Повесть
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 59, 2008
I
На рассвете проснулся. Быстро оделся, умылся и начал готовиться в дорогу. Вынес из кухни подготовленный накануне рюкзак с провиантом, снял со стены тщательно смазанное отцовское ружье и поспешно вытер его шерстяной тряпкой. Затем отогнул ружье, ещё раз заглянул в сверкающий как зеркало двойной ствол, не спеша, вложил два патрона, проверил курок и прислонил к краю стола.
Вот и мать зашла. Шум его шагов разбудил её, и встала проводить сына. Попыталась помочь ему в подготовке; проверила собранный ею рюкзак, поправила одежду и устремила печальный взор на упрямое лицо сына.
– Может, не пойдешь, сынок?
– Почему, мам?
– Не знаю, сердце что-то плохое чует.
– Не бойся, мама, – усмехнулся сын. – Я скоро вернусь. Не первый раз же иду в горы охотиться на туров.
В сердце матери что-то разорвалось. Словно и последняя надежда уплыла у неё из рук, она грустно отвела взор. Сама прекрасно понимала, что этот назойливый, предвещавший нехорошее крик сердца был для неё лишь внутренним волнением, и пытаться в чем-либо убедить было бы наивно. Он ведь был прекрасным охотником, известным в близлежащих селах. У вполне возмужалого юноши и зрение острое было, и сила в руках кипела. Отец (светлая память ему) еще с десяти лет обучал его охоте и уже с шестнадцати лет всегда водил с собой на голые скалы охотиться. Сколько ни сопротивлялась она тогда мужу, ребёнок ещё, мол, и не води по оврагам и скалам, но всё напрасно, её сын, лихорадочно увлеченный охотой, готов был хоть на край земли следовать за отцом. Потом случилось так, что при восхождении на один из утёсов из-под ног шедшего впереди охотника выскользнул камень и унес с собой в пропасть её мужа. Лишь в течение полутора лет после этого несчастья могла она удерживать сына дома. Под конец он всё же ускользнул из ее рук и снова поспешил к своим необъятным горам, корнями уходящим в безграничные пропасти и гордо возвышающимся в небесной бесконечности.
Уже давно испытанная боль несчастия всегда терзала мать, вот и сегодня не давала ей покоя. Всегда так было: как только её сын собирался идти на охоту, она сразу же начинала беспокоиться, всячески пыталась переубедить его или хотя бы на несколько дней затянуть исполнение намеренного. А когда он уходил на охоту, всю ночь сон не смыкал её очей, дурные сны мучили её, с утра до вечера она смотрела на дорогу.
И на этот раз словно что-то потеряла она и затуманенными от раздумья глазами пыталась найти это что-то. Мать осторожно задвинула неплотно закрытый ящик стола, поправила немного загнутую скатерть и подутюжила рукой. Что хотела найти? Взглянула на собравшегося уже уходить сына. Да, ей не хотелось отпускать сына, и искала причину. Снова взялась за свое:
– Не уходи, сынок, охота в одиночку – где это слыхано? Всё же опасно.
В глубине сердца она, скорее, хотела, чтобы её сын охотился в одиночку, побоявшись, что небрежность другого может погубить его так же, как и его отца.
– Хватит, мама, разве я в первый раз иду на охоту один? Ты всегда так. Как только соберусь уходить, сразу же начинаешь волноваться, места себе не находишь. Я ведь обещал, что скоро вернусь. Самое позднее – завтра вечером буду здесь.
Мать перестала понапрасну «муку молоть», снова отправилась на кухню и стала готовить завтрак.
Он не смог закончить завтракать до тех пор, пока обиженная упрямством своего сына мать не насытила его хорошо. Наконец, сопротивляясь и умоляя её, он еле-еле ускользнул от матери, расцеловал спящих детей и жену и, словно опаздывая куда-то, поспешно схватил ружье, набросил рюкзак, надел пояс с патронами, припоясал большой охотничий нож и направился к двери.
– Ну, ты знай, сынок, – перекрестила его и расцеловала мать, – будь умницей, не очень-то увлекайся охотой, по утесам осторожно ходи и не опаздывай домой.
– Не волнуйся, мама, я скоро вернусь, – с улыбкой крикнул он матери, которая всегда словно молитву произносила ему вслед тысячу раз заученное наизусть одно и то же вразумление и не входила в дом до тех пор, пока он не скрывался из виду.
Охотник еще раз издалека помахал рукой матери и радостно зашагал по извивающейся по горным склонам тропинке.
После прощения с матерью он спешил к своей любимой стихии леса, словно соскучившийся возлюбленный. Для него на этом свете уже ничего другого не существовало, кроме непреодолимого влечения к охоте и заманчивой любви к ней. Полными страстного желания глазами взирал он на контуры крутых скал, еле-еле вырисовывающихся при свете зари, смотрел, как появившиеся далеко на горизонте солнечные лучи, словно лучистые зайчики, окружили их острые вершины и подобно густому каменному лесу извивались в безграничном пространстве.
Каждый раз его охватывало такое чувство, будто в будущей неравной борьбе он сражался с гордо возвышающимися каменными титанами и возвращался с победой и трофеями, завоеванными своей страстью борьбы. Как любил он завоевывать эти прислоненные к небу острозубчатые крепости! Мечтатель по природе, он с детства восторгался изложенными в стихах неподражаемыми подвигами действующих лиц «Витязя в тигровой шкуре», их безграничной любовью, чистой дружбой и неслыханными приключениями. Когда он шел на охоту, какая-то невидимая смелость возгоралась во всем его теле и, словно мощный вулкан, бушевала в его кротком сердце, словно расплавленная лава, кипятила его кровь. И он неустанно бродил по ущельям, ползал по крутым скалам и в своих мечтах представлял, будто сражался с лешими, скрывающимися в неприступных крепостях, сражался для того, чтобы спасти прекрасную Нестан-Дареджан, которая должна была быть только его, да, только его, и что каждый убитый им тур был или сторожем крепости, или злым чудовищем, которое он сразил в неравной борьбе.
II
Много голых скал он обошел, но всё же ничего не смог поймать. Тур вот-вот должен был приблизиться на ружейный выстрел, но осторожное животное сразу же чувствовало опасность и, не успевал он даже глазом моргнуть, исчезало среди скал. И он только издали наблюдал, как быстро, гигантскими прыжками, перепрыгивали туры с одной скалы на другую, словно волшебные крылатые скакуны, а уже через минуту исчезали из виду.
Бродя по скалам, он и не заметил, как наступила ночь. Неохотно раскрыл рюкзак и достал еду. В душе злился, что богиня охоты Дали так не жаловала его сегодня и отгоняла от него пасущееся на скалах стадо туров.
Таинственной и переменчивой была богиня Дали – покровительница зверей. Иногда милостивая, щедро награждавшая человека, а иногда жестокая, ничего не приносящая охотнику, кроме мучения и несчастья. Охотники с давних времён со страхом и любовью поклонялись богине Дали, поскольку знали, что покоритель ее сердца будет одарен её милостью и щедрой добычей, а гнев готовил им горькую участь или поражение. Он с детства слышал мифы, сказки или баллады про богиню Дали, их рассказывали детям глубокие старики, или напевали на чонгури девушки и юноши, посвящавшие богине танцевальные хороводы. На протяжении десятков веков из поколения в поколение передавались предания о её непознаваемой природе и удивительных приключениях: о том, как для одних она становилась родной сестрой и спасала от неминуемой беды, а для других превращалась в страстную возлюбленную и по ночам делила свое божественное ложе с простым смертным, предавшемся самозабвению; а на некоторых она обрушивалась безжалостным гневом, заманивала ненасытного и высокомерного охотника на отвесные скалы, ослепляла его своей красотой и беспощадно бросала в бездонную пропасть.
Он с детства хорошо помнил рассказы старых охотников, твердо верящих в божество Дали, и то, как он, зачарованный этими рассказами, жадно глотал каждое их слово. Когда мальчик немного подрос, он будто бы засомневался в их правоте. В зрелости даже со скрытой улыбкой слушал он красивые баллады, известные с детства. Но несмотря на это, он почему-то перед охотой всегда просил покровительства у богини. Зная, что существо, созданное тысячелетиями назад благодаря поэтическому воображению предков, было выдумкой, он, как и все охотники, был суеверным и по-своему верил в её существование, и ради собственного покоя все же воздавал богине почести.
Устав от напрасных скитаний и проголодавшись, он аппетитно поужинал, произнес тост в честь богини Дали, прося у неё удачливой охоты назавтра, и, укутавшись на ночлег, прилег там же, на глыбе.
Долго он смотрел на усеянное звездами летнее ночное небо, любопытно вглядывался в его бескрайний свод, осыпанный многочисленными мерцающими точками. Как и каждого человека, его влекло к себе великое небесное таинство, и он стремился умом дотянуться до него. Тишину раздумья иногда нарушал воющий вдали волк или сорвавшийся со скалы камешек, который по пути захватывал второй, третий, – и вот уже стремительно нарастал шум камнепада.
Охотник заснул спокойным сном.
III
Он проснулся рано утром. Встряхнул одежду, влажную от росы, охотник немного поел и отправился на охоту.
Увы, ему сопутствовала неудача. Было около полудня, когда соскучившийся от неудачной охоты заметил он двух идущих в ущелье всадников. Это были знакомые пастухи. Взвалив на низкорослых, крепких горных лошадей полные доверху мешки, они медленно вели их по крутым тропинкам. Они тоже заметили стоящего на краю скалы охотника и издали поприветствовали его.
– Добыл что-нибудь?
– Пока нет! Вы куда?
– Вниз, на равнину спускаемся, соль и запасы кончились!
– Значит, порадуетесь и хорошенько попируете?
– Нет, сразу же должны вернуться, чтобы с овцами не случилось чего!
– Ну, счастливого пути! Бог с вами!
– И тебе хорошей охоты по милости богини Дали!
Охотник долго смотрел вслед идущим в ущелье. Он хорошо знал их обоих и часто пировал с ними на горных пастбищах, когда его в пути заставала ночь. Их было четверо, но теперь, видимо, двоих оставили в горах с овцами. Они спускались на равнину для того, чтобы обменять наполненные сыром и сулугуни мешки на необходимый провиант и сразу же возвратиться в любимую и родную стихию. Девять месяцев оторванные от внешнего мира, они вместе с овцами скитались по пустынным ущельям и плоскогорьям, чтобы уйти от мятежного хаоса цивилизации и снова стать детьми нерукотворной природы, всем существом наслаждаться ее невыразимой красотой и беспорочностью. Погруженные в красоту и величие глубоких, покрытых зеленью ущелий и окутанных вечным снегом возвышающихся к небу гор, они и не ощущали всю тяжесть своего утомительного ежедневного труда, поскольку была вскормлены грудью той прекрасной матери, которая звалась природой. Они могли только наслаждаться ею, и каждая минута, проведенная на её лоне, каждый образ природы становились для них жизненной необходимостью. Поэтому они так стремились к этой красоте, ставшей жизненной необходимостью, стремились так же, как к воде, солнцу или воздуху. Они не могли не наслаждаться сиянием выкатившегося на заре огромного багряного солнца, которое своими ещё холодными, но яркими лучами ослепительно озаряло сияющие снежные вершины Кавказских гор. Они не представляли жизни без этой красоты, не представляли того, чтобы ранним утром не вдохнуть всей грудью этот свежий и прохладный воздух, наполненный ароматом горной природы, который проникал в каждую жилу. Они не могли не припасть к ласково журчащему, чистейшему и холодному горному роднику, который своей живой водой наполнял их истерзанные трудом сердца юношеской жизнерадостностью.
Наконец они скрылись из виду, и очнувшийся от дум охотник снова вспомнил о своей неудачливости. Это разозлило его, и он сразу же начал искать добычу, твердо решив обязательно убить тура.
Долго мучился. Обошел все известные до сих пор и неизвестные отвесные скалы, но всё напрасно.
Устав после полудня от безуспешной охоты, он ещё раз решил отдохнуть, всё съел, что только осталось из провианта. Решил ещё час-другой попытать счастья, и если всё равно ничего не поймает, то смириться со своей проклятой неудачей и вернуться домой. У него щемило сердце от того, что сегодня впервые он должен был возвратиться без добычи, и его мучило уязвленное самолюбие.
Немного побродив, он залез на вершину одной из высоких скал и внимательно обвёл взглядом окрестность. Ничего не заметил. «Что за проклятый день наступил», – подумал он невольно. И вдруг замер на месте от неожиданности. Некоторое время охотник не мог поверить своим глазам. Перед ним совсем близко, на краю противоположной скалы, боком к нему стоял старый тур, гордо подняв голову вверх и неподвижно смотря вдаль, в бесконечность, устланную горными вершинами.
Охотник с трепетом сердца снял ружье с плеча и опустился на колено. Случайно задел ногой камешек, и кровь застыла в его жилах: несколько скатившихся камней с шумом пронеслись по крутой скале и исчезли в пропасти. Тур даже не шелохнулся. Охотнику показалось странным такое спокойствие животного. Малейший шорох должен был спугнуть чуткоухого тура. А он всё стоял с высоко поднятой головой, словно окаменевший, и пристально глядел вдаль.
Охотник не спеша зарядил ружье, боясь даже собственного сердцебиения, которое так участилось от волнения, что могло спугнуть тура. Осторожно взвёл курок и прицелился в добычу.
Палец у него уже был на собачке, но выстрела не получилось. Какое-то непонятное внутреннее чувство сдерживало его. Он осторожно снял ружье с прицела, снова посмотрел на тура и понял, что его сдерживали необычайная красота и надменность этого животного. Каким красавцем был он, стоявший так гордо и безмятежно. Какое величие и прелесть украшали этого бесстрашного рыцаря скал! Стоя неподвижно, он созерцал своим пристальным взором далёкие горные вершины, те места, где провел всю свою жизнь и постоянно сражался за нее.
Охотника охватило такое ощущение, будто тур чувствовал его присутствие. Казалось, он хотел своей смертью победить его. Почудилось даже, будто красавец-тур молча смеется над беспомощностью охотника и дарит ему себя, как слабому. Охотнику показалось даже, что ему дали оплеуху по лицу, как жадному и трусливому, сравняли с землёй и осквернили его достоинство охотника, которым он гордился до сих пор. На мгновение его самого смутила и даже испугала своя беспомощность. Затем он вдруг безгранично возненавидел эту красоту и прелесть гордого животного, его безмятежность и превосходство, что так унизило его.
Разозленный своей слабостью перед величием природы, он быстро взвёл ружьё и дернул за собачку.
Шум ружья с грохотом врезался в скалы и растворился где-то там, вдали. Не пошевельнувшись, тур как подкошенный сорвался со скалы и полетел в пропасть.
Как удивительно сложилось всё! Сначала была такая неудача, а теперь – эта необычная добыча. Сколько лет охотился и такого пока ещё никогда не встречал. Но подспудно охотник ощущал страх и никак не мог понять, чем был он вызван. Как только он спустился вниз, сразу же направился к тому месту, где должно было лежать убитое животное.
С детства приученному, ему вовсе нетрудно было ползать по скалам, и сейчас с удивительной ловкостью, но взволнованный и раздраженный, поднимался он всё выше и выше. Он не смотрел, за что хватался, хотя скала была не такой высокой и не такой крутой. С каждым шагом его всё больше охватывал таинственный внутренний страх.
Наконец он ухватился за рога тура, но от ужаса у него задрожали руки. С каким-то ужасающим гневом и презрением смотрели на него ледяные глаза животного! Охотник на несколько секунд остановился, перевел дух и вытер холодный пот со лба. Затем снова ухватился за рога тура и потянул к себе, пытаясь как можно быстрее сбросить его, но вдруг нога соскользнула. Он опять ухватился за край скалы, но внезапно опорный камень оторвался от скалы… Охотник успел только вскрикнуть, рухнул на крутой склон скалы и быстро скатился по косогору.
IV
Он очнулся от невыносимой боли. Сначала не мог ничего понять и с удивлением смотрел на ночное небо. Спустя некоторое время он вспомнил о случившемся и тотчас же попытался встать, но моментально замер на месте. От ужасной боли захватило дыхание. Собравшись с силами, охотник подумал, что он просто ушибся, и боль, наверное, скоро пройдёт. Но когда через несколько минут он снова попытался привстать, то глухо завопил от адской боли, и тогда-то внезапный страх охватил его. Встревоженный своей беспомощностью, он понял, что дело намного плачевнее, чем он думал. Сначала попробовал поднять правую ногу, но не смог даже шевельнуть ею. Затем сделал глубокий вдох, и словно кто-то вонзил в него каленое железо. Охотник застонал от невыносимой боли и замер. Ему пришлось окончательно убедиться в том, что сломанная в нескольких местах правая нога больше не подчинялась ему. Попытался перевернуться на бок и хотел использовать руки, однако не смог, будто и рук у него не было. Тогда он плечом опёрся на глыбу и сразу же с ревом свалился наземь.
Несколько минут боролся с собой. Пытался как-нибудь пошевельнуть конечностями, но всё напрасно – невыносимая боль во всем теле сковывала его.
От напрасных попыток и от боли горькие слезы выступили у него на глазах. Он беспомощно дергался на месте и настойчиво боролся со своей немощью, тихо стонал и, сжав зубы, пытался приподняться, перевернуться на бок или поползти, но каждая его попытка сопровождалась нечеловеческой болью и заканчивалась ничем. Наконец-то понял, что его попытки были напрасными и, выбившись из сил, он снова откинулся назад. Меньше всего он должен был надеяться на ноги, особенно на правую ногу, которая была сильно повреждена в области колена и голени и вообще не подчинялась ему. Опираясь на левое плечо и бедро, он приподнял поясницу. К счастью, позвоночник повреждён не был.
Измученный охотник сделал глубокий вдох и сосредоточился, пытаясь почувствовать внутренний перелом. Но ребра уперлись в легкие, и он замер от боли. На правой стороне было сломано два или, может быть, три ребра. Видимо, он упал на правый бок, и поэтому правая сторона тела была повреждена больше. Тогда он начал проверять правую руку. Она оказалась не менее поврежденной, чем бок и нога – его грызла острая боль в плече и локте. А главным всё же было то, что позвоночник был цел, и левая рука каким-то чудом почти не была повреждена.
Он немного успокоился и уже начал подумывать о собственном спасении от этой беды. Самым большим несчастьем было то, что именно на правый бок должен был перевернуться, поскольку с левой стороны возвышалась та роковая скала, с которой он свалился. Приблизительно высчитал, где могло быть его ружье, и попытался повернуть отяжелевшую голову. Почувствовал боль, в затылке и в глазах запестрело. Болел почти весь череп, больше всего челюсть и затылок, но не так сильно. Больше всего его утешало то, что у него сохранилась способность мышления, а значит, ничего серьезного нет.
После такого тщательного изучения самого себя он снова немного отдохнул. Затем несколько минут тренировал затылок, поочерёдно поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Постепенно он привык к боли, и в ночной темноте глазами начал искать ружье. Вскоре в десяти шагах от себя заметил сверкающее при лунном свете дуло ружья.
Вот-вот собрался еще раз отдохнуть и закрыл уставшие глаза, как вдруг услышал волчий вой. Невольно вся сцена предстала перед его глазами – как волк издалека обходит его, сначала даже немного пугается, видя его беспомощное барахтанье, но быстро понимает, что он бессилен. Волк поспешно подбежит к нему и, взбешенный его теплой кровью, беспощадно перегрызет горло.
От волнения он заметался. Ведь в этих местах часты были волки и гиены. А он, как живой труп, распростертый на земле и измученный, должен был ждать только того, как по частям разорвёт его голодный зверь и как, истекая кровью, он испустит последний вздох:
«Нет, должен успеть! Должен добраться до ружья, – с яростью твердил он себе. – Как-нибудь должен доползти и если не убью, то хотя бы ружейным выстрелом вспугну зверя».
Еще ближе послышался вой волка.
Беспомощно затрепетал охотник. Сморщившись от боли и обливаясь холодным потом, он настойчиво пытался перевернуться. Наконец, потеряв терпение, поборол себя, преодолев боль, собрался всеми силами, оперся на разбитый бок, приподнял поясницу и, изнемогая от боли, свалился на живот. Немного погодя он оперся на левый бок и пополз вперёд….
Снова послышался волчий вой – уже очень близко, ещё более ужасающе и зловеще. Охваченному страхом, ему показалось, что разъяренный зверь выл уже над его головой. Животный инстинкт безошибочно вёл волка к жертве.
Поспешил. Снова попытался ползти. Правая рука и нога неподвижно висели на теле. Не спуская взгляда со своего ружья, он, тяжело дыша, двигался вперед. А расстояние до ружья будто бы и не укорачивалось. Охваченный страстным желанием выжить, он почти оставался на месте, но думал, что быстро передвигается к цели.
Опять волчий вой леденил кровь в жилах. Наверное, шагов тридцать отделяли его от хищника. От горя он заскрежетал зубами. Уже и левая рука почти потеряла силу. От изнемождения туманилось сознание. Холодный пот градом катился по лицу и жёг глаза. Охотник перевернулся на левый бок и согнулся как мог, затем выпрямился и начал ползти вперёд. Немного времени спустя он обессилел окончательно и вынужден был остановиться. Перевёл дух. Снова взглянул на ружьё и протянул руку к нему. Оставалось около одного метра… Он снова собрался ползти, как вдруг на ближнем холме заметил пару сверкающих фосфорных искринок и окаменел. Затаив дыхание, он уставился на безжалостно светящиеся глаза волка. Охотник прямо смотрел смерти в глаза. В сознании его всплыли те ледяные глаза убитого тура, которые так странно-зловеще смотрели на него. Снова таинственный страх пробежал по всему телу. Несколько секунд человек и волк пристально и упрямо смотрели друг другу в глаза. Но вот пара созерцающих глаз исчезла с холма, и темная тень медленно спускалась к нему по склону.
Охотник обреченно захрипел. Собрался всеми силами, приподнялся, оперся не левую руку и отбросил своё тело. Упал, протянул руку и кончиками пальцев ухватился за приклад ружья. Он знал, что мгновение отдаляет его от мучительной смерти. Подтянул ружье к себе, отыскал собачку и попытался выстрелить. Пальцы искалеченной правой руки не подчинялись ему. Сразу же ухватился за ружье левой рукой и указательным пальцем два раза подряд дернул за собачку.
Грохот ружья потряс ночную тишину. Будто сотни пуль выстрелили одну за другой, крутые скалы нескончаемым эхом отозвались на шум выстрела.
Он отчетливо услышал, как всего в нескольких шагах от него за огромной глыбой зашуршали камешки, и понял, что это бежал испуганный волк.
«Опередил», – со стоном прошептал он.
Слезы радости выступили у него на уже закрытых глазах, и он чуть было не разрыдался, как ребенок. От пережитого волнения дрожало всё тело. Обессиленный, он тотчас же заснул.
V
Когда он проснулся, то уже давно рассвело, от невыносимой жары по его лицу катились крупные капли пота. Жгучие лучи палящего солнца бурили череп. Всё тело ныло. Попытался приподняться. Разбитые конечности начало невыносимо ломать. Попытался спрятать от солнца горевшее от жары лицо, принялся глубоко дышать. Но каждый вдох вызывал острую боль в сломанных ребрах. Еще немного, и палящее солнце могло сократить ему жизнь. Охотник из последних сил приподнялся, ухватился левой рукой за камень и наконец-то повернулся на живот. Почувствовал некоторое облегчение. Усиленное от жгучей жары головокружение несколько спало. Он должен был как-нибудь дотянуть до полудня, когда солнце скроется за скалой, возвышающейся к западу.
Так прошло несколько минут. Временное облегчение исчезало. Теперь он уже в затылке чувствовал жгучий укус зловещей жары. От боли участилось дыхание. Чем больше времени проходило, тем сильнее сжимались раскаленные клыки солнца, впившегося в его затылок. Пропитанная горячим потом одежда, словно смола, прилипала к телу… К полудню он потерял сознание.
Только с наступлением сумерек он пришёл в себя, но не мог сделать ни малейшего движения. Страшно истомленное от жары тело неподвижно распростерлось на земле. Долго валялся так, среди глыб, уткнувшись в землю, будто бы с телом давно уже попрощалась душа.
Вечерняя прохлада оживила его. С большим трудом снова перевернулся на спину. К нему снова возвратилась способность мыслить, и он попытался найти какой-нибудь выход.
«До тропинки прямым путем всего шагов двадцать будет, – раздумывал он, – но надо перейти высокие каменные глыбы, что невообразимо… Обходным путем, через скалы и холмы, будет так шагов семьдесят, и то нелегких. А ведь среди этих частых скал человек не заметит и того, что происходит в двух шагах. Он и сам мог бы услышать шаги прохожих, но ему было трудно говорить даже шепотом. Как же быть услышанным прохожим на тропе? Если бы он мог добраться до тропинки, тогда ещё можно было думать о спасении – может, на его счастье, кто-нибудь, забредёт сюда и наткнется на него. Но кто зайдет сюда, в эти затерянные места…»
Жажда напомнила о себе. Высохшим ртом пытался проглотить слюну. Окаменевшего от жары языка он не чувствовал.
«Холодная вода», – подумал он со стоном, и лица матери, жены и детей вспыли перед глазами. Как не хватало ему их заботы, тепла и ухода! С каким наслаждением проглотил бы он каждую каплю подданной ими воды. Невольно вспомнились слова матери, сказанные в то утро, когда он шел на охоту. Боль сожаления промелькнуло в его сердце. Права была мать, когда полными скрытой тревоги и грусти глазами просила она его не идти на охоту. Наверно, чувствовало сердце матери, какая беда ожидала сына. Чувствовало – чутьё не обманывало её, а он, как всегда, не обратил внимания на её просьбу.
Вдруг какая-то мысль оторвала его от раздумий, и он напрягся.
«Может, всё-таки мать спасет его! Когда запоздает, жена и мать встревожатся, не успокоятся, соберут народ, как часто бывало, когда ушедшие из деревни охотники очень запаздывали с возвращением, и мужчины всего села отправлялись на поиски. Даже отыскивали. Иногда уже погибших, иногда тяжело пострадавших и агонизирующих… Многие из них выздоровели и сегодня снова охотятся на утёсах».
Ставшая надеждой мечта принесла ему некоторое облегчение.
«Однако, – промелькнуло вдруг в уме, – однако, это может ведь произойти через три или четыре дня, когда он слишком запоздает с возвращением… А если и пойдут на поиски через три-четыре дня, то где или как найдут его, бесследно исчезнувшего где-то в дремучих зарослях этих крутых скал? Было время, как я сам иногда запаздывал на целую неделю с возвращением, увлеченный азартом охоты или, задав пиры вместе с охотниками, встретившимися в пути на утёсах, и, придя домой, насмехался над тревогой взволнованной семьи и сельчан. Может, они действительно, в конце-то концов, решат искать меня, но это будет очень поздно, когда от меня останется давно уже истлевший труп или давно обгрызенные волками кости!».
Такое неожиданное и безжалостное разочарование отравило его разум, и снова охватила жажда – невыносимая жажда жизни.
Прислушался. Издали то там, то тут слышался вой волков. Пытался не засыпать, но усталость всё же упрямо тяжелила веки насильно открытых глаз. Долго сопротивлялся нежной ласке искушающего, как фея, сладкого сна, но всё же задремал. Оставшаяся в голове мысль о необходимости бодрствовать всё же заставила проснуться. Знал, что если волк заметит добычу, то так легко не оставит ее, и поэтому пытался как можно дольше не заснуть. Но минута следовала за минутой, и он невольно покорялся вкрадчивой мгле сна и усталости. Наконец-то охотник сознался самому себе, что его терзания были напрасны, выстрелил разок, чтобы вспугнуть рыщущих зверей, и погрузился в глубокий сон.
VI
Проснулся, коченея от холода. Боли с еще большей силой напомнили о себе. Вскоре рассвело. С тихим стоном считал он каждую секунду и с нетерпением ждал, когда ласковые, теплые лучи восходящего солнца прогреют его. Хорошо знал, что жар солнца постепенно станет мучить его, но изнуренный и холодом, и болью, он хотел хотя бы ненадолго избавиться от одного из них.
Постепенно потеплело, и он почувствовал некоторое облегчение. Расслабил дрожащее от холода тело, и боли стихли. Всего лишь часика два мог наслаждаться он умеренным утренним теплом. Это было то время, когда он мог быть спокоен, пока зажженный солнцем адский огонь не начал бы мучить его и поэтому пытался сполна испытать чувство временного облегчения.
Ощущение холода вскоре сменила жажда – чувство беспощадное и способное обречь на медленную и болезненную смерть. Избавившись от холода, он уже со страхом взглянул на только что появившееся из-за гор солнце, и жажда с ещё большей силой зажгла в его душе огонь. Уже второй день он в рот ни капли не брал. Безнадежно оглянулся вокруг. Свой взгляд кинул на увлажненные каплями росы камни и с упованием провёл пальцами по ним. Почувствовал приятную прохладу. Собирая пальцами рассыпанные по поверхности камней влажные бусинки, он прикладывал к губам такую необычно приятную и удивительно сладкую влагу жизни. Охотник схватил небольшой камешек и приложил к высохшим от жары губам. От удовольствия прикрыл глаза. Некоторое время он увлажнял мокрым камнем губы. Затем вновь остановился, будто придумал что-то, схватил другой камень и, дрожа от радости, что нашел хоть какой-то путь утоления жажды, приложил его к растрескавшемуся языку. Дрожь прохлады пробежала по всему его телу. С бешенством начал лизать камень. Высохший от жажды язык начал понемногу увлажняться и стал чувствительнее. Теперь он прильнул к другому камню… Наконец-то проглотил слюну и, будто первый раз бы в жизни, влилась в его горло прохлада капель живительной воды. Снова взглянул на восходящее солнце и продолжал лизать камни. Жадно сосал он покрытые влагой камни и время от времени со страхом посматривал на восток. Пытался успеть облизать как можно больше камней, пока через несколько минут безжалостный зной солнца не превратит их в раскаленные угли.
Недолго пришлось наслаждаться «каменной влагой». Взошедшее солнце вскоре проглотило каждую каплю влаги, но охотник все же чувствовал большое облегчение. Жара постепенно набирала силу. Вот-вот холод оттаял, жажда утихла, и тепло несколько уняло боли в теле, как теперь другая боль пронзила его в живот. Теперь уж голод напомнил о себе. В душе охотник горестно улыбнулся. Своё собственное тело не подчинялось ему…
Глаза невольно высмотрели на ту скалу, где с ним приключилась неудача. Страшно завертелся желудок; голод, как беспощадная гиена, вцепился в живот. От боли сердце замерло в груди, но он попытался воспротивиться охватившему его голоду и снова ухватился за надежду, как за сказочную жар-птицу.
«Овец оставили двум пастухам… И обязательно быстро будут идти, – мыслями принуждал себя и заставлял разум думать только о возможности выжить. – Может, и ночью нигде не остановятся или в городе не задержатся на целый день… А если захотят, то и до полудня легко смогут продать свой товар и, самое большее, до вечера купят самое необходимое. А если сразу же отправляться назад, то сегодня после полудня здесь будут…»
Обрадовался, что нашёл несколько часов лишних. Это несколько успокоило его и придало больше мужества.
Настал полдень. От жары он даже начал бредить. Зной летнего солнца заживо жарил его на раскаленной каменной сковородке. Время от времени теряя сознание, он шептал какие-то непонятные слова. Через несколько минут, придя в чувство и проснувшись от кошмарных снов, он бессмысленно озирался кругом, но наяву отчаивался ещё больше от невыносимого мучения, снова становился пленником горькой агонии.
Солнечное пекло снова и снова набирало силу. На растрескавшемся от жары лице появились ожоговые язвы. Выйдя из агонии, он снова лишался чувств и задыхался.
«Нет… не должен сдаваться … должен вынести… вынести… ещё немного», – упрямо твердил он в уме, почти изнемогая, поскольку боялся, что беспомощность своего обессиленного тела могла охватить и его душу.
«Всего два часа… два часа должен вытерпеть… пока солнце скроется за вершиной скалы… Всего два часа… и солнце отклонится … А потом и вечер уже не за горами… Прохладный ветерок и приятная ночь… А затем… «росистый» дождь! Дождь, который намочит всё тело и увлажнит высохшую кожу!!!»
Испытание будущего наслаждения дало ему временное облегчение. Вспомнил утреннюю прохладу и пожалел, что так проклинал её тогда.
«Целую ночь… целую ночь буду наслаждаться росой, пока с ног до головы не вымокну… А потом… а потом уже утро… и, наконец, спасение… такое долгожданное спасение…»
Какой-то отдаленный шум оторвал его от приятных мыслей. Какой-то шорох дошел до его слуха. Напряг затемненное сознание. Сначала он и не поверил себе, настолько невероятным показался ему этот шум.
«Может, это мне кажется… Но ведь отчетливо слышен этот шум… Да, это ведь журчанье ручейка, еле слышимое сладкое журчанье ручейка…»
Ещё больше напряг слух. Он действительно не ошибался. Ещё отчетливее слышно было его журчанье, ещё отчетливее и ближе.
От неожиданного открытия вздрогнул, его затуманенные глаза забегали по сторонам, и он заметался со стоном.
Ручеек протекал совсем близко от него, а он и не заметил. Хотя как он мог заметить такое, когда его разум был занят только болью, мыслями и размышлениями… Не может быть, что слух обманывал его, так отчетливо слышалось это чарующее журчанье…
А солнце снова и снова адски палило, и с каждой минутой с ещё большей силой обостряло чувство жажды. Спустя некоторое время он почувствовал острую боль в горле. Ему уже трудно было дышать. Не хватало воздуха. Неумолимая жажда, словно удав, обвивалась вокруг шеи и безжалостно пыталась задушить его. Высохший язык прилип к нёбу, и побледневшие от безводия губы покрылись чешуей растрескавшейся кожи. А раскаленное горло постепенно сужалось и с большим трудом пропускало воздух. Учащенное дыхание вскоре превратилось в хрип обреченного человека. Спешил, хотел успеть вдохнуть как можно больше воздуха.
«Один глоток… еще один глоток воздуха…»
С мольбой взывал он в душе и жадно вдыхал каждый глоток горячего воздуха.
«Ещё один… ещё… еще…»
Чувствовал, что снова теряет сознание, и, может быть, навечно. Попробовал сопротивляться. Невольно схватился за шею, будто хотел сорвать медные кольца невидимого удава жажды, обвивавшие как клещи его шею. Но жажда уже окончательно связала его, чтобы раз и навсегда положить ему конец. И он всё же не сдавался. Взбешенный жаждой жизни, он отчаянно сражался со смертью от жажды.
Еще больше сжал шею удав. Снова попытался вдохнуть воздух, но горло уже замкнулось. Понял, что это уже означало его конец, это было его последним рывком к жизни и, окончательно обреченный, еще немного и задохнулся бы. Только секунды, только секунды жизни оставались ему. Секунды, которые с молниеносной скоростью мчались во тьме кипящей смолы.
Душа в горле застряла и раздулась, как воздушный шар.
«Нет, должен … должен выжить… победить… всё же не сдамся…»
Дрожа от агонии, он ощупью отыскал ремень. Всё тело напряглось от боли, набухли сосуды.
Постарался, поспешил.
Еле-еле достал охотничий нож из ножен.
Он должен успеть…
Пальцами нащупал острое лезвие ножа, вложил в ладонь и со всей силой сжал. Как слабый укол колючкой, почувствовал он рану.
Надо было опередить, уже и неба не видел, и сознание затуманивалось.
Собрался еще оставшимися силами, с трепетом поднял окровавленную руку и дрожащими губами примкнул к ране.
VII
Когда пришел в себя, то уже лежал в тени. Солнце зашло за горизонт. Кровь в ране сгустилась. Обрадовался, что ад последнего дня кое-как перенёс. Истерзанный уже испытанной мукой, он ненадолго задремал. Когда снова проснулся, уже была ночь. Прохладный ветерок ночи приятно ласкал его обгорелое от жары лицо. Спустя некоторое время охотник проснулся окончательно, собрался с силами и ухватился за ружье. Оно показалось необычайно тяжелыми. Прижал к груди притвор и попытался отогнуть ружье. Со всей силой нажал на затвор, ничего не вышло! От бессилия пальцы скользили по затвору, от злости слезы подступили к горлу, в душе он хотел вдребезги разломать ружьё. Уже и сил не хватало. Остановился. Покрытое потом лицо подставил под струю холодного ветерка. Немного отдохнув, уже пытался поступить по-другому: зубами вцепился в затвор ружья и потянул к себе. Наконец-то затвор щёлкнул. Тогда головку ружейного ствола зацепил там же, у его ног, за большой камень, притвор под мышку сунул и кверху нажал. Легко раскрылся. Поменял пустые патроны и со спокойной душой откинулся назад. Хотел отдохнуть, но голод, словно докучливый ростовщик, тотчас же застиг его, вся внутренность загорела. Вдруг вспомнил волка.
«Если бы подождал немного и потом выстрелил? Да, ближе надо было подпустить и потом убить. Теперь и мясо было бы, и силы легко восстановил бы… Тогда он действительно достиг бы тропы».
Чем больше мучил его голод, тем больше выбивался из сил и больше злился на себя за такую непредусмотрительность. Услышав вой волка, сразу же настораживался и готовился встретить. Уже в душе хотел скорее увидеть зверя. Будто бы ему назло, в эту ночь вой слышен был издалека. А тур вообще туманил рассудок. Так близко от него мясо тлело, а он не мог добраться.
Измучившись от ожиданий и проголодавшись до крайности, теперь и боли разбитых костей напомнили о себе. Закрыв глаза и сжав зубы, с тихим стоном боролся он то с голодом, своими острыми клыками схватившим его за живот, то с раскаленными вертелами костей, вонзившимися в его обессиленное тело.
Снова услышал вой волка. Уже немного ближе. Сразу же открыл глаза и настороженно присматривался к ночной темноте. От такой неожиданности будто и голод, и боли ушли. Будто на миг перестали безжалостно мучить его изуродованный труп.
Перевернулся набок, притвор ружья прижал к груди, палец приложил к собачке и замер, затаив дыхание. Напрягая зрение, стал присматриваться к ночной темноте. Спустя некоторое время глаза разболелись, начало пестрить, вырисовывающиеся в ночной темноте силуэты смешивались между собой, и откуда-то появившиеся цветные светлячки покрыли окрестность. От слабости выбивался из сил, ружьё выскальзывало из рук, невольно закрывались глаза и, чтобы не перевернуться на спину, качался из стороны в сторону.
Когда незаметно для него глаза слиплись, вдруг еще ближе послышался ему вой волка. На миг, погрузившись в полусон, он сразу же насторожился и взвел ружье. Еле-еле заметил на ближайшем холме сверкающие, неспокойно вертевшиеся искринки. Теперь он уже не был один, их было, наверное, двое или, может быть, больше. Это уже встревожило его. Волков не обманывало чутьё, они чувствовали поблизости пищу. Может, их привлекал запах убитого тура. Но они безошибочно знали, что поблизости есть какая-то добыча, и издали крутились вокруг; выжидали, охваченные волчьим нетерпением и животным инстинктом.
А охотник, взведя ружье, напряженно следил за сверкающимся глазами рыщущих поблизости волков и чувствовал, как им овладевала усталость. К тому же охота на нескольких волков становилась уже опасной.
Наконец-то признался самому себе, что его намерение было бессмысленным. Постепенно всё смешалось между собой, ничего уже не мог разобрать, и голова удивительно потяжелела. Однако он знал, что зверь наконец-то наберется смелости и потихоньку приблизится к нему. Пока только поблизости осторожно метавшиеся из стороны в сторону, постепенно осмелеют. А он через минуту мог и сознание потерять. Решил сам первый вспугнуть волков. Ружьё нацелил в сторону холма, раз выстрелил наугад и, выбившись из сил, упал ничком.
VIII
Чуть свет проснулся. Оставшаяся в голове надежда на выживание и во сне не давала покоя, она снова вселяла в его изнеможенное и искалеченное тело храбрость и мужество, пробуждая жажду к жизни. Вспомнил, что вторую пулю выстрелил в полночь, когда его снова пробудил вой волков, и сейчас ружье было пустым. Сразу же схватил его, уже испытанным приемом легко отогнул, зарядил и положил рядом. С облегчением вздохнул. От холода его снова бросало в дрожь, но пытался не обращать внимание. Поспешно принялся лизать увлажненные камни и радовался тому, что сегодня наконец-то закончатся его мучения. Знал, что впереди пока ещё ждали его терзания тела, острая боль и невыносимые муки от палящего зноя, но и это не волновало его, поскольку тем самым быстрее наступит час спасения. В душе даже желал того, чтобы как можно скорее пришло время этого адского мучения, чтобы тем быстрее закончилось оно.
Солнце не заставило его долго ждать и по-прежнему своими жгучими лучами озарило окрестность. Временно притихшие жажда и голод потихоньку просыпались в нем. Правая рука и нога опухли, как бурдюк. Всё тело терзала боль и только единственная надежда билась в его почти безжизненном теле.
“Сегодня придет конец всему! Сегодня у него должно хватать сил! Сегодня обязательно придут, и когда услышит их беседу или топот конских копыт, то выстрелит из ружья. Нет, сначала одну пулю должен выстрелить и, когда остановятся, то тогда и вторую выстрелит… И они обязательно заинтересуются. Ведь могут же соблазниться и вкусной добычей. Ещё никогда не случалось так, чтобы в таких уединенных местах, какими незнакомыми не должны быть, люди проходили мимо, не познакомившись друг с другом, не поделив кусок хлеба между собой и в девяти случаях из десяти, не подружившись. Это правило считалось неписаным и неизменным законом в горах. И они обязательно придут. К тому же немного отдохнут. И водка у них обязательно будет прихвачена с собой – чтобы намочить горло оставленным в горах. Так что, прекрасная причина будет для пиршества…»
Упоминая слово «пиршество», у него снова закипело всё внутри. От боли закрыл глаза.
“Ещё немного времени. Совсем немного и будет спасён… Только один кусок, только один кусок пищи и один глоток воды… Какое счастье – один глоток холодной воды и целый кусок вкусной пищи…»
Горестно простонал и с умоляющим взором обвел глазами вокруг. Будто кого-то просил о помощи, кого-то, кто был там же и мог помочь. Закрыл полные горьких слез глаза. Он был один, совсем одинокий и отрешенный от всех.
Утешал он себя и, обратившись в слух в ожидании спасения, считал каждую минуту, может быть и в самом деле, всего лишь через минуту услышит голоса пастухов. И он, охваченный нетерпением, после каждой незаметно пройденной минуты, как мимо прошедшего слепого самаритянина, с еще большим волнением ждал ту следующую, которая наконец-то услышала бы зов его сердца, остановилась и опустилась бы на колени у его изголовья, словно ниспосланная Ангелом-спасителем.
Солнце достигло уже зенита, но со стороны тропы ни звука не было слышно. С усилением зноя ещё больше терял он силы, и надежда всё больше уплывала вдаль. Потеряв терпение, ему показалось вдруг, что его бессовестно обманули и вероломно предали. Выйдя из равновесия, он почему-то был уверен в том, что пастухи обязательно должны были прийти и несомненно помочь ему.
“Он ведь целых три дня ждал их. Ждал, искалеченный, без воды и почти без сознания, но они всё же не пришли, ни во что не поставили его, бросили одного и позабыли!»
Крайне напряженные нервы сдали, и от злобы весь задрожал.
“Ничтожные Твари! Негодяи! Наверно, черепашьими шагами плетутся! И всё-же куда запропастились! Может… – по всему телу пробежали мурашки – Может и в трактир зашли, как скоты, напились!.. Пьяницы! Теперь не остановятся, пока не пропитаются алкоголем и пока надолго не проветрят и так пустые головы!»
Вдруг почувствовал натиск страшной пустоты; мгновенно для него всё стало безразличным: и смерть, и жизнь, и надежда, и обреченность. Явно почувствовал, как с течением времени истощалась до сих пор существующая в нем сила жизни, как перед глазами и между рук таяла с упованием сохранившаяся надежда. Всё тело расслабло. Что-то тяжелое, как железо, и горячее, как дёготь, легло на сердце и перекрыло все до сих пор существующие боли. Его разом подавила нахлынувшая безнадежность, отняла всякое желание бороться, всякую способность сопротивляться и окончательно потушила пока еще тлеющий в его мужественной душе огонь упорства. До этой минуты он терпеливо боролся со всякой телесной болью, но намного тяжелей и невыносимей оказалась боль души, души, до сих пор не искалеченной и не покоренной, которую безжалостно раздирало отчаяние. Внезапный поток безнадежности разом сорвал и снес все преграды его веры, мужества и терпения. Выйдя из равновесия, он в конце-то концов предался его бурному и мутному течению и, махнув на всё рукой, безмятежно смирился со своей судьбой.
«Так пусть умрёт и закончится это мучение! Поскорее пришел бы конец этому невыносимому, нескончаемому и напрасному ожиданию. Как хотел он сейчас такой же мгновенной смерти, которая досталась убитому им туру. Наверно, эта скала была для него последней непреодолимой крепостью, и тур – последним побежденным рыцарем вершин. И соперника достойного встретил – закаленного в бою старого тура. Как гордо смотрел он своей смерти в глаза, как безмятежно и мужественно встретил он свою кончину, какое величие жило в нем…»
Открыл глаза и взглянул на скалу тура. Уже даже сожалел он о его смерти. Впервые пожалел он убитого им животного, впервые разочаровал его достигнутый успех, и впервые посмотрел на тура не как на существо, созданное для наслаждения своего желудка и своей доблести.
Снова закрыл глаза и начал снова ждать. Если до сих пор он ждал жизни, то теперь с нетерпением ждал только смерти.
«Снова ожидание… » – горько подумал он. Но смерть долго не заставит его ждать. Она же столько времени стремится к нему, пытается овладеть им, кружится над ним, как голодный коршун, и непременно скоро настигнет его.
Уже боль ожидания не давала ему покоя.
«Хоть бы скорее пришла. Скорее бы попрощаться со своей так пресыщенной болью жизнью. Может… – какая-то мысль промелькнула в голове и заставила вздрогнуть. – Может покончить с собой и мгновенной смертью окончательно поставить точку всему… Но нет! – сразу же твердо отверг эту мысль, – нет, этого он не сделает! Так низко не падет! Добровольно не сдастся! Сам не принесёт себя в жертву. Пусть смерть сама придет и победит его. Пусть покорит, но только силой, только в борьбе, хоть и такой неравной…»
Солнечное пекло, как расплавленная лава, по капле, лилось в его сознании. Он уже и размышлять не мог. Зной и яркое солнце слепили и жгли всё вокруг.
«Только в борьбе… Добровольно никогда… никогда…»
Мысли кружились в воздухе и переплетались между собой; каждое переживание и ощущение смешивались друг с другом; всё плыло в сверкающем пространстве и взбивалось между собой. Густой туман неразборчивости, как ночные сумерки, покрывал окрестность…
«Добровольно нет… никогда…»
Всё вещественное медленно погружалось в волны хаоса. Всё постепенно таяло и мчалось в бесконечность…
Тихий шум песка дошёл до его слуха.
«Да, наверно, это снова песочный ручей, журчащий своими раскаленными каплями среди скал… Медленно приближается к нему. Думаешь, будто со скалы к тебе прокладывает путь нахлынувший чудом небольшой родник. А его шум постепенно нарастает… Да, это так. Ещё ближе и отчетливо слышит. А теперь постепенно притихнет… Но пока нет, пока ещё спускается. Хотя сейчас он как-то необычно долго слышит этот голос. Время от времени и к тому же с медленным, будто бы необычным чередованием. Но… это ведь слышит с той стороны, где нет такой высокой скалы. Так что это может быть?.. Как похож этот шум на шаги человека, которого он так долго ждал. Как удивителен человеческий разум, он пытается увидеть то, что желает, и чего в действительности нет. Если недавно за ручей он принимал трение камней, но теперь этот шум превратился в шум шагов человека… Хотя этот шум всё равно не прекращается… О господи, как точно похож он на звук шагов человека, идущего по мелким камешкам… Но это ведь он слышит не со стороны тропы. Может… это какой-то охотник, заброшенный так далеко? А звук все приближается. Неужели в конце концов всё же сбылась его мечта?.. Ещё отчетливее слышит он шорох камней. Нет, если у него осталась хоть горсточка разума, то такой звук издаёт только человек. Это действительно шум камешков, возникший от шагов человека. Как приятно слышать этот тихий шорох. Наверное, он уже увидел его. Звук шагов так близко слышен, что, видимо, он в нескольких шагах от него, а шум всё не прекращается… Значит, заметил его. Невозможно, чтобы с такого близкого расстояния не увидел человека!.. Идёт! Так, он спасен! Его нашли и обязательно спасут! Он всё же победил смерть! Но почему идёт так медленно и осторожно, будто это крадётся зверь? Сам же валяется здесь среди глыб, а он видит его и не спешит! Неужели он такой бессердечный, что с таким спокойствием направляется к нему, будто не к человеку, а к скатившемуся на дорогу камню приближается он!»
У него сердце забилось от нетерпения. Его с ног до головы охватило волнение. Звук шагов приближался. Кто-то должен быть уже совсем близко, и если он действительно не слепой, то вот-вот наступит на него…
Вдруг звук шагов притих. Охотник почувствовал, что этот кто-то стоял перед ним и смотрел на него. Сам он закрытыми глазами ничего не видел, но что-то весьма удивляло его в этом невидимом взоре, точно таком, какой он чувствовал тогда, когда поднимался на скалу, чтобы сбросить тура. Это немного встревожило его. Снова таинственный страх прокрался в его сердце.
«Он стоит рядом и смотрит на меня. И даже не наклонился, даже пальцем не прикоснулся… О боже, но почему? Может быть, он подумал, что я уже мертв?»
Снова попытался открыть глаза. Он упрямо направил взор на ослепительные лучи солнца и ничего не заметил…
«Да, это человек! Человек! – как приятно слышать это слово – человек»…
Пока что он только различал тусклый, почти прозрачный силуэт, рассеянный в солнечных лучах. Но постепенно блестящее покрывало солнечных лучей стало уплывать, и перед ним отчетливо обозначился силуэт.
Охваченный любопытством, он напряг зрение и уставился на незнакомца. В его глазах радость постепенно сменилась удивлением.
«Да, но это…»
Опомнившись, от изумления, он никак не мог понять, чем это могло быть – приведением или явью.
«Нет, это сон или только привидение, – со страхом подумал он и снова пристально посмотрел на него. – Или может быть, это моя смерть, которую так ждал?..»
Но перед ним всё же с упрямой ясностью стояло безмолвное, воплощенное чудо и внимательно смотрело на него. Толстая черная коса доходила до пояса. Красиво очерченные полные губы были немного раскрыты, откуда молнией сверкали блестящие как жемчуг белые зубы. Тень от густых ресниц падала на её розовые скулы и чарующе покрывала её пылающие огнем бездонные черные глаза, которые огибали натянутые как лук красивые брови. Ремешок, украшенный цветами, обволакивал её высокий лоб. К плотной груди тесно прилегала перекинутая через плечо шкура барса, темные крапинки которой были рассеяны по гибкому, как тростник, телу. С узкой и стройной талией сливались слегка покрытые платьем длинные и стройные, белые как мрамор, красивые ноги, обвитые узкими ремешками кожаных лаптей. Нежная и точеная рука изящно покоилась на луке из оленьего рога, за спиной виднелся полный стрел колчан, и на изящном плече висел рожок из рога тура.
Перед ним стояло существо, полное телесного соблазна и небесной беспорочности, страсти и величия, прелести жизни и неописуемой красоты природы – богиня охоты Дали!
Она была именно такой, какой ему описывали ему и какой он представлял в своем воображении, хотя наяву она казалась намного величественнее и очаровательнее.
А она стояла безмолвно и пристально смотрела на удивленного охотника, который не мог отвести глаз от ее неземной красоты и восторженно глядел на неё. Только такая восхитительная красота имела власть покорять всё живое, чтобы спасать или соблазнять, возвышать или карать. В ее пропитанном каким-то поразительным, головокружительным теплом и ароматом теле, в её каждой черте четко пульсировала та первозданная красота и сила природы, воспринять которую просто невозможно простому смертному, и её безграничность не доступна человеческому разуму. Может быть, она сама была олицетворением такой привлекательной природы – королевой всех существ и созданного от природы образа самого себя.
Изумленный охотник не мог промолвить ни слова, не мог придумать, что сказать, но в глубине души он и радовался богине, и боялся ее. Радовался тому, что перед ним стояла женщина, все же сострадательная и милостивая, однако боялся потому, что она была богиней, покровительницей зверей, и в то же время была иногда довольно жестокой. Невозможно было понять, что преобладало в её взоре – сочувствие или безжалостность, тепло или холод.
Охотник приподнялся и внимательнее уставился на спокойно смотрящую на него богиню.
– Это ты? – зашептал он слабым голосом и только сейчас заметил, что, несмотря на перенесенное мучение, мог свободно говорить.
Богиня ничего не ответила. Словно окаменев, она безмолвно смотрела на него.
– Неужели это явь? – Вымолвил он еле слышно и скорее для себя.
– Да, это я и это явь, – вырвался вдруг из уст богини скудный ответ.
Её голос был тихим и бархатистым. Охотник вздрогнул. Довольно приятно было услышать слова богини. Слух, как музыка, тронуло звучание чарующих звуков.
«Если она что-то ответила, значит, он не обречен, значит, она не гневается на него».
– Неужели ты удостоила меня такой честью своим явлением, прекрасная дочь природы?
– На этом свете все живое – дитя природы, рожденное от одной матери, но между ними всё же ненависть преобладает над любовью.
– Я всегда любил и почитал твой образ, но, по правде говоря, до сих пор я и не верил в твоё существование.
– Ты не первый, кто почитает, и горячим сердцем просит милости у того, существование которого сам не верит.
– Ты знаешь бессмертие. А мы, простые смертные, на мгновение являемся на этом свете и с трудом верим в то, что никогда не видели или не чувствовали.
– На мгновение являетесь на этот свет, но за это мгновение рушите вечность так, что даже не видите и не чувствуете этого, поскольку никогда не пытались увидеть и почувствовать то, что не хотели чувствовать, то, на что всегда смотрите с первого взора до самой смерти, то, чем созерцаете, дышите и существуете.
– Но иногда так коротка наша жизнь, что мы и не успеваем раскрыть глаза на истину. Может быть, страх перед краткостью нашей жизни рождает в нас всякую человеческую слабость и грех, когда мы безжалостно топчем живое, чтобы самим не упасть, необдуманно жертвуем тем самым ценным, что даровал нам Всевышний для того, чтобы всё было у нас в достатке, чтобы как можно больше получить наслаждений. Моя жизнь так быстро истекает. Пойдя на охоту, удача изменила мне и три дня как….
– Знаю.
– Знаешь?!
– Я знаю всё!
– И то, что случилось со мной, тоже?
– От начала до сего времени!
– И все это было со мной…. Только благодаря тебе?
– Только так!
Охотника заставили вздрогнуть слова Дали. Вдруг для него всё стало ясным. Так значит, только она была виновницей его неудачи. Перед глазами всплыл убитый тур, вспомнился тот внутренний страх, который так таинственно охватил его, пока он поднимался на скалу, чтобы сбросить тура. И он узнал тот грозный взгляд, который так зловеще исходил из ледяных глаз убитого тура.
– Но за что? Неужели такой гнев заслужил я от тебя, что обрекла меня на смерть? Какой грех совершил я перед тобой?
Она ничего не ответила, будто хотела, чтобы он сам додумался до причины всего.
– Я чувствовал твой взор, когда свалился со скалы, но не заметил тебя.
– Как ты мог заметить меня, когда твои глаза всегда искали только добычу, разум – власть, а сердце – наслаждение?
– А разве в этом такой грех, что я удостоился смерти?
Дали снова молчала.
– Скажи, стоила тебе ценой такой жертвы эта добыча? – Не отвечая, спросила, наконец богиня.
– Знаю, что не стоила, но я люблю охоту, и даже пожертвовал собой, чтобы наслаждаться ею.
– И ты думаешь, что всякое наслаждение – это любовь? Ты когда-нибудь думал о том, что ты называешь любовью?
– Я люблю в охоте всякое страдание, которое сопровождает её, и радость, которую испытываю при удаче. Люблю бесконечно бродить в горах, уединяться на лоне природы, наслаждаться её прелестью, когда с вершины горы, перед моими глазами раскрывается бескрайнее пространство первозданной красоты, чувствовать, что эти зеленеющие ущелья и заостренные скалы лежат перед тобой, что их покорили твоя сила и смелость, и тебе кланяется все земное. Восхитительны стада прыгающих со скалы на скалу туров и газелей, быстроногий барс, следивший за жертвой со склона, и усевшийся на вершине отвесной скалы горный орел…
– Все это ты можешь испытать и без охоты.
– Но тогда ведь всё походило бы на какую-то нелепость, бесцельное мучение и напрасный труд.
– Если хочешь наслаждаться природой, разве это напрасный труд? Может, ты себя обманываешь или пока еще не вник до конца в своё ставшее привычкой наслаждение и признанное любовью чувство? Кажется, совсем другое наслаждение увлекло тебя
– …?
– Скажи, тебе нравилась красота того тура, которого убил?
– Да, нравилась. Поразительно красивым и гордым был он, величественным и восхитительным.
– Тогда почему ты убил его? Разве можно сначала убить то, что очень нравится, а потом назвать это любовью?
– Я убил его потому, что я охотник.
– Ты убил потому, что был обязан убить или ты хотел это сделать?
– Нет, это не было ни обязанностью, ни просто желанием…
– Может, бедность и голод заставили тебя сделать это?
– Нет, я не был голоден, но стол всегда украшают блюда из мяса тура. Ни один охотник не охотится для того, чтобы спастись от голода. Может, существуют и такие, для которых охота – средство к существованию, но я таких не знаю и не слышал о них. Это скорее привычка и, наверное, развлечение. Для охотника главное – охота, а не насыщение добычей; почет, а не вкус добычи. Много раз бывало, что я и куска от моей добычи в рот не брал. Просто убил. Это главное удовольствие охоты.
– Так вот, оказывается, что приносит тебе наслаждение и удовольствие! А не природа и ее горы, ущелья, гордо усевший на вершине скалы орел и кто знает ещё что. Ты охотишься только потому, что это твоя привычка, чтобы убить время и развлечься. Тебе нравилась красота тура, но ты всё же убил его! Только для собственного удовольствия, только для развлечения! Значит, тебя скорее увлекает не красота природы, а только наслаждение смертью!
– Нет! Нет! Это не наслаждение смертью!
– Тогда почему убиваешь?
– Не знаю… Об этом я никогда не думал. Просто мне нравится охота. В этом есть какая-то страсть жизни и азарт борьбы.
– Может быть, страсть смерти и азарт победы? Тебе нравится быть властителем, чтобы твоей воле подчинялась чужая жизнь. – В голосе богини взорвался гнев и в глазах загорелся огонь безжалостной ненависти.
По телу охотника пробежала дрожь. Он снова со всей ясностью узнал этот взор, этот зловещий и леденящий кровь взгляд.
– Именно это и есть существующее в тебе то неосознанное влечение, над которым ты никогда ещё не задумывался, – с ещё большим гневом продолжала богиня Дали, – и которое толкает тебя на то, чтобы почувствовать собственную власть, когда, взойдя на вершину горы, под ногами расстилаются зеленеющие ущелья и возвышающиеся до небес вершины, когда тебе поклоняется покоренный твоим могуществом весь белый свет! И это доставляет тебе неописуемое удовольствие! Скрытое в тебе стремление к власти заставляет уничтожить то, что ты сам же называешь прелестью и красотой, поскольку ты так хочешь, поскольку тебе очень нравится быть повелителем природы, который распоряжается ею, а не хозяином, который заботится о ней! Ты восхищаешься стадом прыгающих со скалы на скалу туров, газелями, усеявшими горные склоны, быстроногим барсом либо горным орлом, но только потому, что все это принадлежит тебе, подчиняется твоей воле! Ты наслаждаешься, а через минуту, охваченный азартом победы, безжалостно убиваешь живое, поскольку ты признаешь только ту красоту, которая принадлежит тебе и подчиняется только твоей воле! Ты безгранично рад, когда на землю валится пораженное твоей пулей беспомощное животное и, охваченный страстью смерти, убиваешь уже издыхающую и признанную тобой красоту, которая минуту назад так очаровывала тебя! Тогда ты видишь только хлынувшую из горла кровь, а не умирающую жизнь! И затем ты с восторгом любуешься наполненным сеном чучелом убитого тобою существа. Тебя восхищает эта ледяная и безжизненная красота, поскольку она уже твоя собственность, достоверный пример твоей ловкости и достойный образец твоего величия! Ты готов для такого увлечения целыми днями бродить по горам, как дрессированный пес, без устали ходить по непроходимым лесам, выносить холод и испытывать опасность для того, чтобы потом насладиться смертью.
– Неужели ты так безжалостно наказала меня? Избавь меня от дальнейших страданий! Ты не можешь не простить мне эту ошибку!
– Как и весь человеческий род, ты только тогда вспомнил прощение, когда это только тебе понадобилось. А до этого, опьяненные азартом победы, вы все рубите и уничтожаете вокруг! И когда назад получаете вами посеянную жестокость, вы начинаете искать спасителя и причину несчастья везде и во всем, кроме самого себя!
– Так ты хочешь моих мучений?
– Я три дня издали следила за твоими мучениями и терпеливо ждала, когда ты наконец-то испустишь дух. – Гнев Дали внезапно утих. Её голос стал тихим и, казалось бы, немного мягким. – Но в тебе сила жизни оказалась могущественнее самого себя. Мне смягчила сердце твоя храбрость, неравная борьба со смертью, и я решила простить тебя. Сейчас я пришла попрощаться с тобой, пришла, чтобы ты до конца понял причину твоего несчастья. Издавна многие наказывались по моей воле, но такого упрямого и непоколебимого, как ты, я едва ли встречала. Хочешь жить? Так пусть, будет по-твоему. Я ухожу как враг, но и помощи не жди от меня, пока ты ещё раз не докажешь, что заслуживаешь ее. Чтобы быть достойным жизни, ты должен преодолеть чувство, явленное как соблазн, и должен сделать это для души. И если выживешь, то попытайся не возвращаться к твоему злому увлечению, не захватывай и не уничтожай то, что твоё, и хозяином чего ты и так являешься. Твоя страсть и жестокость не должны затенять твой разум, не соблазняйся вихрем лженаслаждений.
– Так твой гнев прошел, богиня природы?
– Мой гнев больше не существует, поскольку ты уже получил то, что хотел и чего искал. Тебя очаровывали высота и величие вершин как знак власти, но именно падение с вершины выпало тебе в наказание. Если до сих пор ты считал добычу красой стола, то теперь ты уже сыт этой красотой. Взамен наслаждения смертью ты получил невыносимую боль жизни. Я простила тебя, но знай, что ты сразу же погибнешь, как только искушение восторжествует над твоим разумом.
– Спасибо, королева природы, покровительница охотников и прекрасная владыка зверей, строгая и справедливая.
– От меня каждый получает то, для чего идет и чего достоин: голодный – еду, ненасытный – голод, смелый – удачу, трусливый – страх, одинокий – утешение, жестокий – мучение, а жаждущий смерти – жажду жизни. Запомни и никогда не забывай уже пережитое тобой – этот горький вкус жажды жизни.
…Боль жгучих лучей протрезвили его. Он заметался на месте. Распростертый на солнцепёке, он бредил. Что-то непонятно бормотал, чуть раздвигал растрескавшиеся губы и задыхался.
Постепенно охотник пришел в себя, рассудок его прояснился, и он уставился глазами в небо. Солнце, как сверкающий венец, стояло над вершине западной скалы. Охотник задумался: он до конца не понимал, что это было – сон или явь.
Ему послышалось тихое звяканье камней.
“Нет, это ведь было наяву! – с радостью воскликнул он в себе. – Даже звук её шагов еще слышен! Наверно, она ещё здесь…»
Он взглянул в ту сторону, где совсем недавно видел богиню и от неожиданности остолбенел. Сильно зажмурил глаза и снова открыл. Нет, зрение не обманывало: в пяти шагах от него стояла газель и взирала на него.
Сначала газель настороженно смотрела на распростертого среди глыб охотника, но потом, видимо, догадалась о его беспомощности, спокойно нагнулась и начала щипать траву.
Мурашки пробежали по телу. Невольно он направил свой взор на ружье и снова поглядел на пасущуюся поблизости газель, которая чуть было не на расстояний протянутой руки спокойно щипала растущую среди глыб траву.
Кое-как преодолев себя, он отвел упрямый взгляд от животного.
“Нет, снова надо ждать пастухов. Если сейчас выстрелить, то больше уже ружье будет не перезарядить. А люди могут с минуты на минуту подоспеть… Если… если уже не прошли!»
Это неожиданная мысль, как гром, грянула в голове, и кровь застыла в жилах.
“Неужели уже прошли? Нет, они не могли пройти».
Как только утешил он себя этой мыслью, по животу пробежала боль и целиком скорчила его. Невольно ухватился за ружье и снова уставился на газель. А она спокойно продолжала щипать траву и медленно переступала.
“Нет, они придут! Я должен ждать!»
Отодвинул ружье и, чтобы избавиться от искушения, закрыл глаза. Как деготь, всё кипело внутри. С неба безжалостно лилась расплавленная солнечная лава. Охваченного болью, его лихорадило.
“Наверно, вот-вот придут… Но если действительно прошли?»
Снова искушение овладело им, и полными страха глазами он посмотрел в сторону газелья. К той бесчисленной боли, которая безжалостно грызла его тело, добавилась и острая боль в душе: если не убьет газель, то, может быть, навсегда упустит единственный шанс спасения.
“Да, может быть, действительно прошли? Я же был без сознания и мог ничего не услышать!»
Сердце сжалось. Он ведь три дня ждал. Ждал, испытывая невыносимую боль, ждал с нетерпением, и именно сейчас из рук ускользает возможность спасения.
“Но, может, это только безнадежность и сомнение? Может, они ещё действительно не прошли?»
“Может быть, не прошли и не пройдут, что тогда?»
Он весь обратился в слух и напряг сознание.
“Нет! Сейчас еще немного воли, и они подоспеют, обязательно придут!»
“Не обманывай себя. Твоя надежда продиктована только твоей мечтой. Может быть, они сегодня вообще не придут … Или ещё два-три дня. А у тебя только сегодня есть возможность спасения, и то последняя».
Охотник чувствовал, что спорить с нарастающим желанием становилось всё труднее, и в борьбе с бушующим чувством он сжимал зубы.
“Не теряй времени! Именно это является единственным путем твоего спасения и щедрой милостью судьбы!»
“Может быть, это коварное искушение, а не милость?»
Измученный такими размышлениями, он снова продолжал гореть меж двух огней.
“Пока не пошла далеко! Даже нацелиться не надо! Хорошо насытишься, ты ведь целых три дня мечтаешь об этом, поправишься, наберешься сил!”
Открыл глаза и снова посмотрел на добычу, которая ему назло снова щипала траву неподалёку.
“Не раздумывай! Ты будешь спасен, будешь жить!»
Дрожащими пальцами ухватился он за ружье и приготовился стрелять, но вдруг снова остановился и задумался. Какое-то безмолвное внутреннее предчувствие сдерживало его. В глазах, пристально взирающих на газель, с молниеносной быстротой сменялись желание спасения и страх роковой ошибки.
“Можно выстрелить и убить. Но потом?»
“Потом только спасение и жизнь!»
“Ты ведь даже доползти не сможешь до неё, если по дороге не потеряешь сознание. Или если доползешь, то хватит ли сил для того, чтобы содрать шкуру, зажечь огонь и хотя бы поверхностно зажарить мясо».
“И не надо! Ты только убей, а потом хоть сырой ешь её молоденькое мясо, хоть зубами раздери его в клочья и утоли жажду её теплой кровью. Ты борешься за выживание, когда для тебя ничего не должно быть чуждым и неприемлемым, то ни на что не закрывай глаза. Так поступает каждый и в том числе самое грозное и беспощадное существо – человек!»
“Но это ведь только безумие и несомненная смерть!»
“Только жизнь!»
“Нет, нет! Это искушение!» – в его ослабевшем уме будто молния пронзила непроницаемую мглу, и ослепительно засверкали слова богини Дали: “Ты сразу же погибнешь, как только в тебе искушение возьмет верх над разумом»…
Он бессильно уронил голову и застонал.
“Слепая вера в рожденные красивыми сказками сны – это только безумие! Ты веришь в бред собственного потерянного сознания, тогда как перед тобой горькое настоящее, живая действительность и путь к жизни!»
“Но для подавленного трехдневным голодом желудка хоть несколько глотков воды и кусков пищи смертельны, тем более сырого мяса!»
«А может, пусть пропадёт пропадом такая жизнь! Если для тебя смерть неминуема, ты ничего не теряешь! Хватит стольких страданий! Жить не стоит ценой такого мучения! Будь проклято такое собачье бытиё!»
“Нет и нет! Я никогда не покорюсь смерти по своей воле и не покончу самоубийством!»
“Поспеши, пока не ушло! Может, через минуту будет уже поздно! Вспомни жизнь, мать, жену и детей!..»
Неожиданно сердце застонало, слезы начали жечь глаза. Он в смятении нажал на курок. Добыча ещё больше злила его, ещё сильнее охватывало дерзкое чувство, казалось, вот-вот выстрелит…
“Так ты будешь стрелять? Ты уже победил подавляющие тело чувства – боль, но ты должен подавить в себе с таким ожесточением нахлынувшее душегубительное и коварное чувство – искушение, более сильное и более беспощадное. Тебя самозабвенно привлекает сладкое пение Сирены, ниспосланное в виде наслаждения, но если хочешь жить, то отведи глаза разума от соблазна и вовремя заглуши в себе слух сердца, поскольку в её восхитительной красоте и чарующем голосе кроется твоя смерть!»
По всему телу пробежал огонь боли. Боль целиком сковала его и со всех сторон наступала.
“Так смотри и испытывай! Только это и есть твоя жизнь!»
“Нет, это не моя жизнь! Это смерть! Это ты, соблазняющее меня желание!»
“Ты обречен! Ты выстрелишь, несмотря на то, что это может стоить тебе жизни!»
“Нет! Сначала я раздавлю тебя хоть ради одной горькой минуты жизни!»
Бросил ружье и со стоном заскрежетал зубами. Как хотел он, чтобы сейчас у него снова была сила и способность борьбы, но, подавленный и изнеможенный от боли, он выбивался из сил в неравной борьбе с желанием и, задыхаясь от беспомощности, пытался сохранить душу и ещё раз вступить в борьбу и сопротивляться.
“Так до конца испытай то невыносимое мучение, которое выпало тебе вместо отвергнутого чувства!»
От боли он схватился за живот и пытался сопротивляться. Собравшись с последними силами, он корчился на месте и вцепившимися в живот пальцами пытался унять боль.
Чья-то невидимая рука схватила его за лицо и заставила повернуть голову в сторону спокойно пасущейся газели. Попытался сопротивляться, но впавший в отчаяние, он невольно покорился этой зловещей силе.
“Смотри! Она все так же близко, совсем близко! Ты ещё можешь убить ее!»
Весь дрожа от боли, он покорно протянул руку к ружью, окончательно сломанный, сопротивляясь, но все же подчиняясь желанию. Ружье он потащил к себе, кое-как поднял и нацелил дуло на добычу. Несколько секунд он внимательно смотрел на газель, тяжело дышал и боролся с самим собой. Палец нажимал на курок.
“Стреляй!» – словно гром, раздался в его сознании жуткий голос демона-победителя.
Охотник знал, что не должен был стрелять, но ужасно хотел это сделать. Его душила злоба от того, что он всё же был побежден и был вынужден стрелять и убить, и другого выбора у него уже не было.
Как, вдруг газель перестала щипать траву, подняла голову и уставилась на охотника. Охотник замер на месте – удивительно знакомые глаза испытующе и пристально смотрели на него.
«Боже мой! – содрогнулось сердце охотника, он неожиданно повернулся, ружье направил на скалу, сделал два выстрела и в изнеможении свалился на землю.
“Всё же не выстрелю!» – упрямо воскликнул он в душе и сразу почувствовал выплеснувшееся из глубины души скрытое облегчение.
Газель сорвалась с места и скрылась между скал.
Ружье выпало из рук охотника и, обессиленный, он покорно закрыл глаза. Учащенно дыша, он, со стоном упрямо зажав зубы, ждал своего конца. Но душа всё равно не покидала его и еще упорно цеплялась за измученную плоть. А в глубине сердца он чувствовал удовольствие. Очень радовался тому, что всё же не сломался, всё же не сдался и победил.
Наконец все утихло. Дыхание замедлилось. Постепенно успокаивалась и угасала его борющаяся и непокорная душа. Всё тело расслабилось, вцепившаяся в живот рука безжизненно упала, и охотник затих.
Вокруг царила мёртвая тишина. Казалось, что холодные скалы замерли от страха и с содроганием взирали на хоровод коршунов на небосводе.
IX
Он не слышал звуков уже приближающихся шагов, не слышал голосов людей, так удивившихся, увидев его. Только тогда, когда его приподняли, обрызгали водой и увлажнили губы, он вздрогнул, зашевелился, очнулся и бессмысленно уставился на своих спасителей. Расширенными глазами обводил он их лица и в еще пульсирующих недрах затуманенного сознания пытался осознать увиденное. Дрожащей левой рукой он схватил одного из них, сильно вцепился в его одежду и потянул к себе. Изо всех сил удерживал он удивленного человека и боялся выпустить его из рук, боялся, чтобы он не исчез. Снова и снова он убеждался, что всё это было явью, а не галлюцинацией или сном.
Наконец он окончательно поверил в действительность, и тогда улыбка безумного человека промелькнула на его искалеченном от боли лице. Он со стоном вздрогнул, заметался, затем, будто бы охваченный истерическим смехом, лихорадочно задрожал, и по худощавым щекам скатились слезы. С вырвавшимся из высохшего горла беспомощным хрипом он всем телом дрожал и снова обводил затуманенным взором людей, своё спасение и новую жизнь.
X
Треск дров в камине заставил очнуться пожилого охотника. Отойдя от раздумий, он внимательно оглянулся вокруг. В комнате никого не было. Его жена, дети и внуки, видимо, куда-то ушли, а гости вот-вот должны были прийти. Именно те, кого он когда-то целых три дня ждал, и кто спас его от смерти. Тогда-то, как и всегда в этот день каждого года, когда он вновь появлялся на этот свет, все усаживались за стол и кто знает в который раз вспоминали случившееся. Охотник без устали станет обрисовывать каждую подробность, а пастухи еще раз вспомнят удивительный случай, как неожиданно появилась перед ними, шедшими обратно в горы, резвая газель, и они, охваченные страстью охоты, преследовали по пятам это необычно осмелевшее животное до тех пор… пока случайно не наткнулись на охотника.
Опечаленный воспоминаниями, он разом обвел взглядом полный до верха стол, накрытый в ожидании гостей. На столе в изобилии лежали горячие аппетитные блюда, весело мерцало янтарное вино, но он почему-то остановил свой взор на холодном, как лед, кувшине с прозрачной водой. Он протянул руку и нежно коснулся росы, выступившей на поверхности кувшина, и почувствовал кончиками пальцев хорошо знакомую приятную прохладу. Некоторое время он ласкал мокрые бусинки, покрывавшие глиняный кувшин, затем прикладывал влажные пальцы к губам и нежно целовал вкусную влагу жизни.
Вдруг его взор приковали ослепительные лучи выглянувшего из белых туч солнца. Очнулся, привстал с места, налег на костыль, выпрямился и направился к окну. Еле-еле тащил он не сгибающуюся в колене правую ногу, и на теле, как тряпка, висел пустой рукав вместо правой руки.
Подошел к окну и остановился. Долго смотрел на горизонт, где однажды он с полной ясностью увидел совершенную прелесть и безгранично полюбил её, где впервые прозрел и всем существом ощутил ту красоту и величие, которые теперь так ослепительно озаряли яркие лучи солнца.
– Спасибо и слава тебе, прекрасная царица мира сего, – как молитву произнес он.
А там, где-то, далеко, на краю неба, гнала стадо рыцарей непроходимых скал богиня охоты – Дали. Они резво перебегали со скалы на скалу и, словно крылатые скакуны, перепрыгивали над бездонными пропастями.
Примечания:
Дали – богиня древнегрузинской мифологии. В Грузии сохранены многие мифы, предания и баллады о жизни и приключениях богини.
Амирани – сын богини охоты Дали. Древнегрузинский мифологический персонаж. Герой, борющийся за справедливость. Согласно мифам и преданиям, он одержал победу над многими злыми силами, украл у Бога огонь и подарил его людям. Под конец, осмелев своей непобедимостью, решил воспротивиться Богу. Бог сразил его и приковал к Кавказскому хребту. Позднее персонаж Амирани был распространен в древнегреческом эпосе под именем Прометея.
Жипитаури – алкогольный напиток, распространенный в высокогорных регионах Грузии (слабая водка).
Каджетская крепость и Нестан-Дареджан – действующие персонажи «Витязя в тигровой шкуре» Руставели. Каджи (лешие) – злые люди похитили Нестан и заточили в свои неприступные крепости. Влюбленный Нестан – Тариел, вместе с друзьями, смог сразить каджов и освободить Нестан из заточения.