Опубликовано в журнале СловоWord, номер 58, 2008
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпеи.
И. Бродский. «На смерть Жукова»
Этого предмета уже давно нет в школах. Назывался он загадочной аббревиатурой ЭН – ВЕ – ПЭ, которую в детстве я не понимала и путала с неопознанным летающим объектом… Подполковник по прозвищу Шитик, преподававший этот предмет, обозначался в расписании тоже неживым, сочиненным словом, и голос подполковника был таким же резким и отрывистым, как это слово – ВОЕН-РУК.
В 1960 году Никита Сергеевич Хрущев подписал указ о сокращении Советской Армии на I миллион 200 тысяч человек. Толпы офицеров, оставшихся не у дел, пополнили другую армию: военные превратились в военруков. Военруки учили нас маршировать (непременно оттягивая носок), надевать противогаз (обязательно за 33 секунды), разбирать автомат и падать на пол при команде: «Газы!». Звук «г» военруки, как правило, не выговаривали, заменяя его фрикативным. Они держали спину так же прямо, как балетные танцовщики, хмурились так же сдержанно, как Штирлиц, а в глазах у них проскальзывала неизлечимая, почти собачья тоска, исчезавшая только при воспоминаниях обо всем, что «было раньше». Их забыла не только армия. Их забывали даже мы. Через много лет после окончания школы нам легко приходят на ум воспоминания об эксцентричных физиках, авторитарных историчках, физкультурниках-садистах, и очень редко – о военруках…
Нашему Шитику повезло больше, чем многим его армейским коллегам. Шитика не уволил Хрущев. Шитик даже успел повоевать на стороне египтян в Шестидневную арабо-израильскую войну. А потом судьба сыграла с ним злую шутку и отправила преподавать в нашу 8-ю школу, именуемую в народе «синагогой». И еврейские мальчишки, предвкушая скорый отъезд на историческую родину, лукаво спрашивали Шитика про Шестидневную войну: «Товарищ подполковник, а какие они… израильтяне?» «Израильтяне? – задумчиво переспрашивал Шитик, нахмурив косматые бровки, – «израильтяне, он и… нахальные».
В то время предмет НВП казался нам смешным и ненужным. Мы не хотели маршировать, и наши движения напоминали развязные пляски вертлявых обезьян. Мальчишки отказывались приходить на НВП «как положено», то есть в галстуках. Одноклассник с нерядовой фамилией Былина даже являлся на урок в безобразном бумажном галстуке, наспех нарисованном фломастером и приклеенном к рубашке грязным пластырем. А во время построения мы выкрикивали: «Здравь-жела-това-полковник», специально завышая военный ранг Шитика. Шитик краснел, но не поправлял.
Девушки вели себя так же вызывающе. На контрольных работах по НВП запихивали шпаргалки в чулки и нагло задирали юбки до самых трусов, чтобы прочитать написанное. Шитик смотрел под парты, краснел, но ничего не говорил. Хотя изредка у него лопалось терпение, и он в отчаянии восклицал: «Девушки, ну хоть погоны запомните, чтобы выйти замуж за офицера, а не солдата». Но шел 1988 год. В газетах то и дело появлялись скандальные публикации о дедовщине и изнасилованиях в армии, Литва собиралась отделяться. Союз распадался. Евреи уезжали. Замуж за офицеров никто не хотел.
И тогда Шитик решил принять меры. «В вашем классе, – начал он, – учащиеся одевают противогазы очень медленно, особенно девушки, то есть учащиеся, как говорится, женского пола. Чтобы сдать зачет, вам необходимо остаться на дополнительное занятие». И мы остались. Двадцать девушек в течение двух часов надевали и снимали противогазы, пока не уложились в магические 33 секунды. В классе стоял гам, смех и визг. Прически были окончательно испорчены, а тушь растеклась по лицу и напоминала выразительные серые фингалы. Но Шитик был счастлив в нашей бесшабашной дамской казарме. Мы нравились ему даже в противогазах. Потом он проводил нас на остановку. Галантно попрощался и неторопливо побрел по проспекту имени Красной Армии… Казалось, ему некуда было идти…
А потом настал 1990 год. Наш отъезд в Израиль. Война в Ираке. Обстрелы Тель-Авива, где мы жили. Сирены по ночам, позывные «нахаш цефа», «гремучая змея», когда ты, намыленный и мокрый, бежишь из ванной в специальную «заклеенную комнату», надеваешь противогаз на себя, на бабушку, кладешь мокрую тряпку под дверь – меры, которые должны были спасти нас от химической атаки. А бабушка, слушая сирену, все повторяет на идиш: «Ot a zey …..vi ene milxome» («Вот точно так же, как та война»). Сначала был страх. Потом недоумение. Потом смех – иногда истерический, иногда настоящий. Я до сих пор помню комнату с окном, заклеенным целлофаном. Мы сидим с братом и сестрой, суем под противогаз кусочки маковых булочек. От страха кушать хочется, а маковые булочки – предвестники праздника Пурим, праздника чудесного избавления, которого мы тоже ждем … Мы любим свои противогазы, и сочиняем об этом письмо в Вильнюс Шитику. Да, именно там, в заклеенных комнатах, в ожидании ракетного удара русско-иракских «Скадов», мы вспомнили его. Вспомнили, что никогда не благодарили ВОЕН-РУКА за его науку. Думали – все это не пригодится. Оказалось иначе. Как выяснилось, он учил нас главному – умению выжить.
Я даже не знаю, дошло до него наше письмо или нет, и услышал ли он наше «спасибо». А может быть, война кончилась, и мы письмо так и не отправили. Ведь с тех пор прошло семнадцать лет, и многое забылось. Помню только, что после войны снился мне сон, будто гудит тель-авивский шук, кричат марокканские торговцы, предлагающие фалафель за полтора шекеля, а среди лотков и арбузных корок по грязной рыночной улице шагает Дмитрий Григорьич и грозит мне пальцем:
– Начальство любит тех, кто правильно тянет носок – запомни! Твой друг – противогаз, запомни! Тридцать три секунды! Тридцать три секунды!..