Рассказ
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 59, 2008
Настя сидела перед зеркалом и красила волосы в рыжевато-каштановый цвет недешевой французской краской «Лореаль». Несмотря на ограниченные средства, она не жалела денег на косметику и наряды, так как ее внешность была самым главным орудием, при помощи которого можно было пробить себе дорогу в Америке. Ну, конечно, еще здоровье, которое было отменным и в сорок пять лет ни разу не подвело, хотя могло бы и подвести: ведь обстоятельства и условия жизни были нелегкими. Настя думала о том, как у нее до сих пор все шло по плану и хорошо складывалось. Ведь сумела же она за пять лет в Америке скопить довольно приличную сумму денег и, может, через год или два осилит купить себе в Балашихе или даже в Москве небольшую двухкомнатную квартирку. Ну, а если очень повезет и удастся заарканить Феликса, который по ней, Насте, сохнет, тогда исполнится ее заветное желание (как здесь говорят, американская мечта) – выйти замуж за американского гражданина. Правда, есть еще Атанас, Наско, который от нее никак не отцепится, но выбросить мужика легче, чем найти нового. И уж тут ничего мудреного нет. «Надоел он мне хуже горькой редьки. Нет, с ним решительно пора завязывать. Раньше хоть была страсть, а теперь – одни пьяные ласки да хамство», – размышляла Настя.
Настя покрасила волосы, высушила феном и внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Что и говорить! Все еще хороша! Правильные черты лица, большие темные глаза, широкие скулы, и длинные, до плеч, аккуратно прокрашенные, красиво уложенные волосы. На вид лет тридцать пять, тридцать семь, никак не больше…
Позвонили в дверь, и Настя пошла открывать, недоумевая, кого это принесло в такую рань. Как-никак воскресенье, одиннадцать утра. Все нормальные люди сидят по домам и только готовятся к выходу. Настя посмотрела в глазок и увидела Наско.
– Открывай, Анастасия, это я, – требовательно сказал Атанас.
– Вижу, что ты, – буркнула Настя и открыла дверь.
Наско в одной руке держал дешевый букет не слишком свежих гвоздик, в другой – бутылку сливовицы. Он был уже слегка навеселе и глуповато улыбался.
– Ты зачем притащился в такую рань и уже набраться успел?
– Да ни в коем разе, Настена. Я трезв как стеклышко. Соскучился вот по тебе. В дом-то пустишь?
– Да чего уж тут! Проходи, коли пришел, – сказала Настя недовольным тоном.
– Коли пришел, коли пришел… – передразнил Настю Атанас. – Ты что-то мне не очень рада в последнее время.
– А чего мне радоваться!? Сегодня воскресенье, мой единственный выходной день. Надо сделать кучу дел по дому. Ты мне мешать будешь.
– Раньше ты меня не так встречала! – недовольно проворчал Наско и, не раздеваясь, прошел в кухню, положил цветы в раковину, плюхнулся на стул, привычным жестом нашарил в ящике штопор и стал откупоривать сливовицу.
– Может, рановато для выпивки? – не очень решительно заметила Настя.
– Нет, раньше ты другие песни пела и всегда мне рада была. Охладела или нового хахаля завела? А, Настена?
– Не твоего ума дело, – огрызнулась Настя. – Шел бы ты домой. Нечего мне тут с тобой рассиживаться.
Атанас, не обращая внимания на Настино недовольство, махнул на нее рукой, мол, говори, говори, налил себе стакан сливовицы, выпил пару глотков, подошел к Насте и резко обнял ее за плечи:
– Ну же, будь поласковей, Настюха!
Настя с нескрываемым отвращением отбросила его руки:
– Я сказала, уходи! Кончились для тебя мои ласки.
– Как это кончились? Ты же со мной… ну, в общем, была. Нам же было хорошо вместе.
– Ну, была. Что из этого? Больше не стану. Не до тебя мне. Познакомилась вот с одним человеком. Американский гражданин! Не чета тебе. Бухгалтером работает, своя квартира в Бруклине, разведен. На меня виды имеет.
– На тебя… виды? Да какие там можно иметь на тебя виды? Трахнуть пару раз – вот и все дела. На таких, как ты, не женятся. И не мечтай! Кому ты нужна, нелегальщина! По-английски ни бэ, ни мэ.
– Ты бы лучше молчал, югославская пьянь! Да как тебя только терпят на твоей суперской работе? Жена тебя выгнала, и с работы скоро вылетишь, как пить дать! – Настя распалилась и чувствовала, что перегибает палку, что с Наско так нельзя и ни к чему хорошему подобные речи не приведут, но ничего поделать с собой не могла.
– Ах ты, стерва, сука нелегальная! Вот как заговорила… А я-то тут батрачил на тебя в твоем занюханном подвале! То стены красил, то краны чинил. Вспомни, как ты мне почти каждый день звонила: «Наско, выручай, сделай это, Наско, сделай то!» Да ты бы тут без меня сдохла со своим жлобским хозяином! – заорал Атанас и стал в бешенстве трясти Настю за плечи.
– Отстань и убирайся! По-хорошему прошу. Не уйдешь тихо-мирно, вызову полицию, – решительно пригрозила Настя, пытаясь выскользнуть из его цепких рук.
– Не вызовешь, побоишься. С такими, как ты, нелегалками, они быстро расправляются. Сначала в обезьянник, потом – депортация.
– Ах ты, подонок! – Настя не выдержала и залепила Наско пощечину.
– А… ты драться вздумала! Да я тебя придушу, и мне за это в полиции только спасибо скажут. Одной нелегальной б…ю меньше! – Атанас сдавил Насте горло, но вовремя одумался и отпустил. А она уже начала было задыхаться и бессильно повалилась на пол. Наско не на шутку перепугался, схватил свою бутылку сливовицы и побежал к двери с криком: «Ну, погоди, сучка, я еще вернусь!»
В дверях Атанас столкнулся с лысоватым мужчиной лет пятидесяти пяти и чуть не сшиб его с ног.
– А вот и новый хахаль пожаловал! – прокричал Атанас, схватил мужчину за грудки, с силой тряханул так, что куртка ни в чем не повинного гостя, треснула по шву, а может, и более, отшвырнул от себя жертву и выбежал на улицу.
– Это что еще за пьяный хам? – ошалело пробормотал Настин гость и позвал:
– Настя! Ты где? Кто этот дебил, который выскочил из твоего дома как ошпаренный и ни с того ни с сего на меня набросился?
Настя с трудом поднялась с пола, села на стул и прохрипела в ответ: «Это так… никто, один местный подонок. Не обращай внимания, Феликс, проходи».
– Господи! Да что это с тобой, Настенька? На тебе лица нет. Он тебя… того… обидел? Надо немедленно вызвать полицию. Ах, да, я и забыл. Полицию вызывать нельзя, иначе у тебя будут неприятности с иммиграционной службой. Как ты? Тебе не лучше? Может, в больницу отвезти?
– Феликс, успокойся! Ничего не надо. Мне уже гораздо лучше, – устало сказала Настя.
– Ну, слава Богу, что лучше. Да кто он такой, этот подозрительный типчик? Твой бывший бойфренд? Ну и окружение у тебя, Настенька!
– А если и так! Да, бывший бойфренд. Мне скрывать нечего. Какое это теперь имеет значение? Ведь мы с тобой теперь вместе. Или я что-то не то говорю? – взволнованно спросила Настя.
– Оно, конечно, это так. Я свою женщину в обиду не дам, – рассуждал вслух Феликс. – Но если такая грязь прилипнет, потом никаким мылом не отмоешь. Еще и шантажировать начнет, чего доброго. Как это тебя угораздило связаться с таким дерьмом, а, Настя?
– Послушай, Феликс, я себя плохо чувствую, а ты меня мучаешь. Оставь-ка меня в покое, а?
– Да-да, конечно. Я сейчас уйду. Тебе нужно побыть одной. Сегодня не очень удачный день. Ты тут полежи, отдохни, а я тебе потом к вечеру позвоню, и мы встретимся… в другой раз. – Он чмокнул Настю в щечку и поплелся к выходу.
Настино настроение было вконец испорчено. «До чего же я дошла? – думала она. – Действительно, ну и окруженьице у меня! Один – мразь и пьянь. Другой – трус и хлюпик. Как это меня угораздило связаться с такими людишками? Тоже мне – американская мечта! Нет, лучше уж домой в Россию, чем замуж за такое ничтожество. Сегодня и вправду очень неудачный, прямо-таки невезучий день. А с утра моя жизнь казалась вполне сносной, и все так чудесно складывалось.– И поправила себя: «Cкладывалось, да вот не сложилось».
Настя немного поплакала, потом решительно выпила таблетку от головной боли, легла на диван и принялась смотреть мексиканский сериал. Сериал был длинный (уже, Бог знает, какая серия), нудный и какой-то неестественный, фальшивый. (Впрочем, как и большинство сериалов.) Главные герои, очень красивые женщины и мужчины, произносили штампованные фразы деревянными голосами переводчика и совершали цепь нелогичных поступков, чтобы сериал продолжался вечно. Настя все это понимала и тем не менее продолжала смотреть эту чудовищную тягомотину, ибо телевизор по выходным был единственным развлечением, которое она себе позволяла. За пять лет жизни в Америке Настя не прочла ни одной книжки и ни разу не была в кино. О театре, музеях и концертах и говорить не приходилось. Подобные развлечения стоили дорого, а Настя большую часть заработанных денег скрупулезно пересчитывала и раз в месяц аккуратно высылала в Москву своему сыну, чтобы потом, по возвращении, купить себе квартиру. Все пять лет в Нью-Йорке Настя тосковала по театру: ведь там, в другой жизни, она работала гримершей и причастность к театральному действу навсегда вошла в ее плоть и кровь. Пришлось, так сказать, сделать себе самой переливание крови и приспособить свою плоть к местным условиям. Все это было нелегко, но иного выхода Настя не видела. Надо было копить деньги и готовиться к светлому будущему, которое могло и не наступить. Настя терпела и копила деньги, копила и терпела… Правда, иногда накатывала такая безумная тоска по прежней жизни и прежней Насте, что хотелось выть.
Вечером Феликс так и не позвонил. Нет, конечно, она бы и сама могла ему позвонить, но где же тогда была бы ее женская гордость? Весь вечер Настя просидела дома. Сделала постирушку в старенькой стиральной машине, которую Наско нашел на улице, починил и наладил, погладила белье, приготовила ужин, поела в гордом одиночестве и снова уткнулась в телевизор. На душе у Насти было грустно и как-то неспокойно. Необъяснимое шестое чувство предрекало, что беды ее только начинаются и призрак несчастья притаился у порога.
На следующий день Настя, как всегда, встала в шесть утра и отправилась пешком (опять же для экономии) на работу. А работала она в итальянской семье по уходу за стариком, больным старческим слабоумием. Семья была довольно зажиточная. Вот все дети старичка и скинулись на Настину зарплату. Платили ей весьма неплохо, само собой разумеется, наличными. Но работенка была тяжелая, и врагу не пожелаешь. Надо было находиться все двенадцать часов (c семи до семи) в комнате, где лежал дед, как все его называли. Кормить его, поить, обмывать, высаживать на судно, когда он высаживался, менять памперсы, когда ходил под себя, переодевать, впихивать лекарства, привязывать к кровати, когда буянил, развязывать, когда затихал, и снова кормить и поить, и так до вечера, пока не приходила с работы старшая дочь. Бабушка, дедова жена, была в здравом уме, но слишком стара и слаба, чтобы помогать Насте. Она просто присутствовала, сидя в кресле. Да, работа была не из приятных, но Настя справлялась со своими обязанностями хорошо, претензий со стороны хозяев не было, и Настя надеялась, что сможет протянуть в этой семье еще год-другой, пока не накопит достаточно денег или не выйдет замуж.
Однако все сложилось совсем не так, как она предполагала. Вечером вернулась с работы старшая дочь и объявила Насте, что, мол, очень жаль, но этот рабочий день будет для нее последним, так как они решили отдать деда в дом престарелых. Но пусть Настя не расстраивается – она получит дополнительную недельную зарплату и хорошие рекомендации. Вот так в одночасье Настя лишилась работы и подспорья для осуществления своей американской мечты.
Как говорится, пришла беда – отворяй ворота. Когда Настя вернулась вечером домой, она в ужасе застыла на пороге, не веря глазам своим. Подвальчик, в котором она обитала, был затоплен. Прорвало трубу в квартире наверху, и вода хлестала Ниагарским водопадом с потолка с жестокостью разбушевавшейся стихии. Верхние жильцы уехали в отпуск, и в доме некому было вызвать аварийку, чтобы остановить потоп. Настя буквально вплыла в свои апартаменты, которым она с такой любовью и заботой в течение нескольких лет пыталась придать жилой вид и подобие уюта. Плавало все: маленький коврик, одежда, обувь, оплаченные счета за телефон и даже косметика в легких упаковках из пластика. Первой мыслью было: «Мой норковый жакет и кожаное пальто!» Настя рванулась к шкафу – слава Богу, вещи на вешалках в стенном шкафу были еще целы. Телефон не работал – видно, провода намокли. Настя схватила самое ценное в охапку и выбежала на улицу к телефону-автомату. Вызвала хозяина дома, пожилого итальянца.
– This is Anastasia. Come, come! Flood! – выкрикивала Настя отрывочные английские слова. Потом все было словно в тумане, и Настя уже не помнила, как вместе с норковым жакетом и кожаным пальто она оказалась у Тани.
Подруга Таня жила со своим мужем-ирландцем, пенсионером и ветераном вьетнамской войны, в односпальной квартирке многоэтажного дома. Несмотря на постоянное проживание двух взрослых людей, квартира производила впечатление малообитаемой. Вдоль голых, облезлых стен гостиной стояли продавленный диван с обивкой в вылинявший то ли цветочек, то ли горошек, колченогий обеденный стол с тремя стульями и журнальный столик с телевизором образца 1980 года – без дистанционного управления. Настя сидела на диване в старом Танином халате и рыдала в голос.
– Ну, все, Настена, перестань хныкать. Перекантуешься пока у нас на диване. Не впервой. А там и квартиру себе найдешь – получше, чем в этом гнилом подвале, и работу полегче, чем с этим вонючим стариком. Все, что ни делается – к лучшему. Понедельник – день тяжелый. Отоспишься – завтра проснешься другим человеком. А пока давай-ка выпьем, подруга. Джон сегодня пенсию получил. Ты что хочешь: виски с содовой или, может, пивка холодненького?
– Да нет, спасибо! Не по себе мне как-то. Выпью – сразу развезет. Нет, я лучше чаю.
– Заладила: чаю, чаю. А я хочу чего-нибудь покрепче. Джон вон дрыхнет. Так что же мне, одной пить? В кои-то веки приехала моя близкая подруга… Хочется пообщаться. Ты же знаешь, мне и поговорить-то не с кем.
– Ах, Таня, Таня! Бросила бы ты пить… Нашла бы работу, привела бы в порядок квартиру. Не век же в хлеву жить, – упрекнула подругу Настя.
– А я уже почти бросила. Я пью… гораздо меньше. И вообще, разве можно не пить, живя с этим круглым дураком и невеждой? Он ведь ни одной книжки в жизни не прочел и никогда не прочтет. Ну о чем, о чем мне с ним разговаривать? Разве что выпить – и в койку. Вот такая моя американская мечта… А ты говоришь…
Где-то после полуночи, выпив привычную дозу спиртного, Таня угомонилась, постелила Насте на диване и отправилась в спальню к Джону, который так сильно храпел, что, наверное, было слышно на улице – ведь жили они на первом этаже.
– Вот животное – нализался и храпит! – обреченно развела руками Татьяна. – Теперь и не уснешь вовсе. – Сказала и мгновенно захрапела сама.
«Господи, что с ней стало! Как она опустилась! А ведь была же актрисой. Ну, не на первых ролях, на третьих – «кушать подано». Все равно, красавица, умница. От поклонников отбоя не было. А теперь что?! Связалась с этим плебеем, как здесь говорят, white trash, и сама превратилась в мусор. Нет, со мной такого не произойдет! Я сильная, я выплыву…», – пообещала себе Настя и, успокоенная верой в себя, уcнула.
Проснулась Настя оттого, что какая-то дурно пахнущая тяжесть навалилась на ее тело и шарила заскорузлыми пальцами у нее между ног. Настя в испуге открыла глаза и увидела абсолютно голую тушу Джона, который уже прочно оседлал ее и пытался овладеть ею.
– Get lost, you, animal! – зашипела Настя, так как боялась разбудить Таню.
– Я тэбия лублу! – произнес Джон одну из немногих русских фраз, которые выучил для общения с Таней.
– А я тэбия нэт! – передразнила его акцент Настя и уперлась руками в нависшую над ней жирную, покрытую седой порослью, липкую грудь. – Убирайся к черту, пока я тебя не прикончила. – Настя исхитрилась согнуть ногу в колене и что было силы ударила Джона в пах. Джон охнул, согнулся пополам и с криком «you bitch» скатился с дивана. Дальше все развивалось, как в пошлом кинофильме или дешевом романе. На шум из спальни прибежала Таня и, увидев на полу голого Джона, истошным голосом завопила:»Help! Help! Мужа убивают!»
– Таня, да ты что! Кто его убивает? Он просто спьяну полез ко мне на диван, ну, я ему чуть-чуть врезала, чтоб неповадно было.
– Врешь! Не станет он к тебе лезть. Джон не из таких. Он меня любит. Ты сама его завлекла. Тебя приютили, пригрели, спать уложили, а ты, ты… Знаешь подруга, ты как была в театре Настя-б…, такой и осталась. У меня еще память не отшибло. Я прекрасно помню твои театральные романы. Тебе бы только чужих мужей сманивать! Давай собирайся и вали отсюда, пока я полицию не вызвала, – разъярилась Татьяна.
– Таня, опомнись! Ну зачем, зачем мне нужен твой Джон? – взывала Настя к разуму пьяной подруги.
– Не знаю, не знаю… Пошла вон, змея подколодная! – не унималась Татьяна.
– Да куда же я пойду на ночь глядя? Ты же знаешь, мне деваться некуда. Подожди хоть до утра! – молила Настя, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не ответить грубостью на оскорбления.
– Ну, черт с тобой! Оставайся до утра, а потом выметайся. И чтобы ноги твоей в моем доме не было! А ты что разлегся тут на полу нагишом, горе мое? – запричитала она по-русски, обращаясь к Джону. И он, как ни странно, понял, встал, прикрыв срамное место руками, и попятился задом в спальню.
Когда за супругами захлопнулась дверь, Настя принялась усиленно думать, что же ей теперь делать, за какую-такую соломинку ухватиться, чтобы не только не утонуть, но как можно дольше продержаться на поверхности. Работы нет, жилья тоже. К Наско она не пойдет. Феликс ее не примет, побоится Атанаса – это она чувствовала. В крайнем случае придется идти в Российское консульство, получать новый паспорт и возвращаться в Россию. Настя порылась в сумке, достала оттуда телефонную карточку и решила позвонить сыну в Москву, разведать обстановку. В Москве было девять утра. Заспанный Иван, не ожидавший звонка матери «в такую рань», не очень-то приветливо буркнул:
– Ну ты чего, мам, звонишь ни свет, ни заря – не даешь выспаться? Я же только в четыре утра лег. Мы тут с ребятами квасили, день рождения Толика отмечали.
– Ах, Ванечка, сыночек, какой Толик, какой день рождения! У меня неприятности, Ванечка! Ну просто горе! С работы выгнали, квартиру затопило. Жить абсолютно негде. Сейчас временно нахожусь у Татьяны. Но это отдельный разговор. Устала я, жутко устала! Если в ближайшие дни ничего не придумаю с жильем и работой, придется возвращаться в Москву. Поживу пока у тебя, а там, может, куплю какую-нибудь недорогую квартиру. Я надеюсь, с моими деньгами все в порядке?
– Ой, мам, ну зачем тебе так срочно возвращаться? Ну перекантуйся как-нибудь, а там все, как всегда, наладится. И квартиру найдешь, и новую работу. Ты же у меня умная и везучая.
– Ваня, ты мне не ответил на вопрос. С моими деньгами все в порядке?
– Мам, ну что ты пристала? Деньги, деньги… Вложил я твои деньги… в бизнес. Через год обернусь – все верну до копейки. Клянусь тебе! Ну когда я тебя подводил? Ты же меня знаешь!
– Ты… вложил мои деньги в бизнес! Да как ты посмел, наглец! Я тут надрываюсь, пашу, как чернокожая рабыня, а ты, ты без спросу распоряжаешься моими деньгами… Немедленно доставай деньги, где хочешь. И, если я приеду, что бы все было до копейки, слышишь, до копеечки! Ты меня слышишь?
Настя зарыдала, у нее затряслись руки, и телефонная трубка упала на пол. Ситуация становилась час от часу не только не легче, но прямо-таки – хуже не придумаешь. Как будто бы ее, Настю, кто-то проклял или сглазил. А может, она сама себя сглазила? Другая бы на ее месте, может, и раскисла бы вконец или, не дай Бог, руки на себя наложила, но Настя была не из тех, кого легко было положить на лопатки, даже Ее Величестве Судьбе. Она поплакала-поплакала, потом вытерла слезы, высморкала нос и принялась листать записную книжку в поисках временного жилья.
Внимание Насти привлекло имя «Алла» с пояснением – уборки по выходным и вечерам. Настя порылась в памяти и вспомнила Аллу, симпатичную женщину лет к тому времени пятидесяти, у которой она несколько раз убирала квартиру. Это было в самом начале Настиной жизни в Бруклине. Настя была тогда новичком, и Алла пару раз помогала ей советом и одалживала деньги. И даже как-то предложила на будущее: «Если возникнут трудности, позвоните. Сделаю все, что в моих силах».
Настя так и просидела на диване до семи утра, не раздеваясь и не сомкнув глаз. Она перебрала еще кое-какие варианты возможного ночлега, но в конце концов все же остановилась на Алле. Очень уж добрая, отзывчивая женщина была та. Дай-то Бог, чтобы Алла, во-первых, еще проживала по старому адресу в Бруклине, а во-вторых, вспомнила ее, Настю.
В восьмом часу утра Настя, наконец, решила позвонить Алле. На счастье та оказалась дома.
– Здравствуйте, Алла! Это говорит Настя, которая убирала у вас квартиру четыре года назад. Извините, что звоню в такую рань. Обстоятельства вынуждают. Вы меня помните?
– Конечно, помню. Давно от вас ни слуху ни духу. Да что стряслось?
– Ой, кошмар, да и только, Аллочка! Работу потеряла, квартиру затопило. Ночевать негде. Ну прямо не знаю, что делать. Хоть возвращайся домой в Москву. Можно мне к вам приехать на пару дней? – выпалила Настя одним духом.
– Ну… на пару дней можно. Но всего на пару дней. Я, знаете, только-только личную жизнь наладила и не хотела бы, чтоб вы…ну, в общем, у меня появился бойфренд и, сами понимаете…
– Да, да, конечно, я все понимаю. Я у вас надолго не задержусь. Обещаю! Огромное спасибо! Я вам так признательна, так благодарна!
Настя схватила сумку, норковый жакет и кожаное пальто и, не простившись с Татьяной и ее мужем, полетела к Алле. Алла жила в кооперативном доме средней руки, чистом, ухоженном, но отнюдь не люкс. У нее была уютная трехкомнатная квартирка, почти с евроремонтом и хорошей мебелью. Аллины дети давно выросли и разбрелись, кто куда. С мужем Алла разошлась много лет назад. Она преподавала в школе английский как второй язык, хорошо зарабатывала и ни в чем не нуждалась. Могла себе позволить приглашать уборщиц, готовить исключительно по выходным и несколько раз в году путешествовать или просто отдыхать на островах.
Алла встретила Настю с озабоченно-сочувствующим выражением лица.
– Господи, Настя, как же так? У вас все было так хорошо и удачно – и вдруг – на тебе. Ни работы, ни квартиры. О личной жизни я и не спрашиваю. Раз пришли ко мне, значит, сегодня нет такого мужчины, который мог бы вам помочь. В общем, располагайтесь. Продукты в холодильнике. Ешьте, отсыпайтесь, а я побежала на работу.
– Спасибо, Аллочка! Нет, я спать не хочу. Я вот только кофе выпью и, может, вам квартиру убрать…? Само собой, бесплатно, – предложила Настя.
– А что? Очень даже дельное предложение. Я как раз на-днях собиралась позвать уборщицу. Швабра, пылесос и вся химия в кладовке, как раньше, если помните. Только, пожалуйста, не убирайте кабинет и на письменном столе ничего не трогайте, – предупредила Алла Настю и ушла.
Хорошая у Аллы была квартира, уютная, со вкусом обставленная. И Настя в который раз, не без зависти, подумала, что, когда у нее будет своя квартира, она обставит и украсит ее в том же стиле, что и Алла. Вообще, они с Аллой были во многом похожи: любовью к домашнему уюту, красивым вещам. И даже внешне это был один и тот же тип женской красоты: высокая темная шатенка с карими бархатистыми глазами. Только Настя была с украинским, а Алла – с еврейским отливом да чуть постарше.
Настя стирала пыль с Аллиной мебели и думала о том, что, может быть, не все еще потеряно. Такой-то полуподвал, в котором она жила, снять – раз плюнуть. Надо только купить «Русскую рекламу» и пару вечеров посидеть на телефоне. Ну и работу по уходу за престарелыми тоже раздобыть можно: ведь итальянцы обещали ей, Насте, хорошую рекомендацию, а это в Америке – главное. С улицы на приличное место никого не берут. Надо только немножечко терпения и везения… А деньги, они же ведь не совсем пропали. Все же родной сын не украл их, а вложил в бизнес и, если разобраться, то почему бы ему эти деньги и не вложить во что-то путное, прибыльное? Нечего ее деньгам просто в банке отлеживаться, собирая крошечные проценты. Нет, Ванечка сделал все правильно, он парень молодой и деловой, не чета матери, которая только и понимает, как деньги по старинке в кубышку складывать.
Настроение у Насти улучшилось, она включила телевизор – русский канал. Передавали запись праздничного новогоднего концерта. Настя напевала знакомые песни и лихо орудовала шваброй. Она думала о том, что Феликс не такой уж и хлюпик: просто столкновение с пьяным Наско, само собой, испортило его любовный настрой. Но это не конец их романа. Ведь сказал же он, что позвонит позже и, может, даже приютил бы Настю, если бы она попросила. Феликс – человек тонкий, интеллигентный, к нему подход нужен. Ну конечно же, надо будет вечером позвонить Феликсу, и все устроится.
Через пару часов Аллина квартира была убрана и засияла зеркалами и полировкой. Оставался лишь один кабинет, в котором Алла просила ничего не трогать. «А я и не буду ничего трогать, – подумала Настя. – Просто протру окно и вымою пол – хотя бы. Надо же когда-нибудь убрать эту комнату. Бедная Алла сидит там, проверяет тетрадки учеников и пылью дышит. А тут вдруг она придет домой, увидит абсолютно бесплатную чистоту и порядок, и не захочется ей так скоро выбрасывать меня на улицу». Переполненная решимостью доказать свою искреннюю преданность и необходимость Алле, Настя открыла дверь в кабинет и ахнула. Огромный письменный стол, занимавший полкомнаты или, вернее, комнатенки, был буквально завален тетрадями, учительскими разработками, письмами, ксерокопиями и просто разными бумагами. Бумаги лежали аккуратными стопками, горками и поодиночке. Наверное, во всем этом бумажном царстве был какой-то порядок, известный одной лишь Алле. А может, даже и она потеряла контроль над бумажной стихией и мечтала о том, что когда-нибудь возьмет пару свободных дней и разберется во всем этом хаосе.
Насте стало не по себе. Она испугалась, что если случайно смахнет какую-нибудь бумажку на пол, то Алла ей за это спасибо уж точно не скажет. Нет, убирать кабинет она не станет, слишком рискованное это дело. Настя уже почти было закрыла дверь кабинета, как вдруг ее внимание привлек портрет симпатичного мужчины, лицо которого ей показалось странно знакомым. Настя подошла поближе, сняла портрет со стола, поднесла к глазам и… чуть не уронила на пол. Сомнений быть не могло. На портрете в ажурной, дорогой рамке был Феликс, ее, Настин, бойфренд и надежда Феликс, на пару лет моложе, чем сейчас, свежее, красивее и не такой лысый, но все же определенно Феликс. Откуда взялся его портрет на Аллином столе? Кто он Алле? Бывший муж, брат, любовник? Вопросы, вопросы, вопросы. Настю лихорадило. Мысли перескакивали с одного возможного ответа на другой. Он не может быть бывшим мужем, потому что портреты бывших мужей не станет хранить ни одна женщина. Ну, разве что в семейном альбоме, но не на столе – это точно. (Настя это по себе знала. Своего бывшего мужа, который бросил ее с трехлетним Ванечкой, она не только не желала лицезреть на фотографии, но постаралась вообще вычеркнуть из памяти). Брат – тоже отпадает, ведь, насколько Настя помнила, у Аллы не было ни братьев, ни сестер. Значит, остается последнее, самое неприятное, роковое совпадение. Тривиальный любовный треугольник. Феликс – новый любовник Аллы, о котором она упомянула по телефону, когда Настя к ней на постой напросилась. Нет, ну каков мерзавец! Подлец, настоящий подлец! На два фронта работает. Да как ловко, не придирешься. И нашим, и вашим… Ну и что теперь с этим делать? Вот придет Алла с работы, надо будет раскрыть ей глаза на этого негодяя. «Думаешь, моя успешная и благополучная благодетельница, он только тебя любит? Нет, милая, он любит нас обеих. И еще неизвестно, кого больше… Неизвестно, кого больше…» – повторила про себя Настя, и злорадная усмешка скривила ее красивый рот.
Настя аккуратно поставила портрет Феликса на место, хотя у нее прямо-таки чесались руки грохнуть этот злополучный портрет об пол или в окно вышвырнуть, закрыла дверь кабинета, как будто нога ее там не ступала, села в гостиной на диван, обхватила голову руками и хотела – в который раз уже за эти три дня – заплакать. Но слез не было. Она интуитивно чувствовала, что слезами горю не поможешь. А горе Настино было так велико, что придавило ее огромной глыбой к земле, и из-под этой глыбы был виден крохотный кусочек недосягаемого голубого неба – все, что осталось от Настиной американской мечты. «Ну почему вдруг все так перевернулось? За что мне это послано? – терзала себя вопросами Настя. – Я ведь никому зла не делала. Работала, как вол, и копила деньги. Копила деньги и работала… А кому я сделала добро? Обычное, человеческое, бескорыстное добро? Не припомню».
Настя была крайне обессилена и опустошена, как будто из нее вынули душу и выкачали энергию, оставив одну никчемную оболочку красивого тела, с которым она не знала, что теперь делать. У нее не было больше сил сопротивляться. Да и зачем? Глаза бы ее не смотрели на эту выдраенную, отпoлированную квартирку, на это уютное гнездышко, в котором Алла и Феликс предавались страсти нежной! Измученная, Настя прилегла на диван (ох уж эти чужие диваны – как они ей опротивели!), закрыла глаза и от усталости и полнейшей безнадеги задремала и погрузилась в спасительный сон. Приснилась ей мама, которая заболела и умерла год назад в Москве, когда Настя была в Штатах. Настя тогда даже на похороны не поехала, потому что боялась, что не сможет вернуться в Нью-Йорк. Похоронили маму Ванечка и чужие люди. Во сне мама глядела на Настю строгими печальными глазами и качала головой:
– Что же ты, доченька, так суетишься? Всех денег все равно не заработаешь. Надо, милая, и о душе подумать. Похоронить-то меня не приехала, а это – грех! – наставляла мама дочку на путь истинный. – И зачем тебе этот Феликс? Ведь ты его не любишь.
Настя проспала до самого вечера, пока с работы не пришла Алла. Настя выспалась, умыла лицо и то ли от разговора во сне с мамой, то ли оттого, что позволила себе забыться и отдохнуть, почувствовала какое-то странное успокоение и новое, не привычное для нее состояние смирения.
Вечером Алла и Настя ужинали, пили чай и вели душеспасительные разговоры, как водится между женщинами, которые волею обстоятельств оказались вместе. Они даже перешли с вежливого суховатого «вы» на приятельское «ты».
– Я случайно зашла в твой кабинет и увидела на столе портрет мужчины. Это твой бойфренд? – осторожно спросила Настя.
– Да. Это Феликс. Мы с ним уже год вместе. А что?
– Да нет, ничего. Симпатичный такой, моложавый. Он тебя любит?
– Говорит, что любит. Пока не было повода сомневаться.
– А ты его? Ты его тоже любишь или так держишь, на безрыбье?
– Наверное, да. Люблю.
– Так сильно любишь, что могла бы простить измену? – быстро-быстро и как бы невзначай спросила Настя.
– Измену? Ну… не знаю. Как-то об этом не думала. А почему ты спрашиваешь? Ты что-то знаешь или так… философствуешь от нечего делать? – насторожилась Алла.
– Господи, да ты что! Да откуда же мне знать? Я сегодня этого… твоего Феликса впервые на фотографии увидела… Ну, и просто, как ты говоришь, от нечего делать философствую, – вдохновенно солгала Настя и неожиданно улыбнулась Алле растерянной, светлой улыбкой.
Бруклин,
январь 2008 г.