Опубликовано в журнале СловоWord, номер 61, 2009
Л А Г Е Р Ь
Слово «лагерь» вошло в русский язык вместе с «галстухом», «бутербродом» и «парикмахерской» скорее всего в восемнадцатом веке, во время так называемого «немецкого засилья». Мы употребляем его как расположение воинских частей, как политическую группировку и как место отдыха для туристов и организаций молодежи. В 20-v веке к нему добавилось одно зловещее прилагательное – «концентрационный». Крупнейший поэт второй волны русской эмиграции, ныне покойный Иван Елагин, издал в 1976-м году сборник своих стихотворений, который озаглавил «Под созвездием топора». Несколько поколений прожило под этим созвездием, в котором мрачно мерцали точки, где находились концлагеря. У нас это был Архипелаг ГУЛАГ, а в нацистской Германии – сеть концлагерей различного характера и назначения. Самыми страшными были лагеря смерти с газовыми камерами и крематориями и лагеря для русских военнопленных. Пленные западных союзников. – англичан, французов и впоследствии американцев, находились в более «благоприятных» условиях, о них мог заботиться Интернациональный Красный Kрест. Большая разница наблюдалась и в рабочих лагерях: самые тяжелые условия были в лагерях насильно вывезенных «остарбейтеров», относительно «лучшие» условия – в лагерях западных рабочих. Стало известно, что в одном из таких лагерей находился глава французской компартии Маршэ, старавшийся скрыться в рабочей массе от доносов и Гестапо.
По мере отступления немецкой армии в Германию хлынул поток беженцев из оккупированных немцами областей Советского Союза и Прибалтики. К ним присоединились тысячи и тысячи немецких жителей, чьи города были разбомблены союзной авиацией. Нацистская Германия, как нарывами, покрылась беженскими лагерями, и все это представляло собой страшную картину-мозаику гибели «тысячелетнего рейха».
Концентрационный лагерь, каким бы он ни был, – не только концентрация людей в одном месте. В нем становятся концентратами человеческие пороки и добродетели. Люди самых различных культурных уровней, взглядов, привычек, предрассудков и антипатий, согнанные вместе силами судьбы, проявляют себя в большей мере, чем в нормальной жизни. Существует мнение, что добродетель – очень часто всего лишь отсутствие достаточно сильных соблазнов и искушений.
Существует выражение «проверка на человека» и лагерь такой проверкой и становился. Метаморфозы человеческих характеров поразительны. Мне вспоминаются статьи журналистки Ганны Арендт о судебном процессе над нацистским преступником Адольфом Эйхманом. Она задавала себе вопрос: как мог этот заурядного вида человечек совершить такие чудовищные преступления против еврейского народа? Не будь Гитлера, он так бы и остался мелким немецким чиновником, незаметным и банальным. И ей пришла мысль о банальности Зла. Вспомним, что и черт, с которым говорил Иван Карамазов, тоже представлял собой фигуру обыкновенную, ничем не выдающуюся. Банальность Зла – это потенциал зла, заложенный в разных дозах во многих людях, которые о нем и представления не имеют. До поры до времени. Война, в конце концов, кончилась, и после нее остались только беженские лагеря, лагеря перемещенных лиц, или ди-пи.
Прошла и опасность насильственной репатриации, и ди-пи зажили своим беженским бытом, мечтая только об одном – куда-нибудь эмигрировать. Большинству из нас это удалось и мы должны считать себя счастливыми людьми. Мы эмигрировали в не затронутые войной страны, в то время как наша Родина долго еще зализывала нанесенные ей раны. Есть русская поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся'». Люди, прошедшие тюрьмы и лагеря, получили жизненный опыт, которого лишены те, кто всю жизнь провел в мире и спокойствии. Проверка самого себя и других, с кем пришлось жить – вот в чем заключается этот опыт. Но это слова счастливцев-выживших. А погибшие – те молчат, им не дано было приобрести жизненный опыт, и мы вспоминаем их с болью и почти с чувством вины – мы-то выжили, а они нет.
В наше время появилось понятие «глобальность». Мир становится тесен и лагеря не исчезли, только переменили свое местонахождение. Мы видим их в странах Третьего мира, и в них опять те же беженцы от войн, наводнений, землетрясений и голода. Мы все еще живем под Созвездием Топора и Лагеря.
СУД БОЖИЙ
Он мог часами сидеть в кресле и смотреть в одну точку. «Иван Иванович живет в прошлом, говорили про него, ему ведь уже перевалило за восемьдесят. Однако люди ошибались, Иван Иванович жил не в прошлом, а в будущем. Прошлое, то есть свою молодость, он, конечно, вспоминал, но без особого чувства, а вот будущее его волновало всерьёз.
Такая черта почему-то присуща некоторым старикам. Его беспокоила судьба нашей планеты и будущее человечества. Он знал о загрязнении воздуха и воды, о потеплении климата и о перенаселении земного шара. Куда мы идем? Будучи человеком философского склада ума, он предавался всякого рода размышлениям и пришел к убеждению, что самая вредная порода людей на земле – это гуманисты. Они беспокоятся исключительно о человеке, чтобы он был сыт, одет и обут, имел бы кров над головой, плодился бы и размножался, и чтобы жить ему было все лучше и лучше. Это из-за него вырубают леса, роют землю, извлекая из нее уголь и нефть. В уме Иван Иванович перечислял все эксперименты и открытия, которые делаются на благо человечеству и губят флору и фауну.
Другая, положительная категория людей – это зверолюбы. Они борются за сохранение природы и животного царства. Имея некоторое художественное воображение, Иван Иванович представил себе такую картину: широкое поле, по обе стороны которого расположились два вражеских лагеря – гуманисты и зверолюбы. Шеренга гуманистов состоит из лесорубов, землемеров, строительных рабочих, архитекторов и плановиков.
Они высоко держат плакаты, на которых можно прочесть: «Природа – на службу человечеству!» «Превратим дремучие леса в парки культуры и отдыха!» «Осушим болота и повернем вспять реки!», «Нет таких пространств, которых не посетили бы туристы!» и, наконец, «Утеплим Арктику и охладим тропики!»
Позади этой шеренги стоит вооружение гуманистов – бульдозеры, землечерпалки, тракторы, бетономешалки и подъемные краны. По другую сторону поля развернулась шеренга зверолюбов: лесничие, садоводы, ботаники, зоологи, пчеловоды и даже художники-пейзажисты и анималисты. У них тоже плакаты, гласящие: «Мир лесам и рекам, война новостройкам!», «Руки прочь от животных, зверогубы!». «Долой туристов-рецидивистов!», «Любой муравей умнее гуманиста!» и «Гуманизм – явление временное!»
За спинами зверолюбов стоит животное царство – слоны, львы, медведи, трепетные лани и множество всяких маленьких зверюшек. На спине слона, крича и, ломая руки, скачет обезьяна. Вокруг, пища и каркая, летают птицы.
Иван Иванович вспомнил, что в старину схватки часто решались Судом Божиим, то есть каждая сторона выставляла своего бойца и происходил поединок. Так и в этом случае: из стана гуманистов выехал бульдозер с водителем в желтом шлеме строительного рабочего. Ему навстречу вышел зверолюб, бородатый молодой человек с длинными волосами. На голове у него вместо шлема была кормушка для птиц, в правой руке – лопатка, а в левой – садовая лейка. «Давид и Голиаф», – подумал Иван Иванович, но сразу же понял, что у Давида все же была праща. Скорее всего, это столкновение напоминало контратаку польской кавалерии на немецкие танки в начале Второй мировой войны.
О чем еще думал Иван Иванович, никто не знает, так как он вскоре отправился в старческий дом. Да и в старческий ли, говорили некоторые, многозначительно прикладывая палец ко лбу и делая движение, будто отвинчивались гайку. На кресле Ивана Ивановича, при уборке, нашли клочок шерсти какого-то животного и две помятые брошюрки. Одна из них рекламировала новую дачную местность, где при каждом доме был бассейн для плавания. Другая просила помочь голодающим в одной из стран Третьего мира. Вот и все.