Опубликовано в журнале СловоWord, номер 60, 2008
Родился в 1956 году в Москве. Закончил филологический факультет Московского областного педагогического института. Более 10 лет проработал в Отделе редких книг (Музее книги) Российской Государственной библиотеки (бывшей тогда “Ленинки”), где в 1987-1990 гг. возглавлял научно-исследовательскую группу русских старопечатных изданий. С 1990 г. живет в Лос-Анжелесе. Автор более 260 публикаций, опубликованных в России, США, Канаде, Израиле, Германии, Дании, Латвии, на Украине на русском и английском языках. Кандидат филологических наук. Член Союза писателей Москвы.
СЫН РАВВИНА
«В государстве Российском есть два человека, обязанные служить до самой смерти: я и ты», – говорил графу Егору Францевичу Канкрину (1774-1845) император Николай I. И в такой высокой оценке деятельности сего государственного мужа царь был не одинок. Заслуги графа признавались да и сейчас признаются всеми: ведь более чем за 20 лет на посту министра финансов России Канкрин сделался человеком незаменимым для державы: он остановил инфляцию, добился бездефицитности бюджета, укрепил рубль, способствовал развитию отечественной промышленности.
Родился он в г. Ганау (земля Гессен, Германия), исповедовал лютеранство и своей наружностью походил на натурального пруссака; по-русски говорил с сильным немецким акцентом, да и писал грамотно только на родном языке. Его всегда и воспринимали как этнического немца. И не случайно, что и сегодня он включен в авторитетный справочник «Немцы России» (Т.2, М., 2004, С.26-27).
Но бдительных национал-патриотов, поднаторевших в разоблачениях тайных евреев, не проведешь! Антисемит-почвенник А. Дикий объявляет, что Канкрин оказывается не кто иной, как «сын литовского раввина». К нему присоединяется и А. Солженицын, который в своей книге «Двести лет вместе» (Т.1, С.281) также аттестует этого николаевского министра «сыном раввина».
В действительности же отец нашего героя Франц Людвиг Канкрин ни к иудаизму, ни к Литве никакого отношения не имел. А между тем его почитают «очень видным деятелем своего времени». И славу он себе снискал на научном и писательском поприще – предавал тиснению собственные сочинения по технологии, архитектуре, горному делу, юридическим вопросам и т.д. При этом он был настолько плодовит, что изданные им многочисленные труды могли бы составить небольшую библиотеку. Какое-то время он заведовал горным, соляным и строительным делом при всевозможных курфюрстах и маркграфах различных германских дворов (коих тогда насчитывалось около сотни!), причем из-за своего строптивого нрава долго на одном месте не задерживался. Наконец, в 1783 году он, благодаря своей громкой известности, с почетом был принят на российскую службу, где получил и большой оклад, и высокий чин действительного статского советника, и важный пост директора солеваренных заводов, а впоследствии стал и членом Горной коллегии…
Но, надо признать, подозрение, что Канкрин еврей не лишено оснований. Только раввином был не отец, а дед Егора Францевича. Осведомленный современник Ф. Вигель, говоря об этом, замечает: «Наука была наследственное имущество в его [Канкрина – Л.Б.] семействе. Дед его, раввин Канкринус, принявший не во святом, а в реформатском крещении имя Людовик, весьма известен был не целому, а всему немецкому ученому миру». Версии о еврейском происхождении Канкриных придерживаются и А. Рибопьер в своих «Записках», и Б. Дизраэли в своем знаменитом романе «Конигсби». А современный историк В. Новиков уточняет, что основатель рода, еврей Канкринус, также жительствовал в земле Гессен, и христианство вкупе с новым именем он принял в первой трети XVIII века.
Потому, по-видимому, Егору Канкрину (как, впрочем, и его отцу) были неведомы и иудейская религия, и идишская культура. И, понятно, сам он не сознавал свою принадлежность к народу Израиля. Но означает ли это, что ему не была свойственна еврейская ментальность? Ответ на этот вопрос мы и попытаемся дать в настоящей статье. Для начала же ограничимся указанием Ф. Вигеля, что «несмотря на то, что он [Егор Канкрин – Л.Б.] любил выдавать себя за немца…, живость другого [еврейского – Л.Б.] происхождения проявлялось не в действиях, не в поступи его, а в речах: он был чрезвычайно остер».
Именно эта «чрезвычайная острота» (наследственная черта Канкриных) проявилась у Егора еще в отроческие годы. В этом отношении несомненное влияние на него оказал Франц Канкрин: пристрастив сына к техническим дисциплинам и юриспруденции, он обострил его восприимчивый ум. Егор легко и жадно учится, ухватывая на лету самую суть рассматриваемого вопроса. Получив в гимназии г. Ганау классическое образование (он и в зрелые годы «знал довольно по латыни»), Канкрин поступает сначала в Гессенский университет, но затем, не довольcтвуясь качеством преподавания в нем, – в Марбургский университет, который блестяще заканчивает в 1794 году. К студенческим годам относится и первая проба пера Егора – «Дагобер, роман из теперешней войны за освобождение». Не будем пересказывать фабулу сего опуса. Скажем лишь, что она вполне традиционна и, как это всегда бывает в романах, замешана на любви. Чрезвычайно интересна представленная здесь характеристика философии И. Канта, относительно коей автор говорит, что хотя она и не открывает истины, однако же являет собой гениальный прорыв в этом направлении, а потому возбуждает к себе сочувствие. Уже тогда Канкрин заявил о себе и как истый государственник, подчеркнув в романе, что усилия любого правительства должны быть направлены прежде всего к достижению процветания и величия страны.
После окончания университета Егору не удалось найти работу на родине, и в 1798 году он подался в Россию, куда зазвал его отец. Однако, из-за неуступчивости характеров обоих Канкриных, с отцом они вскоре повздорили, и наш герой остался без средств к существованию. Обосновавшись в Петербурге, он, хотя и был пожалован немалым чином – надворного советника, не получил ни должности, ни места. Не зная русского языка, без связей, Егор не гнушался тогда никакой работой: пробовал заниматься репетиторством, был комиссинером, работал бухгалтером у богатого откупщика. Одно время он был секретарем у еврея-предпринимателя Абрама Перетца. Почти три года Канкрин-младший прожил в глубокой бедности, и именно в это время в нем выработалась привычка к бережливости, к простому, умеренному образу жизни, что будет потом так резко выделять его среди других высших сановников империи. Экономия (если не сказать «скупость») проявится вполне и тогда, когда он будет облечен властью: так, став министром, он запретит употребление дорогостоящего сургуча, заменив его более дешевым клейстером, что вызовет банкротство нескольких сургучных фабрик. Впрочем, в нем не было душевной черствости — сего отличительного признака скупца: напротив, он всегда был готов прийти на помощь бедным и нуждавшимся, ибо сам все это пережил и выстрадал.
В 1800 году Фортуна наконец улыбнулась Егору: он составил записку об улучшении овцеводства в России, которая понравилась вице-канцлеру графу И.А. Остерману. Благодаря его покровительству, он был назначен сначала помощником к своему отцу на солеваренные заводы, а в 1803 году переведен в Министерство внутренних дел, в Экспедицию государственных имуществ. Знания, распорядительность, деловая хватка сочетались в Канкрине с подкупающей простотой в обращении, что обеспечило ему и уважение коллег, и быстрый служебный рост: уже через шесть лет он получил чин статского советника. Подобный карьерный взлет был тем более примечателен, что Канкрин никогда не проявлял низкопоклонства и угодничества перед начальством. Показателен в этом отношении эпизод с известным временщиком графом А. Аракчеевым. Последний вызвал Канкрина к себе и, обратившись к нему на «ты», предложил решить ряд вопросов по лесоустройству в своем имении. Канкрин выслушал его, ничего не сказал, повернулся к нему спиной и вышел вон. Тогда Аракчеев потребовал, чтобы министр внутренних дел прикомандировал к нему Канкрина официально. И всесильный Аракчеев извлек урок из демарша сего чиновника: он вдруг пригласил Канкрина отобедать вместе, и на этот раз, равно как и впредь, обращался с ним уже любезно и предупредительно.
Занимаясь ревизией и устройством лесного хозяйства и соляных промыслов, Егор Францевич по долгу службы объездил многие губернии, в том числе и так называемую российскую глубинку. Он внимательно знакомился с естественными богатствами своей новой родины, с ее великим народом. По его собственному признанию, он искренне полюбил этот народ и его язык. Современники свидетельствуют: в своей речи Канкрин часто сыпал меткими русскими пословицами, что в сочетании с не вполне правильной грамматикой производило забавное впечатление.
В 1809 году Канкрин публикует труд «Отрывки, касающиеся военного искусства с точки зрения военной философии», выдержавший два издания. В этой работе он высказал мысль, что во время войны государство должно использовать как свое преимущество географические факторы: обширность территории, протяженность коммуникаций, суровость климата и т.д. Труд сей вызвал большой интерес в военных кругах, где тогда живо дебатировался вопрос: какой должна быть возможная война с Наполеоном — наступательной или оборонительной. Внимание к автору «Отрывков…» проявили тогда и военный министр М. Барклай де Толли, и военный теоретик генерал К. Пфуль, и сам император Александр I, который получил о Канкрине такую справку: «знающий и способный человек, но с плохим характером».
Егора Францевича тут же привлекли к разработке планов будущей войны, в коей вопросы снабжения играли большую роль. В 1811 году его назначают помощником генерал-провиантмейстера с чином действительного статского советника, а в самом начале войны – генерал-интендантом всех действующих войск. Отметим также, что под руководством Канкрина провиант для русской армии бесперебойно поставляли предприниматели-евреи Николай и Людвиг Штиглицы, а также Абрам Перетц, впоследствии разорившийся на этих поставках. Это благодаря энергии и организаторскому таланту Канкрина русская армия в ходе военных действий была хорошо материально обеспечена, и в этом отношении война 1812 – 1815 годов выгодно отличалась от последующих – Крымской, например, когда из-за казнокрадства и злоупотреблений чиновников солдаты часто оставались без хлеба и в гнилых сапогах. При этом расходы на содержание войск, произведенные Канкриным, поражают своей скромностью – 157,5 миллионов руб. за три года войны (напомним, что один только первый год Крымской кампании обошелся России в 300 миллионов руб.). Определяющую роль в этом сыграла безупречная честность самого генерал-интенданта. Ведь, будучи бесконтрольным хозяином армейских денег, он мог бы получить при расчете миллионные взятки. Канкрин же, наоборот, проделал скрупулезнейшую работу по проверке счетов и уплатил по ним только одну шестую часть, доказав, что все остальные претензии незаконны.
Способности Егора Францевича высоко ценил М.И. Кутузов, который пользовался его советами и нередко поддерживал его предложения. Особенно восхищала фельдмаршала изумительная способность Канкрина обеспечить снабжение частей в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Так, в мае 1813 года, когда в дни тяжелейшего сражения в Бауцене (Саксония) на узком участке фронта сосредоточилось около 200 тысяч союзных войск, Александр I, посетовав на архитрудное положение, лично обратился за помощью к Канкрину. И надо отдать должное генерал-интенданту – тот с блеском справился с поставленной задачей: провиант к месту назначения был доставлен.
Именно Кутузов спас Канкрина, когда последнему грозила неминуемая отставка. Как-то Егор Францевич заступился за жителей одного немецкого городка, страдавших от бесчинств союзных войск, чем навлек на себя гнев великого князя Константина Павловича. Инцидент уладил фельдмаршал, заявивший великому князю: «Если Вы будете устранять людей, мне крайне нужных, таких, которых нельзя приобрести и за миллионы, то я сам не могу оставаться в должности». За заслуги перед Россией во время войны 1812-1815 годов Егор Канкрин был награжден орденом Св. Анны I степени.
По окончании войны Канкрин какое-то время остался не у дел – он числился лишь членом Военного совета без определенных обязанностей. В 1816 году он женится на Е.З. Муравьевой, двоюродной сестре будущего декабриста Сергея Муравьева-Апостола, с которой познакомился на балу при штабе М. Барклая де Толли. Брак этот был очень счастливым: Екатерина Захаровна стала и музой и верной помощницей своему неутомимому супругу. У них родилось четверо сыновей и две дочери.
Замечательно, что этот иноземец на русской службе в 1818 году подал императору свое «Исследование о происхождении и отмене крепостного права или зависимости земледельцев преимущественно в России», где предложил поэтапный план освобождения русских крестьян с их постепенным выкупом за счет средств специального заемного банка. Предполагалось окончательно объявить землю собственностью землепашцев к 1850 году. К сожалению, предложения эти были оставлены без внимания правительства. «А если бы его план был принят, – говорит историк, – наша государственная и экономическая жизнь развивалась бы более нормально, и освобождение крестьян не вызвало бы того сильного потрясения всей экономической жизни России, какое было неизбежным следствием реформы 1861 года».
Свою лепту внес Канкрин и в литературу по экономике и финансам, обогатив современную ему науку и снискав всеевропейскую славу. Он издает две монографии: «О военной экономике во время войны и мира» (1820-1823) и «Мировое богатство, национальное богатство и государственная экономика» (1821). Особый интерес представляет второй труд, где автор по существу излагает собственную программу управления финансами страны. Он, в частности, пишет: «Надо чуждаться крайностей, избегая четырех великих апокалипсических зверей: понижения достоинства монеты, бумажных денег, чрезмерных государственных долгов и искусственного накопления торгового капитала, и приводить в строгое соответствие расходы с естественными доходами, стремясь увеличить последние путем поощрения народного труда, порядком и хорошим управлением и только в крайнем случае прибегая к умеренным займам, чтобы их погашать при первой же возможности». Канкрин подверг сокрушительной критике действия тогдашнего министра финансов Д.А. Гурьева (он, между прочим, вошел в историю как изобретатель знаменитой «гурьевской каши»).
Когда в 1823 году Гурьев был отставлен от должности и на пост министра финансов назначили Канкрина, последний с удивительной последовательностью и с только ему присущей энергией стал проводить в жизнь собственные экономические теории, не отступая от них ни на йоту. И никто так долго не оставался на сем посту в России, как Канкрин, – 21 год!
В каком же состоянии досталось новоиспеченному министру государственное хозяйство империи? Можно без преувеличения сказать, что положение дел было катастрофическим. К 1801 году общий долг государства составлял 408 млн. руб. При этом расходы все увеличивались, доходы же сокращались; дефицит равнялся иногда седьмой части всех доходов; мануфактурная промышленность не развивалась; дешевизна хлеба вела к разорению сельских тружеников; торговые обороты внутри страны были ничтожны; обороты внешней торговли упали со 130 до 92 млн. руб. Вместе с тем произошел значительный отток металлических денег за границу; ценность же ассигнационного рубля упала до 25 копеек. Потому-то не было никакой прочной денежной единицы: бумажные деньги и медная монета постоянно колебались в цене. И главное – денег в государственной казне вовсе не было.
В первую голову Канкрин направил усилия на борьбу с дефицитом бюджета и на создание новых денежных запасов. С неослабевающей стойкостью отражал он все покушения на казенное добро, причем сам работал по 15 часов в сутки: выявлял взяточников, беспощадно расправлялся с казнокрадами, всегда умел доказать, что то или иное дело требует меньших затрат, чем запрашивают. В результате он сократил бюджет военного министерства на 20 миллионов руб., бюджет министерства финансов – на 24 млн. руб. Только за первые годы правления он сократил расходы на одну седьмую и скопил государству капитал в 160 миллионов руб.
Стремясь создать денежные запасы, Егор Францевич прибегал подчас к таким экономическим мерам, которые сам в принципе не одобрял. Так, в 1827 году он ввел откупную систему на винную торговлю, о чем в сердцах говорил: «Тяжело заведовать финансами, пока они основаны на доходах от пьянства». Однако, именно в результате сей меры прибыль возросла с 79 до 110 млн. руб. Он увеличил ввозные таможенные пошлины, в результате чего доходы казны возросли с 31 до 81 млн. руб. Подобный протекционизм был в то время полезен для развития слабой отечественной промышленности, хотя (и это Канкрин понимал) в дальнейшем отсутствие иностранной конкуренции могло бы принести экономике империи ощутимый вред.
Исключительное внимание уделял он и горнодобывающей промышленности, доходы которой увеличились с 8 до 19 млн. руб., а добыча золота увеличилась с 25 до 1 тыс. пудов. Составил он и «Инструкцию об управлении лесной частью на горных заводах хребта Уральского, по правилам лесной науки и доброго хозяйства», которой суждено было стать лучшим для того времени учебником лесного хозяйства. Сия инструкция касалась многих частных вопросов, например, о возращении дубовых низкоствольников на корье для дубления кож. При нем было создано и Алешковское лесничество, призванное сдерживать расширение Алешковских песков – крупнейшего песчаного массива в Европе.
Егора Францевича можно с полным основанием назвать ревнителем российского просвещения. «Россия совсем не имеет располагающего средними теоретическими знаниями класса людей, который ей крайне нужен в самых разнообразных отраслях труда», – писал он знаменитому ученому-натуралисту Александру фон Гумбольдту. И показательно, что Канкриным был основан Петербургский практический технологический институт, обустроен и расширен созданный еще Петром Великим Лесной институт, который современники так и называли: Канкринополь. По его инициативе обрели жизнь Горный институт, Горыгорецкий земледельческий институт. Он покровительствовал рисовальным школам при Академии художеств с одним из первых в Европе гальванопластическим отделением; третьей Московской гимназии; школам торгового мореходства в Петербурге и Херсоне; мореходным классам в Архангельске и в Кеми. При этом Канкрин открывал специальные классы для девушек, что было тогда существенным нововведением.
При свойственной ему бережливости министр никогда не жалел денег на нужды образования. «Да, батушка, я – скряга на все, что не нужно», – любил повторять он. Канкрин организовывал обучение за границей молодых россиян, следил за последними зарубежными промышленными новинками, устраивал выставки для соревнования между фабрикантами – словом, пускал в ход все средства, чтобы двинуть русскую промышленность. Он основал «Горный журнал», «Коммерческую газету»; благодаря его инициативе издавалась и «Земледельческая газета», редактором которой был назначен бывший директор Царскосельского лицея Е. Энгельгардт, хорошо знакомый с вопросами сельского хозяйства. Для того, чтобы эта газета стала общедоступной, Канкрин выделил на нее пособие из казны, так что годовая подписка обходилась в сумму менее рубля. Он также добился того, что среди корреспондентов газеты было немало крестьян, которые сообщали о своих практических опытах по сельскому хозяйству. В этой же газете была напечатана статья Канкрина о разделении России на пояса по климату, обратившая на себя внимание ученых Европы.
Егору Францевичу удалось убедить Николая I пригласить в Россию А. фон Гумбольдта. На его путешествие в районы Урала, Рудного Алтая и Каспийского моря были ассигнованы значительные суммы, причем на каждой почтовой станции ученого натуралиста ожидала смена лошадей; а там, где того требовали условия безопасности, сопровождал и военный конвой. Результатом экспедиции явилась монография «Центральная Азия», явившаяся крупным вкладом в науку XIX века. «Вам я обязан, – писал Гумбольдт Канкрину в 1829 году, подводя итоги своего путешествия по России, – что этот год вследствие огромного числа идей, собранных мною на громадном пространстве, сделался важнейшим в моей жизни». Но год этот оказался важнейшим и в жизни Канкрина, ибо именно тогда император пожаловал его графским титулом. И на это событие откликнулся Гумбольдт: «Этот внешний блеск будет напоминать потомству достопамятное время, когда под Вашим руководством русские финансы процветали…» – писал он новоиспеченному графу. И слова эти дорогого стоили!
В 1832 году Егор Канкрин стал кавалером высшего российского ордена – Св. Андрея Первозванного, как это значилось в наградном листе, за «управление министерством финансов, отличную благоразумную попечительность и непоколебимое рвение к благоустройству сей важной части государственного управления, за многие полезные предначертания, точное исполнение оных и бдительный надзор…». В 1834 году он получил алмазы к этому ордену.
В 1838 году Канкрин читал лекции по финансовой науке наследнику престола Александру Николаевичу (будущему Александру II) (напечатаны в 1880 году под заглавием: «Краткое обозрение российских финансов графа Е.Ф. Канкрина»).
Но наиболее заметной вехой в истории России явилась предпринятая Канкриным денежная реформа 1839-1843 годов. В июне 1839 года был обнародован указ, в котором провозглашалось: «Cеребряная монета впредь будет считаться главной мерой обращения. Ассигнации будут считаться впредь второстепенными знаками ценностей и их курс против серебряной звонкой монеты один раз навсегда остается неизменным, считая рубль серебра за 3 р. 50 к. ассигнациями». Канкрин рассудил за благо учредить специальную кассу, которая выдавала желающим депозитные билеты взамен монеты, с обязательством по первому требованию вернуть серебряные деньги. Он добился того, что этот депозитный фонд стал пользоваться доверием у населения и быстро рос; когда же он достиг суммы в 100 млн. руб., то был торжественно перевезен в Петропавловскую крепость в присутствии сановников и представителей дворянства и купечества. Сия торжественная процедура знаменовала собой отказ России от бумажно-денежного обращения и установление в ней серебряного монометаллизма. Наконец, в 1843 году был издан манифест о полном уничтожении ассигнаций и замене их кредитными билетами: 596 млн. руб. ассигнациями были обменены на 170 млн. руб. кредитными билетами.
Как известно, авторитарный Николай I требовал от своих министров не самостоятельных действий, а строгого подчинения и выполнения собственных приказаний. А Канкрин, являя собой пример личности яркой и самобытной, был исключением: император даже допускал возражения с его стороны и прислушивался к нему, прекрасно понимая, что другого такого государственного мужа ему не найти. Николай I прощал Канкрину его неопрятную шинель, панталоны, заправленные в голенища сапог, шерстяной шарф, обвязанный вокруг шеи, хотя от других требовал неукоснительного соблюдения всех правил ношения военной формы. Однажды он сделал Канкрину замечание, на что последний ответил: «Ваше Величество не желает, конечно, чтобы я простудился и слег в постель; кто же тогда будет работать за меня?». Император не только смирился с его неаккуратностью в одежде, но, сам не терпя курение, разрешал Канкрину на докладах попыхивать своей трубкой, набитой дешевым табаком.
Егор Францевич не был человеком светским: избегал официальных приемов, балов, празднеств, но был страстным любителем поэзии, музыки, архитектуры. Истый меломан, Канкрин сам играл на скрипке. Его перу принадлежит оригинальный труд «Элементы прекрасного в зодчестве» (1836). Несмотря на затворнический образ жизни, он нередко принимал у себя литераторов – любил вести беседы с А.С. Пушкиным, П.А. Вяземским, В.Г. Бенедиктовым и др. Канкрин писал театральные рецензии, а также повести и рассказы, которые вышли в 1844 году под общим заглавием «Фантазии слепого»; регулярно вел дневник.
Человек завидного остроумия, он в своих высказываниях так и сыпал образами, метафорами, меткими сравнениями и сопоставлениями. По сему поводу сохранилось множество анекдотов. Рассказывают, что однажды Канкрин жаловался императору, что в одном наказе, в обсуждении которого он сам принимал участие, много огрехов. «Почему же ты не возражал против наказа во время его обсуждения?» – спросил государь. – «Ваше Величество, – ответил Канкрин, – читали так скоро, точно охотились за бекасами: параграфы, как бекасы, летели во все стороны. Один-другой подметил и подстрелил на лету, а прочие пролетели мимо». В другой раз Егора Францевича спросили, почему он никогда не бывает на похоронах. Он ответил: «Человек обязан быть на похоронах только один раз: на своих собственных». Как-то раз, когда некто с гордостью рассказывал о своем честном поступке, Канкрин заметил: «Он мог бы с таким же основанием хвалиться, что не родился женщиной». Когда ему предложили написать свою автобиографию, он сказал: «Я слишком правдив, чтобы наслаждаться чувством своей правдивости»…
В 1844 году из-за тяжелой болезни Канкрин вынужден был уйти со своего поста. Но и после отставки он не сидел без дела: продолжал работу над завершением главного своего труда «Экономика человеческого общества и финансовая наука одного бывшего министра финансов». Он умер в Павловске 9 (21) сентября 1845 года. Незадолго до кончины он оставил в дневнике такую запись: «В течение всей моей жизни, в веселые и горестные дни, я стремился лишь к одной цели: делать людям добро, содействовать успехам, заимствовать полезное, распространять знания и цивилизацию. Те, кто меня знает, могут сказать, достиг ли я чего-нибудь и в какой мере»…
Но вернемся к национал-патриотам, которые более всего озабочены химическим составом крови этого выдающегося деятеля, а не его реальными заслугами перед Россией. Так, русский эмигрант Питирим Сорокин в своей книге «Россия и Соединенные Штаты» (1944) прямо называет его «евреем»; и другой националист также говорит о нем как о «еврее-графе Канкрине». На самом же деле Егор Францевич с его четвертушкой еврейской крови вовсе не ощущал своей принадлежности к отверженному народу. Более того, он и не испытывал особой симпатии к иудеям. Американский исследователь М. Станислауски в своей книге «Царь Николай I и евреи» (1983) отнес его к числу традиционалистов-прагматиков, которые хотя и не были согласны с некоторыми репрессивными мерами царя, в целом разделяли его шовинистические взгляды.
Но в том-то и сила еврейских генов, что они, помимо воли, властно и неумолимо проявляются и через несколько поколений! «Канкрин действительно соединял в себе много характеристических черт еврейского племени: – отмечает историк Р. Сементковский, – у него был живой темперамент, чрезвычайно острый ум, он любил науку и литературные занятия и в то же время отлично уяснял себе требования реальной жизни, был чрезвычайно практичен, расчетлив и вместе с тем увлекался поэзией, искусством, любил прекрасное во всех его проявлениях, а сам производил далеко не эстетическое впечатление, как своими резкими, угловатыми манерами, так, главным образом, небрежностью в костюме».
А потому, когда Канкрина облыжно называют «сыном раввина», не будем спешить с опровержениями. Ведь подобное «разоблачение» ведет к результату, прямо противоположному задаче, которую вроде бы ставят перед собой иные «патриоты». Вопреки им все больше людей начинают понимать, что вклад евреев в российскую историю и культуру поистине неоценим.