, или лампочка, бритва, стул. Один предмет какой-нибудь. Это для «чистоты эксперимента». Чтоб мы с контактёром не смогли заранее знать. Мне попался календарь.
– И дальше?
– Дальше они звонят в Обнинск, другой телевизионной группе: начинаем. И в течение трёх минут я мысленно «передаю» предмет. А меня – в Москве и контактёра – в Обнинске – они снимают в это время на камеру. Правда, я настоял, чтоб в это время никого вокруг не было. Только включённая камера…
– Да. Досадно…
– Слушай, Иона…
– Что?
– Давай ты (тонкий узловатый палец чувствительно ткнул меня в грудь), вот ты будешь контактёром в этот раз!
– Я?.. Ха-ха-ха… Да я же, Владлен Сергеевич, в этом ничего не понимаю, не петрю…
– Тут ничего не надо понимать! Надо всего лишь очистить сознание! И вещь возникнет в нём безо всяких твоих усилий!
– Да ведь… – но Владлен Сергеевич не дал мне договорить, он цепко держал меня за локоть, и мои ноги сами шли куда-то по направлению к «Художественному».
– Ты же сенсетивный парень, Иона, я слышу это по твоим опусам. Ты что, сам не чувствуешь эти нити, которые идут от тебя во все стороны? Ко всем людям. Ты что, не чувствуешь, что связан тонкой ниточкой вон с той старухой, с теми вон гитаристами, с теми детьми? С этими вот художниками, с теми солдатами, вон с той коробейницей, со всеми этими ротозеями?..
Мы остановились у палатки с напитками.
– Какое пиво ты будешь?
– Любое.
Он склонился к амбразуре ларька.
– Будь любезна, красавица, две мексиканских «Короны». Впрочем, не две – четыре! Открой нам, родная, по бутылочке. Спасибо. Дай бог твоему мужу любовницу хорошую.
Пиво было холодным, с пузырьками.
– Так вот, мы с тобой, конечно, проведём хотя б одну тренировочку. А потом я позвоню тебе, скажу, когда именно тебя отвезут в Химки, на тамошнее кабельное телевидение.
– А почему Химки? Вы ж сперва говорили про Обнинск…
(Тут к нам развязно подошел моложавый, цветущего вида, крепыш-попрошайка.)
– Мужики, на портвейн не подкинете, сколько не жалко?
– Так. Вали отсюда. Пока по шее не получил. По пятницам не подаём. Ты ещё здесь? Иона, подержи-ка бутылку (Зачуханный крепыш поспешно ретировался.) С-скотина… Да, так вот, Химки. Я подумал и решил сузить «географию» эксперимента. Расстояние тоже много значит. Пятнадцать километров – это всё-таки не сто…
…»Тренировочку» мы осуществили по телефону («Не будем усложнять! Не будем терять бесценного времени на очную встречу!»).
Из шести или семи предметов, мысленно «переданных» мне, до меня, без метаморфоз, «дошло» только два: авторучка и – с незначительной подсказкой – вантуз. Владлен Сергеевич был доволен. Я тоже, надо сказать, уверовал в себя как в контактёра.
Но когда я сидел на жёстком стуле в абсолютно пустом (если не считать включённой и направленной на меня камеры) помещении студии химкинского кабельного телевидения и,