Опубликовано в журнале СловоWord, номер 60, 2008
ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА
Эссе
В апреле девяносто шестого прошло всего три с половиной года после моего отъезда из Одессы. Всего месяц назад мы с мужем планировали в Лос-Анджелесе нашу будущую жизнь, а случилось непоправимое. Он улетел от меня в Одессу и умер скоропостижно. Я приехала проститься с ним навсегда. Моё состояние понятно. Сразу я не замечала, просто не видела и не воспринимала ни-че-го. Горе застилало мне глаза. Прошло достаточно дней, пока я стала понимать, что мне говорят и что я вижу вокруг. Честно говоря, я растерялась от того, как всё изменилось за такой короткий срок. Сейчас, если кто-то из знакомых ездит повидаться с Одессой, – рассказывают, как много построили за последние годы, как стараются исправлять дороги и тротуары. Расходятся только во мнении о месте и вкусе новых построек. Я эту тему не трогаю, так как не видела сама и не могу судить со слов других людей, хотя позиция некоторых из них мне близка и понятна. То, что я увидела в одесской жизни в девяносто шестом году, меня не просто огорчило. Я даже не решаюсь назвать это чувство одним словом. Это целый букет чувств, к величайшему сожалению, мрачных тонов. Постараюсь на сколько мне удастся объяснить подробнее и точнее. Первое, что бросилось в глаза – другая публика на улицах. Как будто это не Одесса, а какой-то другой город. При том, что одесситы народ темпераментный, привыкший сопровождать беседу активной жестикуляцией, и сам говор может быть достаточно громким, всё это ни в какое сравнение не идёт с тем, что я услышала в тот момент. Совершенно другие интонации, говор не просто громкий, но довольно грубый, с не скрываемой нецензурной лексикой, естественной, как дыхание. Почти не видно старых людей, совсем мало пожилых. Основная масса – люди тридцатилетние. Внешне выглядят сытыми, физически крепкими. Затылки мужчин и ноги женщин особенно ярко это подтверждают. Такое ощущение, что только дома одесские, а люди приезжие. Но ведут себя настолько раскованно и по хозяйски, что возникает ощущение, что город в оккупации. Удручающее впечатление произвела на меня ситуация в булочной, куда я зашла за хлебом. Была небольшая очередь – человек восемь, в основном, пожилые худенькие женщины, очень застенчивые и тихие, некоторые в белых ситцевых косыночках.
Буханку чёрного хлеба продавщица делила огромным ножом сперва продольным разрезом по всей длине кирпичика, потом поперёк посередине, а потом ещё раз каждую половину пополам. В результате получался кусочек размером с туалетное мыло. Эти порции и покупали пожилые женщины. Мужчин не было. Особенно угнетала полная тишина, что в прежнее время было нереально. Всегда, даже в небольшой очереди, были реплики, шутки, смех, или споры, а то и какие-то слова недовольства, зачастую без адреса, так как обвинялись какие-то «они», но неизвестно кого под этим местоимением подразумевали, единственно, что улавливалось точно, что это было направленно куда-то наверх. А тут тишина.
Мне приходилось обращаться в разные учреждения за всякими справками. Везде всё выглядело по-другому. Атмосфера и люди непривычно чужие и неприветливые. Ни шуток, ни улыбок. Опять – не Одесса. Самое запомнившееся и горькое впечатление – от похода в жилищное управление. Там рабочий день начинался в восемь. Чтобы успеть попасть на приём, нужно занимать очередь заранее. Мы с подругой пришли в шесть. Были первыми. Потихоньку люди стали подходить, и к открытию набилось в приёмную столько, что стояли плечом к плечу – не продохнуть. Но тишина была полная, все стояли молча. Прежнее большое высокое помещение было разделено фанерными перегородками на множество крошечных вертикальных пеналов. Так это выглядело из-за большой высоты при площади примерно в четыре- пять квадратных метров. Только приёмная была побольше. Набившаяся в неё толпа состояла из людей в возрасте где-то от двадцати пяти до пятидесяти. Но рядом со мной оказался человек намного старше. В чистой, почти до белизны выгоревшей гимнастёрке, с орденом и медалями за Великую Отечественную. Он стоял на одной ноге, с палочкой и костылём под мышкой. Второй ноги не было под корень.
Я сразу тихонько предложила ему стать впереди меня, чтобы быстрее попасть на приём. Он тихо и застенчиво отказался: «Ничего, я постою». Начальник отдела явно запаздывал. К восьми заполнились служащими все остальные кабинеты, кроме главного. Наконец начальник появился. Им оказалась совсем молоденькая особа, напоминавшая эсесовку из кинофильмов о войне. Она открыла раздражённо дверь своего кабинета, оказавшегося нормального размера. Стала на пороге и громовым командным голосом выкрикнула в нашу толпу: «Паспорта!»
Кто-то осторожно попытался спросить о чём-то, но она, не дослушав, точно так же проорала: «Паспорта!» И, хлопнув дверью, скрылась в своём кабинете.
Все стали доставать свои паспорта и к её следующему появлению в дверях, протянули ей целую стопку. Минут через десять она стала вызывать людей, не выходя из комнаты, выкрикивая фамилию оттуда. Видя, что очередь смята и неизвестно, сколько придётся ждать, я снова попыталась уговорить пожилого ветерана войны пройти вперёд, к двери начальника. Ему по всем правилам и законам положено было войти без ожидания, не только, как ветерану, но и как человеку, стоящему на одной ноге. Но он снова, так же терпеливо, скромно опустив глаза, сказал мне тихо: «Ничего, я постою».
Стало очень душно, но звуков никаких не было. Все стояли в полной тишине. Где-то через час мы вышли оттуда. Я была совершенно убита. Накануне – молчаливая булочная, а теперь эта подавленная толпа… У меня было чувство, что что-то произошло непоправимое! Почему такое страшное молчание? Что это всё значит? Что стало с людьми? Мы шли домой по Пушкинской, по нашей прекрасной Пушкинской. Те же чудесные плиты под ногами, те же роскошные платаны над головой, все любимые старые здания дорогого сердцу города, но где же те люди, те незнакомые, но родные прохожие, где эти приветливые лица?
Я не знаю, какая сегодня публика заполняет улицы Одессы. Хочется верить, что всё ожило и поменялось к лучшему. Но то, что я увидела в девяносто шестом, осталось болью в душе навсегда.
Что выглядело живым, ярким и здоровым – это наш Привоз, знаменитый на планете рынок. Хотя он значительно расширился, всё же не мог разместить всех продавцов с их изумительными свежайшими продуктами. Поэтому сидели крестьянки прямо в проходах между рядами, – везде, где выкраивалось местечко. Всё сверкало яркими красками, одуряюще вкусно пахло и было просто красиво, но недёшево. Только у входа, чуть в сторонке, выстроилась длинная линия интеллигентных худеньких женщин со своими изящными, изысканными вещами, которые они отдавали за гроши, чтобы суметь что-нибудь купить домой на рынке.
А пляж? Был конец апреля, потом май – ещё не разгар пляжного сезона. Народа было немного, но разговаривали громко. Некоторые женщины курили и матерились небрежно, в проброс. Это уже как-то вошлo в стиль городского лексикона, вместо прежнего – «чтобы вы мне были здоровы», или «таки да – нет», или «не тут сказано. «
Время меняет стиль речи и даже пластику движения. Понятно, что красавица в джинсовых брюках стоит и ходит иначе, чем ходила её прабабушка, в узкой юбке – шентеклёр.
Сегодня со времени моей грустной встречи с Одессой прошло двенадцать лет. Для человеческой жизни срок не маленький, но для жизни города это совсем немного.
Не знаю какими путями, пусть медленно, но хочется верить, что любимый город станет со временем прекрасным источником возрождения культуры и будет так же питать талантами страну во всех областях искусства, как прежде. И престижными снова станут профессии музыкантов, актёров, художников, поэтов, как это водилось в Одессе испокон веков. А бизнесмены? Возможно станут их меценатами и покровителями, потому что нельзя не влюбиться в искусство, если в нём живёшь и им дышишь.
Может быть, это голубая мечта идиота?
А может быть просто молитва.
В эмиграции, думаю, многие одесситы испытывают эти чувства.
В США можно встретить людей из самых отдалённых уголков бывшего «нерушимого союза республик свободных». Москва и Ленинград, Киев и Рига, Минск и Ташкент – это города – гиганты, и как-то не удивляет, когда встречаешься с людьми оттуда. Днепропетровск, Запорожье, Кишинёв, тоже нормально. Но вдруг – Бобруйск, или Уфа, совсем неожиданно Йошкар-Ола! Гитлер не сумел пройти дальше Сталинграда, а Сталин прошёл до конца, и теперешняя эвакуация идёт уже более тридцати лет. Она называется эмиграция, но всё это очень похоже. И, если во время эвакуации, в Великую Отечественную, все мечтали побыстрее вернуться домой, в свой город, то в период этой эмиграции, за редким исключением, люди остаются в новой жизни навсегда. Не возвращаются, наверное, потому, что некуда – нет уже ничего из той прежней жизни, а видеть всё чужое на любимых, с детства знакомых местах гораздо больнее, чем видеть чужое в незнакомом мире. Идёт процесс врастания в новую среду, в незнакомый язык, нравы, общение. Это безумно трудно, но не так больно и невыносимо, как оккупационная действительность в любимом родном краю. Получив гринкарту и гражданство, люди становятся американцами. Спасибо Америке, она это разрешает. Но становятся ли?.. Конечно, родившиеся здесь дети эмигрантов, или приехавшие совсем маленькими – настоящие американцы. Те, кто приехал в подростковом возрасте и старше, переживают сложную ломку, часто являющуюся основой для трагедии. Интересно, что даже взрослые, у которых после трудного начала, всё сложилось благополучно и счастливо, всё равно – эмигранты, и это на дне души остаётся навсегда. Сегодняшний мир трагичен и не только для эмигрантов, а для всех людей планеты. Утрачены идеалы, нет романтики, вся красота мира заслонена погоней за долларом и сексом. Может ли это быть вечным? Конечно, нет. Что же будет? Либо всё утонет в этом океане бездуховности, либо восторжествует красота и здравый смысл. Силы не равны. Но не всегда побеждает сильнейший. Есть много примеров в истории человечества. Светлый дух имеет гипнотическое очарование. Оно действует безотказно сквозь насмешки толпы и неприятие этих, как-будто беспомощных, клоунов – Дон Кихотов. В результате оказывается, что именно они – эти стойкие оловянные солдатики обладают волшебной силой перетягивать на свою сторону совсем заблудшие души. Наверное, в самой погибшей душе, где-то очень глубоко, в подсознании, живёт жажда тепла и красоты. Значит нельзя терять надежду и, не смотря ни на что, «нести свой свет сквозь потраву!»
За те шестнадцать лет, что я нахожусь в эмиграции, ни у кого из эмигрантов я не наблюдала такой щемящей ностальгии по своему городу, как у одесситов. Независимо от их финансового уровня и успешности, независимо от удачно сложившейся жизни детей и внуков, одесситы живут с Одессой в сердце, и это неистребимо. Есть какая-то тайна в магнетизме этого города, в его бесконечном очаровании. Не только в Одессе цветёт акация, не только Одесса стоит на берегу Чёрного моря, так почему именно она не отпускает сердца уехавших до конца их дней?.. Почему? В чём секрет?
До всякой эмиграции из Одессы в столичные города уезжали большие музыканты, талантливые артисты, известные писатели. Они составляли цвет страны, и многие гремели по всему миру. Но и для них родная Одесса была незабываема. В эмиграции многие называют свои кафе, рестораны, магазины именем своего любимого города. В Лос-Анджелесе есть ресторан Одесса, магазин Одесса, магазин Аркадия, ресторан Чёрное море. Возможно это тоже выражение любви хозяев и посетителей – всё-таки приятно, что хоть название звучит по-родному.
К сожалению не всегда одесситы ведут себя достойно в новых условиях. Многие из них позорят своим поведением нашу прекрасную Одессу. Как-то меня спросили из какого я города и когда я сказала, что из Одессы, мне посоветовали ни в коем случае не признаваться в этом. Скажите лучше, что вы из Риги, или ещё откуда-то. Меня это очень больно задело, я стала доказывать, что Одесса дала миру много великих прекрасных имён, и даже простые одесские люди – замечательные, и можно гордиться, что ты оттуда. Но мне стали возражать, что хотя это всё правда, но в эмиграции многие ведут себя плохо. Я иногда сама с болью вижу недостойное поведение наших земляков, и меня поражает, где же они все были там, что мы этого не видели. Мы были достаточно открыты, общались со многими людьми и были в силу своей профессии (вся семья у нас – художники) безусловно наблюдательны и внимательны к людям и окружающему миру. Почему же никакого компромата на одесситов в памяти не накопилось. А вот в эмиграции довольно устойчиво сложился такой стереотип мнения об Одессе. В Лос-Анджелесе много моих знакомых одесситов. Они такие же светлые люди, какими я их знала когда-то в нашем родном городе. Наверное, справедлива старая пословица о паршивой овце и стаде. Эмиграция – вещь очень трудная. Если бы у человека была возможность заглядывать в своё будущее, многие не решились бы на такие испытания. Были свои квартиры, за которые мало нужно было платить, работа, где было много друзей. Правда, квартиры часто были коммунальными, а работа не многих могла обеспечить нормальным уровнем жизни. Люди не знали лучшего и не ведали другого. Они были счастливы по-своему. Общение с друзьями, книги, хорошие фильмы и спектакли, футбол и рыбалка… Всё это было прекрасно. Но сколько мерзости, бесправия, лжи. Тут приходится выбирать с чем проще мириться, от чего можно отказаться. Жизнь всегда предлагает выбор. Решать не просто. И каждый думает над тем, что предпочесть. Массовость отъездов носила эпидемический характер и была заразительна, как любая инфекция. Кто-то выживает, а кто-то не выдерживает. Так происходит при любой эпидемии. Но в эмиграции речь идёт не о физическом выживании, хотя и на это требуется много сил. Но как в этой борьбе за выживание не потерять свою душу, как ни странно, особенно, «если повезёт чуть-чуть». Но ещё сложнее, если повезёт крупно. Вот где вступаешь на заминированное поле. Конечно, вы скажете, не знаю, не пробовал. Потому что даже это чуть-чуть не всегда и не у всех получается. А если получается, то требует больших усилий, чтобы удержать, не потерять. В общем, вариантов множество и подводные рифы есть всегда. Главное, чтобы хватило мозгов оценить трезво свои возможности – силы, возраст, здоровье. Короче, хорошо не дать эмоциям захлестнуть разум и самому определить свою весовую категорию на этом ринге, который называется Жизнь.
Позиция: отречение равносильно обладанию – мудрая штука. Эта формула помогает в очень сложных ситуациях.
Аскетизм прибавляет силы и даёт возможность не терять достоинство.
БЫЛОЕ И ДУМЫ
Эссе
Я сижу на берегу океана. Взяла с собой подстилку, чтобы полежать на песке, как дома, на одесском пляже в Отраде, или на Ланжероне. Да мало ли где, хороших местечек было уйма. Здесь, в Лос-Анджелесе, на океане тоже хорошо, но это всё по-другому. С океаном не поговоришь о том, что на душе, как можно было с морем. Море, как друг, оно тебя слышит и ты его тоже. У него, как у человека, настроение меняется. Оно может быть тихим и ласковым, может быть весёлым и играть с тобой, может хмуриться и сердиться. Океан другой. С ним «на ты» не получится. Он такой большой, такой важный, что его как-то неудобно беспокоить своими проблемами, они рядом с ним кажутся такими незначительными. И, наверное, это хорошо, потому что он учит мудрости и сдержанности, мужеству и выдержке. А это всё, – ох как нужно здесь, когда ты попал в джунгли большого города, где ты песчинка на берегу не только этого огромного океана. Ты песчинка на берегу вселенной. И когда ты оказываешься у кромки этой неоглядной, бесконечной, уходящей и вправо, и влево, и за горизонт тяжёлой, густой и вязкой на вид воды из тебя вылетают все мысли, улетают куда-то все проблемы. Ты песчинка. Ты часть мироздания. Эта бездонная голубизна над головой, этот золотой песок под ногами, эти строгие сильные волны, с холодным достоинством рвутся на берег и успокоенные отступают назад. И тут же следующие повторяют всё то же самое, как будто твердят тебе один и тот же урок. Дыши, смотри, слушай нас, иди рядом и вдыхай в себя всё это. Ты уйдёшь сильнее, моложе, спокойнее. Природа бесконечно мудрая. Ничего не повторяется, и всё нужно. Потому, что всё разное. И у всех своё предназначение на этой земле. У моря, у океана, у дерева, у листочка. Какое наслаждение учиться слышать их. Даже травинка что-то своё рассказывает нам. Какое счастье услышать, что она тихонько сказала…
Независимо от отношения к природе в целом, в Одессе море любили все. Помню, как летом одесситы стремились к нему, как только пригреет солнышко. Происходило это по разному – у кого как получалось. Те, у кого есть на берегу дача, морем обеспечены, но с нагрузкой – всегда гости. Приезжие из других городов: родственники, друзья, знакомые и знакомые знакомых, которых хозяева дачи никогда не видели и возможно даже о них и не слышали. Просто есть на свете такая категория людей, которая любит делать приятные одолжения чужими руками. Но интеллигентным хозяевам неудобно отказать и они вынуждены оказать гостеприимство. Оно часто кончается тем, что как раз хозяева попасть на берег не успевают и купаются не в море, а в собственном поту у плиты, чтобы успеть накормить проголодавшихся гостей. А перед готовкой нужно ещё чуть свет смотаться на Привоз за продуктами. Хорошо бы управиться пораньше, пока ещё солнце не успело занять свою самую безжалостную позицию – зенит. У кого нет своей дачи, но есть маленькие дети, уже ранней весной отправляются на поиски, чтобы снять комнату в рент, может найдётся ещё с верандой. Если повезёт и с хозяевами сложатся добрые отношения, можно будет снимать дачу у одних и тех же хозяев много лет подряд. Конечно, снимать дачу дороже, чем иметь свою, и к тому же нет своих фруктов, но зато и нет возможности принимать гостей, не нужно заниматься ремонтом, побелкой, что с лихвой переплёвывает все другие преимущества собственников. Кто не имеет своей дачи и не снял её на летний сезон, добирается к морю на трамвае. Это самый трудоёмкий способ, особенно для тех, кто любит утром поспать. Но если не полениться и выйти рано, без завтрака, сразу – встал и вышел. На пляже никого нет. Ну, может быть где-то в отдалении один- два человека. Вода тихая, прозрачная. Каждый камешек видно и свои пальцы ног тоже. Сначала кажется холодно, но стоит окунуться и через мгновение такое блаженство, ни с чем не сравнимое. Кругом тишина. Солнце мягкое, не обжигает. К восьми уже дома, полон бодрости и сил на весь предстоящий день. И на работу успеваешь вовремя. А если поленишься встать пораньше, то чем позже выйдешь, тем ближе окажешься в трамвайном вагоне к задней двери, или просто не сумеешь её использовать по назначению, т.е. войти, и будешь висеть на подножке и не один, а в компании таких же любителей поспать, ну хотя бы до девяти. А это уже финиш – на остановке столпотворение. На пляже гомон, топчаны все заняты, на песке узенькие проходики между подстилками, ногами, зонтами, бутербродами, капающим мороженным, детьми, ведёрками и орущими «спидолами». А поближе к воде – архитектурные сооружения из песка, уйма малышей в спасательных кругах на талии и просто голышом. И вся эта масса народа говорит, смеётся, кричит. Волны стараются прорваться сквозь этот рёв, конкуренция обостряется, спасатели шоколадного цвета всё время на чеку. Они главные красавцы на пляже. А в тихую погоду, когда волн нет вообще, в воде рай для детей и мам. И всё это счастье тянется, пока выдерживает голова. Никто не уходит вовремя, все пережариваются. Дома мажутся сметаной и не могут прикоснуться к простыне, чтобы уснуть и дождаться утра, когда уже будет легче. А потом всё повторится сначала, пока можно будет ухватить кончиками ногтей прозрачную плёнку своей собственной шкуры на плечах и сладко стаскивать её потихоньку, обнажая нижний розовый слой.
Зато под прохладным душем всё чётче видна разница между белым и коричневым. Какие смешные эти маленькие белые заплатки. Как жаль, что осенью это всё поблекнет и к зиме исчезнет вовсе, и не останется на теле никаких следов от яркого солнца и лета… Но если закрыть глаза и вспомнить.. шум воды, почувствовать ласковое прикосновение ветерка, можно услышать запах моря. Даже зимой, даже далеко от него. Даже очень-очень далеко от него. Например, на берегу океана, который совсем не похож на море и даже пахнет по-другому. Но если закрыть глаза…