Опубликовано в журнале СловоWord, номер 57, 2008
Евгений Новицкий, изображенный на четвертой странице обложки своей последней книги с гитарой в руках, родился то ли в Туркмении, то ли в Одессе (в разных книгах сказано по-разному: видимо, у него сохранились противоречивые воспоминания о том периоде), учился в техникуме (где был активным до поры до времени высокоидейным комсоргом), после техникума служил в ракетных войсках в Байконуре (Казахстан) и, в конце концов, по недосмотру начальства пробился в Одесский университет. Больше всего он любил археологию и провел годы на раскопках, защитил кандидатскую диссертацию, опубликовал пятьдесят статей в научных журналах и сборниках и массу популярных заметок в газетах и журналах, а потом уехал в Америку. Он успел поработать геодезистом, сантехником, археологом, дворником, учителем истории, грузчиком, страховым агентом и инженером (таков основной перечень, тоже несколько варьирующий от одной биографической справки к другой). Некоторые из этих должностей пришлись на советскую часть его жизни, некоторые – на американскую. К сожалению, к приведенному выше списку я должен прибавить последнюю строчку: в 2005 году не старым еще человеком он умер в Нью-Йорке. Кроме археологии и всего прочего, Новицкий писал рассказы, и, хотя художественные книги, которые вышли под его именем, опубликованы давно, не поздно сказать о них несколько добрых слов. Ни при жизни, ни посмертно эмигрантских авторов почти никогда не замечает критика, разве что их сочинения вызывают скандал или они полгода проводят тут, а вторые полгода – там. В остальном читает их несколько знакомых, и то делают одолжение. Новицкий жил и в Средней Азии, и на Волге, а потом в Нью-Йорке, но в памяти, где сохранился Байконур, и из которой не выветрились детские воспоминания, осталась главным образом Одесса, и ей посвящены почти все его изобретательные миниатюры.
Героя («лирического героя») зовут Юра, и, как положено, во введении к первой книге сказано, что образы в ней, в основном, собирательные, хотя его «дорогие друзья, увы, ушедшие из жизни к моменту издания книги, действительно существуют в ней под своими именами»1 (о недругах упоминания нет). Все же трудно избавиться от мысли, что Юра – это псевдоним автора. Он проходит тот же путь, что и его создатель: гуляет по Одессе, пьет в каждом баре и каждой забегаловке (пьет беспробудно и профессионально, но не спивается), чинит засорившиеся уборные («сортиры»), ездит в экспедиции, служит и чуть не погибает в армии. На озорных иллюстрациях Ильи Шенкера Юра – это именно Новицкий. Некоторые истории рассказаны автором от своего имени.
Новицкому удавались «байки». В прочих эпизодах (детский сад) и в трагической новелле, хотя и построенной весьма искусно, он производит меньшее впечатление. Его талант имел определенные пределы. Следует пояснить названия книг. «…Однажды на областной выставке народного творчества, в доме имени того же творчества он набрел на странную экспозицию. Была некая арковидная конструкция, внутри которой корчился паукообразный субъект с чудовищно развитыми бицепсами. Фоном служило корявое восходящее солнце. То, что оно восходящее. Юра определил чисто политически: не может же солнце заходить на выставке народного творчества. Все это называлось ‘Триумф Апогея'» («Триумф», с. 51-52). Триумфом апогея Юра стал называть некоторые абсурдные ситуации с неожиданным финалом. А изделие № 2 – это официальный артикул презерватива. Всякий, кто общался с геологами, знает, что в презервативах удобно носить воду. Отправляясь в горы, это изделие закупали массами под нескромные и неуместные комментарии окружающих. Правда, презервативы советского производства рвались в самый неподходящий момент, о чем, надо полагать, осведомлены не только геологи. Археологи носили воду в тех же емкостях, но в рассказе Новицкого воду заменило пиво (и презерватив, естественно, порвался).
Хотя тональность рассказов в книгах Новицкого не всегда одинакова, их основа – бурлеск. Декан Конга Валериановна (антисемитка с евреем-любовником; надеюсь, что имя придумано: очень уж оно хорошо); красавица Ксения, «комсомольская богиня» (фраза из Окуджавы), развратная баба в окружении приближенных к низшему звену номенклатуры соответствующих мужчин («комсомольский актив»); галерея солдат и офицеров, будто из окружения Швейка (эпиграф из конспекта занятий на военной кафедре: «Представьте себе, товарищи курсанты: ни кустика, ни деревца в степи. И вдруг из-за угла выезжает танк. Ваши действия?»); водопроводчики (сантехники), которые либо умирают от белой горячки, либо кончают жизнь самоубийством: списки абитуриентов с проставленными точками (принять независимо от ответа) и крестиками (провалить – по пятому пункту; сам Юра – полуеврей). Смеешься, не переставая, еще и потому, что в развязке, как в «Опасном повороте» Пристли, участники «сбрасывают маски», и хотя не поют: «Все могло бы быть иначе», – устраивают грандиозную попойку. Стиль изложения обычно издевательски-игривый.
«Они сидели на скамеечке в скверике имени ‘мальчика из Уржума’, рядом со статуей безногого подростка на невысоком постаменте. Ноги, впрочем, могли подразумеваться или были вбетонированы в постамент. Точно так, как в кинофильмах итальянская мафия расправляется с неугодными ей. Ноги в ведро с цементом, и концы в воду. [!] Интересно другое: статуя смотрелась совершенно как молодой Ильич. То ли потому, что наш Мироныч делал жизнь с Ульянова, то ли потому, что не нашли его скелетика в детстве и, не мудрствуя лукаво, поставили Вовочку. И дешевле, и, главное, идейно выдержано» (Изделие», 93). «‘За одну девицу попросили, подстраховать. Ну, ты знаешь, как это делается. Узнаешь, в какой она группе, и договариваешься с теми, кто там принимает: ты им – они тебе. Короче, Гак пошел по группам, искать, значит, девицу эту. Ну, короче, нет в одной, другой, а тут в третьей ребята ему говорят: ‘Вот одна сидит и катает все подряд. И прячет все шпоры [шпаргалки] за пазуху. Ей идти через одного, а мы же не станем ее обыскивать: неловко ей, блин, в лифчик лезть’. Кореш мой был, во-первых, без особых комплексов, а во-вторых, с перепою. Ну, он, ни слова не говоря, потихоньку так обошел сбоку аудиторию, а девица сидела самая последняя у стены, подошел к ней – и раз, засунул ей руку за пазуху. Та окаменела, комиссия тоже, а он рукой вокруг одной груди, потом вокруг другой, а там было вокруг чего полазить, и вытаскивает пачку шпор. Потом, кстати, говорил, что вынимать руку не хотелось. Да, так вот, вынул шпоры, идет к столу, берет ее экзаменационный лист – и, бли-и-и-н, это та самая девица, за которой он пришел. Тут уже он онемел. Девица-то знала, что ее страхуют, и шпорила спокойно. Ну, там утрясли все. Взяли ее на вечерний, а потом перевели» («Триумф», 36-37). «Жорж (сантехник) после похорон уже не просыхал. Флюиды мастерской готовили его неотвратимо к переходу в иной мир. Но пока он еще шебуршился. Приглашал кэнавских корешей на пиво и рачков. Организовывал совместные канавские мальчишники с девишниками. Несколько раз, приходя после наряда принять душ, Юра заставал и вовсе веселую компанию. В мастерской пара сельских девушек из педина [педагогического института] подрабатывали минетом у друзей Жорика. На большее они не соглашались, сберегая, как они объясняли, свою девичью гордость для будущих мужей. Вежливо отказавшись от чести поучаствовать в мероприятии. Юра проскальзывал мимо испуганных девиц, узнававших в нем члена КВНовской команды университета. Но это его не касалось, он чистил дерьмо в старом городе, они делали свое дело» («Триумф», 26). «Один Юрин приятель, переводчик высочайшего класса, освобожденный от армии раз и навсегда по причине его детского заболевания, вдруг был вызван в военкомат, где его поздравили с присвоением звания капитана. Кто, каким макаром его повысил из никого в капитаны? Другой, в детстве переболевший полиомиелитом и потому имевший целый ряд патологических изменений в костях, был вызван для переосвидетельствования на комиссию. В чем его собирались переосвидетельствовать? Или очередное постановление ЦК сообщило, что не только диабета, но и полиомиелита при советской власти нету более? С трудом приковылявший в военкомат, он показал повестку и сообщил дежурному, что прибыл для прохождения воинской службы. Изумленный капитан отправил его прямо к замвоенкома… Тот брезгливо взглянул на будущего бойца, набрал дежурного и заорал, не обращая внимания на стоящего перед ним инвалида: ‘На кой хер ты мне уродов присылаешь? – и добавил, повернувшись к Юриному знакомому: ‘А Вы идите отсюда’. Тот потом долго рассказывал, что неважно, что уродом обозвали: все-таки на вы обратились» («Триумф», 54-55).
Уже два века тяготеет над нами проклятие, известное из воспоминаний Гоголя: хохочешь так, что слезы текут по щекам, и вдруг веселье испаряется и восклицаешь: «Как грустна наша Россия!» Первое впечатление об авторе – искусный балагур, но не случайно заключительная история в «Триумфе апогея» (под ней стоят даты 1985-1999), о гибели человека, дравшегося с негодяями, и «Изделие № 2» заканчивается макаберными рассказами. Читая Новицкого и веселясь вместе с ним, в сотый, в тысячный раз осознаешь, что под-советская страна была гигантским цирком, под куполом которого без страховки крутились артисты всех рангов, а так как режиссеры были лишены чувства юмора, то со стороны казалось еще смешнее. Этот цирк не годился для перестройки и не мог не развалиться. Его апогей и его триумф были миражом, упрятанным в дырявый презерватив с пивом.