Опубликовано в журнале СловоWord, номер 60, 2008
Смеясь в гробах, Крючков и Пуго
довольны духом наших дней:
глаза отводятся с испугом,
улыбки скованней, бледней,
всё реже и короче письма,
всё тише в трубке голоса…
Какая тень, какого «-изма»,
какого цвета колеса
катком накатывает снова,
в асфальт вжимая жест и речь,
живое не пуская слово,
внутри командует «стеречь».
Меняют темы и ответы,
уходят в сторону, мельчат,
а я стараюсь не заметить,
как настороженно молчат.
И связь опять глухонемая,
и разговор теряет нить…
Друзья мои, всё понимая,
я ради вас, о многом зная,
стараюсь больше не звонить.
ЦАРЁК
Ходил ночами тенью по подвалам,
а днями, злой, по комнатам родным,
приказы даже стенам раздавал он,
и двери раскрывались перед ним.
Собаки выцеловывали пятки,
а птицы не решались щебетать,
и девки на лопатках, но в порядке –
не тронута у трона-то кровать.
Хозяйство поднимал неутомимо,
и даже сам бывал на поле он,
умело управляя крепостными,
как армией француз Наполеон.
Не пил без меры и курил манерно,
решётки красил чистым серебром,
а золото откладывал, наверно,
на чёрный день буграми за бугром.
Бетоном окружал свои угодья,
кричал на слуг, что сами не следят:
«Закройте двери – спёртый дух уходит!
Закройте окна – звёзды налетят.»
НУ ЧТО?
Ну что ты стонешь – всё не так,
и жизнь уже прошла моя…
Разгона почитай, мудак,
перечитай Шаламова.
Не в Каннах двор и кол имел?
Не каждый день икра и ром?
А хочешь жить на Колыме –
тянуть двадцатку фраером?
Статьёй взбешён, не ешь, поник –
на что себя расходуешь?
Тебе статью бы и в рудник –
мышей и кошек сходу съешь.
Устал работать за гроши,
по семь часов не нравится?
А ты в ГУЛАГе день прожил –
за пайку был «красавицей»?
Жена – тюрьма и конвоир,
не стоило жениться на…
Заткнись! – про этот страшный мир
спроси у Солженицына.
Когда достало всё вокруг,
не нужно бегать к лекарю…
Ты вспомни, сколько ног и рук
себе рубили, словно сук,
чтоб выжить хоть калекою…
СЕКСОТ
Приятно за одним столом
встречаться однокурсникам,
расслабив память коньяком,
закусывая вкусненьким…
Но, поумнев на двадцать лет,
за милыми восторгами,
вдруг понимаешь – твой сосед
писал доносы в Органы.
Кого тогда он заложил,
так получая знания,
не зря же после там служил
и заработал звания.
Он даже как-то пострадал
и поседел от гласности,
но пьёт со всеми без стыда,
сомнений и опасности.
Открыт лицом и прост на вид,
любимый муж и папочка,
а где-то на меня лежит
с его запиской папочка.
С такою ношей позади
он победил бессонницу…
Ведь никого не посадил,
а лишь стучал по мере сил.
Сексот, но с чистой совестью.
ВРЕМЕНА
Времена наступили славные,
временами совсем потешные:
рядом – самые православные
и последние кгбэшные.
Поминают они замученных
от Сибири и до Карелии,
и никто не умеет лучше их
сожалеть о давно расстрелянных,
о сожжённых живьём священниках,
комиссарами и чекистами…
…все крестились руками чистыми,
были милыми и речистыми,
и никто не просил прощения.
ЧЕРНЕВЦЫ*
бабушке Фире
Словно бледное время, текла жёлтой глиной Мурафа,
истекая веками, делила и землю и быт:
напевали евреи в местечке вдоль берега справа,
отпевали на левом – уже на наречьях любых.
Щебетали на идиш – вокруг щебетали на идиш,
добавляя щепотками муву и мову с молвой. **
На Подолье дворняшка-язык, беспородный подкидыш –
всем породистым был по местечкам бесспорным главой.
Из какого столетия вышли, пришли и осели –
из германий, речей посполитых и малороссей;
в палестину какую ушли за своим моисеем,
оставляя дома и могилы родных и друзей.
Где живут новой жизнью, на чём объясняясь коряво,
вспоминают криничку, базары, костёл и реку…
Покосились дома и заборы вдоль берега справа,
и надгробья с оградами сникли – на том берегу.
Разрушаются стены, знакомых уже не увидишь,
ни черты, ни оседлости – некого больше седлать,
и не слышится идиш – в местечке – не слышится идиш,
не местечко, а место, где жили – названье села.
Украинская речь разливается слева и справа,
по булыжной дороге уходит последний аид…***
Не закончилось время – течёт жёлтой глиной Мурафа,
словно Нил мимо видевших первый исход пирамид…
––––––––––––––––––––
(*) Черневцы – местечко в Винницкой обл.,
(**) мува (польск.), мова (укр.), молва (рус.) – речь,
(***) аид (идиш) – еврей.
10-А
только раз за шестнадцать лет…
А вчера позвонила Таня –
ночь и голос её гортанный
из эпохи далёкой, странной,
из державы, которой нет.
«Помнишь?»
Помню… Не всё, но помню…
«Нашу школу, десятый класс?..
Тридцать лет пролетело – полных,
собираемся в стенах школьных…
Понимаю, из Штатов больно,
получилось бы – был бы класс!»
Кто приедет? » Ещё не знаю…
Написала во все концы –
география выпускная
до Америки и Синая…
Впрочем, многие, не одна я,
не оставили Винницы.»
Как там школа? Стоит, наверно…
Скоро встретитесь на крыльце?
«Те же стены, и там же двери,
но другие Кушнир и Верник…
и название исковеркано:
наша школа теперь – Лицей.»
И начальная школа где-то…
Семилетние, напоказ:
одинаковая одежда,
по букетику каждый держит,
и встречает одна Надежда
настоящий свой «Первый класс».
«Будет классная – Зинаида…»
Помню нормы и политех:
завалили, а ей – обида,
билась с ректором за аида,
а полковник партийно выдал –
строгий выговор полетел.
И директор придёт! – неужто?
Помню, как на меня кричал:
«Новый Сахаров нам не нужен!!!»
Ах, Прокофьевич – не чинуша,
даже умница, потому что
я совета его послушал –
новым Сахаровым не стал.
Расскажи, как живут ребята?
Был Афган, а потом – Чечня…
Помню, многие шли в солдаты…
Что погоны? – одна расплата:
тоже пешки – не виноваты.
Не виню, как и вы меня.
Как девчонки? Огонь – девчонки!
Мы засматривались им вслед…
«Миша, время прошло – о чём ты? –
дети, внуки… по жизни гонка…»
Таня, брось ты свои подсчёты –
нам сегодня семнадцать лет.
С вами сала бы, самогона,
но не выйдет – работа, быт…
Передай же мои поклоны,
а приветы бы – поимённо,
только память – не эталонна,
никого не хочу забыть…
Никого не хочу забыть.
ПАРАДОКС
гонщиком, лётчиком, капитаном,
чтобы уплыть, улететь, умчать
в город соседний, в другие страны.
Он вырастает из городов,
он выбирает себе столицу,
видит полмира, но – парадокс:
вдруг начинает хандрить, томиться.
Славно бежалось до тридцати,
бойко шагалось до полувека,
можно и дальше года цедить,
снова в Европу, опять в Лас-Вегас.
Только однажды на всё плюёт,
кем бы он ни был, кем ни рядился,
мчится ребёнком – летит, плывёт
в маленький город, где он родился.
ПРОВИНЦИЯ
Вот и вернулся – я снова здесь.
Что рассказать про Винницу?
Маленький город, глубинка, весь,
даже на звук – провинция.
Я понимаю – есть города
мельче, пустей, забытее:
улица – здания в два ряда,
бледная жизнь и быт её.
Им за столетья в тени столиц
не жировать застольями,
можно в одеждах и красках лиц
судьбы читать: с Подолья мы.
Строили, чистили – как могли,
чтоб из болота вытащить…
Дом, где родился, уже снесли,
дом, где я жил, стоит ещё.
Вырубив старый вишнёвый сад,
новый взамен не высадив,
красили особняков фасад,
самых особых высвятив.
Храмы, соборы и банков сеть,
рынки, ларьков невиданно…
Но самолётом не долететь –
аэропорт закрыт давно.
И поезда убегают прочь –
в даль, дорожа минутами,
не замечая – и не помочь –
город глазами мутными.
Все проходящие – в этом суть.
Им же стоять и выстоять.
Жить.
И, надеясь на божий суд,
дом, где я жил, наконец, снесут,
новую церковь выстроят.
СЕМЕЙНОЕ ДРЕВО
Я изучаю родословную:
кто жил и умер до меня,
года рождения условные,
семейства, судьбы, имена.
Вот прадед, давший мне фамилию;
прабабки, бабушки, мой дед;
местечки, сёла, где громили их;
границы стран, которых нет.
Родня большая, многодетная,
не раз убитая войной…
На этом Древе веткой где-то я,
и дочки-листики со мной.
Воспоминания дословные
я соберу из первых рук,
чтобы продолжил родословную,
начав с меня, мой тёзка – внук.
НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ
Западный – так же, без перемен…
новости на восточном,
это разминка, другим пример,
опыт, пока цветочки;
проба терпения, глоток, сил,
планов, детей подросших;
это ударивший в мозг токсин
нефти на бездорожье.
Это двуглавый, сорвав кольцо,
выпустив снова когти,
тянет обратно в гнездо птенцов,
крылья ломая, кости.
Время державе играть с огнём –
гордость опять задета,
время в Европу закрыть окно,
рядом создать Судеты.
Время империю городить:
с воплем рвануть рубаху –
рубище старое на груди
с дырами карабахов.
Время возврата и дележа,
выбора: «наши» – «ваши»,
на конституцию положа,
руку поднять в реванше.
Это сметающий ураган,
плач – «за страну обидно»,
вместе кричащие «смерть врагам»
нации цвет и быдло.
Это ведущая в никуда
та же тропа по трупам,
снова равнение на Китай,
жизни в обмен на трубы.
Время разделывать под орех
бывших друзей – поточно…
это на западном – помнят Рейх,
вспомнят и на восточном.