Опубликовано в журнале СловоWord, номер 58, 2008
В 1993 году репатриировался в Израиль. Был охранником, телефонистом, архивариусом, расставлял книги в муниципальной библиотеке Тель-Авива. Издал два сборника стихов: «Мотылек пепла» (1997), «Сквозняк столетий» (1998). Вступил в Союз писателей Израиля, был зачислен на аспирантуру при кафедре славистики Иерусалимского университета. Автор двух романов: «Сотворение из россыпи» (1994), «Садовник Судеб» (2000), ряда новелл, историософских и литературоведческих эссе. С 2001 года живет в США.
По воле собственной ли мы, ответь,
Вовлечены в круговорот страданья?
Ужель река так жаждет овдоветь,
Что в траур ночи облеклась заране?
И, выделяя клейкую камедь,
Александрийских плакальщиц призванье
В себе деревья ощутили – средь
Могильных скал, сереющих в тумане?..
А впрочем, отвечать не торопись;
Ведь даже если вынужденны муки –
Ваятеля в том пальцы неповинны!
Пускай сперва трагическая высь
Припорошит окрестности разлуки:
Чтоб маску снять посмертную с равнины.
II
Вглядись: исчеркан утысячеренно
Ветвями черными прозрачный свод –
В потрескавшемся зеркале ворона
Запечатлеть пытается полет…
Друг друга истязали мы влюбленно.
Так освяти ж молитвой мой уход:
Не в мир иной – а бегство из полона,
Возврат к себе из муторных пустот!
Но нет – опять взываю из подвала
О ласке, что тобой утаена,
Рыдаю, сам себя изгоем сделав:
Так живопись Китая придавала
Особый смысл той части полотна,
Что остается вне его пределов.
III
Как сын, обкуренный марихуаной,
Гогочет, у экрана примостясь,
И к матери бесчувствен полупьяной,
Терзаемой клешнями метастаз, –
Так мир не слышит проповеди странной,
Чтоб не сказать – крамольной, и, окстясь,
Отказывается небесной манной
Подпитывать пигмейский свой экстаз…
Во все века поэтов убивали,
Но согласись: не всех и не везде.
И ждет нас благоденствие едва ли,
Врата мы легче отворим беде –
Коль вновь метнем разгневанно каменья
В смутьяна, присягнувшего Камене!
IV
Почти что на двенадцать лет моложе –
Я бабочкой шикарной всех потряс.
Твои друзья тянули шеи: кто же
Окажется счастливцем на сей раз?
А после, в зюзю, лезли вон из кожи,
Остря, изображая middle class…
Теперь мы оба в этот круг не вхожи –
Жених и галстук ради выкрутас.
Прощайте, вина и сыры от Неньки,
Мазня на стенах, матерные феньки,
И побрякушки в стиле «лимпопо»,
И та – преподносимая с упорством,
Замешенная на снобизме черством –
Изысканность еврейского сельпо!
V
Тебе я в хайфском разыскал порту
Татарина отца. К моим потерям
За это ты добавила мечту
Родителей узреть, их утлый терем…
Грин-карту черта с два я обрету,
Внимавший лживой похоти с доверьем.
Талдычишь ты: «Ату его, ату!» –
Толпе меня рисуя алчным зверем.
И рифмоплета никому не жаль,
На мыле поскользнувшегося сдуру:
Либретто к опере писал он сам…
О, бедный трубадур Пейре Видаль,
Зашитый госпожою в волчью шкуру
И отданный на растерзанье псам!