Продолжение
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 57, 2008
Продолжение статьи напечатанной
в рубрике “Искусство перевода” в 56 номере “Слова-Word”*)
Заметки о своей эмигрантской жизни я начал с разговора о переводах, возможно, потому, что я лингвист и приехал сюда, абсолютно свободно владея английским языком. Однако, будучи эмигрантом, я не могу не думать о том, как складывается жизнь других людей в эмиграции.
Те, кто уезжали когда-то в эмиграцию, скажем, в Париж, и свободно владели французским языком, это не те безъязыкие люди, которые оказались в эмиграции после Второй мировой войны. Можно много говорить о психологическом климате, о разности культур и их отталкивании, о ностальгии, об оставленных друзьях и родных. Но главное, что было необходимо, это овладение языком. Только знание языка дает возможность войти в окружающую среду, и это часто бывает непреодолимо во взрослом состоянии. Это неприемлемо ни для самых выдающихся инженеров или врачей, ни для литераторов или кинематографистов. Все эти люди, несомненно, интересуются культурой, и Ваш журнал является точкой притяжения для них.
Поэтому именно на страницах Вашего издания я хочу рассказать о своей работе в Америке в области литературы, в частности, лингвистики.
Я буду краток и расскажу просто, почему это произошло. Как вы знаете, существуют этимологические словари, т.е. словари, в которых рассказано о происхождении слов, откуда взялось то или иное слово. Большинство слов появилось, с точки зрения нашего сегодняшнего проживания, ниоткуда. Вот я говорю с вами, и сказал три слова: я говорю с вами. Откуда взялись слова: «я», «говорю», и «с вами». Нам это совершенно безразлично. Для того, чтобы владеть языком, не надо знать его происхождения. Но происхождение слов, их история, – величайшая и интереснейшая проблема языкознания. Чисто инстинктивно этим интересуется бесконечное число людей. Если вы пойдете в библиотеку и посмотрите, сколько существует книг, в которых – ключевое слово words, т.е. название вашего журнала, только во множественном числе, то вы увидите полки и полки. А если вы посмотрите в компьютере книги за последние, грубо говоря, сто пятьдесят лет, то будете потрясены бесчисленным количеством книг о словах. Когда-то, я уверен, что вы это помните, вышла книга Успенского «Слово о словах». Наверное, и вы ее читали в детстве. Она вышла немыслимым тиражом и была в каждом доме. Всем хотелось узнать что-то о происхождении слов. Тут таких книг десятки, сотни, может быть даже тысячи. И все они пишут кое-что о происхождении слов. Рынок у этих книг необъятный. Как всегда, когда рынок поглощает что-то в больших количествах, критическая литература сразу включается в эту тему. Пишут журналисты, люди, мало что знающие о предмете и только переписывающие из других книг. За этим не стоит исследовательская работа.
Происхождение многих слов либо туманное, либо совсем неизвестное. И самое интересное – проследить, как люди пытаются разгадать историю слов. Откуда взялись такие простые слова, как boy, girl, любые другие? Слова, которые у нас не сходят с языка, эти «бойс энд герлс», они все с точки зрения выяснения истоков очень трудны. Простые, принадлежащие к самому верхнему слою языка, по происхождению самые темные и непонятные. Существуют этимологические словари, которые в основном говорят о том, что принято считать более или менее бездоказательным и не вдаются ни в какие подробности.
В России для русского языка существует замечательный словарь Макса Фаснера. Он был петербургским немцем, двуязычным человеком. Семья уехала после революции. Он жил в Берлине и написал словарь по-немецки, его потом перевели с дополнениями в Москве. Это замечательный этимологический словарь русского языка, какие существуют и для испанского, французского и многих славянских языков, как то для польского и чешского. Но нет, как ни странно, ни одного словаря, в котором бы рассказывалось об истории английских слов. Его никто в англоязычном мире не написал, т.е. никто не собрал огромную, необъятную литературу об истории английских слов.
Лучший английский Оксфордский словарь был издан в 1910 году, так что устарел, конечно, невероятно. И больше ничего нет. Результаты самые плачевные: журналисты бесконечно повторяют одно и то же, все время изобретая велосипед. Некоторые вещи анекдотичны. Например, всем известно слово «коктейль». «Коктейль» – слово, которое, видимо, вошло в моду в Америке как название алкогольного напитка и стало частью распространенного выражения «коктейл парти». История этого слова всегда удивляет. Ну что такое: почему «коктейл»? «Кок» – это вроде бы петух, «тейл» – это вроде бы хвост. Так почему же «коктейл» означает напиток? Уже три раза это слово было объяснено абсолютно убедительно в разных журналах, но составители словарей понятия не имеют об этих статьях, и во всех словарях мы читаем одну и ту же бессмысленную фразу: «Происхождение слова неизвестно». Но не известно оно только составителям словарей!
И я решил лет двадцать назад написать английский словарь такого типа, как словарь Фаснера для русского языка, как уже существующие словари для французского, польского, исландского и испанского языков. Для этого надо было собрать литературу. Что за эти двадцать лет и было сделано с помощью огромного количества работников, часто помогавших мне бесплатно, а иногда за копейки, потому что денег у меня на этот проект не было. Мы собрали литературу почти за четыреста лет на двадцати пяти языках – от чешского до исландского. То есть все, что написано об английских словах, было более или менее собрано. Эта огромная библиография и есть основа того, что я делаю. Все, что я пишу, основано на этой библиографии. Первый том (из трех частей) словаря и библиография выходят в издательстве университета в конце этого года.
Этимология – это история чего угодно. Занимаясь коктейлями, узнаешь не только историю слова «коктейль», но также историю напитков, т.е. того, как они были введены в американскую жизнь, и как американское слово стало международным, и как вдруг появилась возможность называть коктейлями фруктовые смеси, в которых нет алкоголя. Занимаясь историей какого-нибудь английского слова типа «over», вдруг узнаешь, что очевидно слово это религиозного происхождения, а не книжного, и связано с религиозным миром первых христиан в Англии. Занимаясь сленгом – особенно интересной частью этимологии – узнаешь, как слова простого языка вдруг становятся общеизвестными, как из ничего, из каких-то звуков, вдруг образуются слова, которые нас смешат и которые мы знаем все, но происхождение которых неизвестно. Слова типа «блат», «хорохориться», «выковыриваться», «выпендриваться», – таких слов в английском тысячи, слэнг заполонил англоязычную историю. История каждого слова – это история реалий, история каких-то обычаев, привычек, и прочего.
В позапрошлом году вышла книга по истории слэнга, очень хорошо разошедшаяся. Всюду она есть. И мне предложили в том же издательстве печатать то, что можно было бы назвать «колонкой», а сейчас называется словом «work». Каждую среду выходит моя небольшая статья, примерно полторы-две компьютерных страницы. И я получаю заказы на такие статьи об истории слов со всего мира, от Аргентины до Японии.
Каждую среду выходит моя статья, затем вопросы по ней, а в конце месяца я пишу ответы на эти вопросы. Тысячи людей во всем мире хотят знать историю слов. Благодаря тому, что каждое слово это еще и часть культуры, а не только часть языка, я прочел огромное количество интереснейших книг, о которых не подозревал. Приведу такой пример. История слова «поцелуй» – английского kiss – известна очень плохо. Может быть, это слово было вульгарным, а может быть, и нет. Я думаю, что было. Оно похоже и не похоже на слово «поцелуй» в других германских языках. И вдруг я обнаруживаю, что существует обширная литература о поцелуях. Скажите, кто из нас, нормальных людей, целовавшихся в юности, и целующихся, наверное, до сих пор, когда-либо читал литературу о слове «поцелуй» и вообще о поцелуях? Когда бы я такие книги стал читать? Теперь у меня есть целая тема о поцелуях в разных странах и в разных культурах. Поэтому все, что когда-либо изучалось в литературоведении и языкознании по этому поводу, все технические и нетехнические детали пошли в дело, когда я стал писать этот словарь – как бы кульминацию моей жизни. Все, чем я занимался, сплелось в один узел.
Писание этимологии доставляет мне величайшее наслаждение.
Я, возможно, смогу подобрать для Вашего журнала что-нибудь из таких интересных слов, которые имеют серьезные культуроведческие аспекты. Например, эссе о слове «поцелуй».
Должен сказать, что английскую этимологию лучше излагать по-английски. Однако поскольку «Слово-Word» – журнал двуязычный, можно будет дать и русский перевод.
Говоря о своей жизни в Америке, я не могу не упомянуть о своих стихах. Много лет тому назад вышел мой первый сборник. Хочу издать второй. Мне кажется, что я сейчас пишу лучше, чем писал раньше. Существует взгляд, что писать лирику – это в основном удел молодежи. А я думаю, что действительно молод тот, кто до старости много писал. Одно из исключений – Фет, который писал в старости совершенно замечательные стихи. Чем старше – тем лучше. Писали стихи и старые немцы вроде Гете. Но Гете не писал лирику в конце жизни. А наши поэты все умирали так рано, что о старости и говорить не приходится. Но мне кажется, что если бы Пушкин жил долго, а не умер на абсолютном взлете своего гения (ведь в последние годы жизни он создал самое непревзойденное, самое мощное из всего, что написал), то его именно лирических стихов – философских, глубоких и полных разбойности, – хватило бы еще на тридцать семь лет. О Лермонтове говорить труднее, поскольку его убили чуть ли не мальчиком. И неизвестно, что с ним стало бы. Но он тоже мог достичь такого расцвета, что его поэм и стихов хватило бы еще на десятилетия. Бара-тынский жил примерно сорок лет и страдал чудовищными депрессиями. Неизвестно, как сложилась бы его жизнь. Я думаю, что к старости, когда многое становится яснее, когда как-то проясняется горизонт, поскольку линия его, к сожалению, приближается, начинаешь писать и глубже, и сильнее, и самокритичнее, чем писал раньше (если ты, конечно, не графоман). Но, кроме того, почти невозможно писать стихи по заказу, кроме тех, которые пишутся именно по заказу: на дни рождения, юбилеи и т.д. Происходит нечто, и это знают все поэты, даже такого малого масштаба, как я: стихи возникают неожиданно. Иногда вдруг какое-то сказанное слово, иногда взгляд на что-то отзывается целым стихотворением. Иногда читаешь стихотворение другого поэта, и почти невольно получается в ответ на него свое собственное. Идешь и видишь лежащий на земле орех, и это почему-то вызывает стихотворение. Иногда просто что-то звучит внутри, и это почти невозможно описать, и тогда вдруг вырывается стихотворение – когда хорошее, когда плохое. Это прекрасно знал Лермонтов, который рассказывал о том, как вечером пишешь гениальные стихи, а утром бросаешь их в камин. Так что главное свойство хорошего поэта, по-моему, как можно больше уничтожать. Не сохранять черновиков. Не дай Бог, чтобы черновики пошли когда-нибудь в комментарии академического издания. Не то чтобы мне это грозило. И я пишу, немного, но пишу. Написал, безусловно, на второй сборник, который я надеюсь в ближайшие год-два издать. Надо отобрать.
Помнится, как это случилось со Слуцким. Он собирался издать первый сборник и принес своему доброму приятелю кажется не то сто, не то сто двадцать стихов. И тот ему посоветовал отобрать двадцать пять. Слуцкий был человек невероятно самолюбивый и обидчивый, но не обиделся в данном случае, а согласился и сказал: «Я еще добавлю два-три стихотворения». Первый сборник Слуцкого – в нем, кажется, не было тридцати стихов, – мгновенно стал лучшим из того, что издавалось в СССР за многие годы. Именно потому, что там было не двести стихов, а тридцать. Вот если я буду издавать второй сборник, то большую часть того, что написал, оставлю в столе, сделаю жесточайший отбор. Только будет ли у этого сборника читатель?.. Дело обстоит не очень хорошо. В журнале, по крайней мере, хотя бы в этот момент кто-то прочтет.
Даже за границей русских стихов выходит минимум по два-три в день – немыслимое количество. Ну, а если просматривать русские библиографии – это вообще море разливанное. Чудовищное дело, конечно.
Я хочу сказать, что примерно на тысячу людей существует, допустим, один хороший поэт. Одна десятая процента, а издавать могут сейчас все. Пожалуйста, издавай что хочешь! Хоть печатай в интернетовском журнале что угодно! Эта масса не пропорциональна количеству людей, которые могут ее прочитать по всему миру. Не забудем, что стихи в России занимали неестественно большое место. Поэт в России – учитель жизни, это нечто совершенно неизвестное на Западе, да и нигде в мире.
Но сколько же может человек читать даже гениальные стихи? Например, «Выхожу один я на дорогу»? Какая аудитория нужна для таких стихов? Невозможно читать их с эстрады, как нельзя читать с эстрады Ахматову или Мандельштама. Абсолютно не эстраден Пастернак, абсолютно не эстраден Бродский. Вспомним, что самые знаменитые те стихи, что стали романсами Чайковского, Глинки, два-три романса Балакирева и Римского-Корсакова. Кто бы помнил «Не искушай меня без нужды» без романса Глинки? Кто бы помнил такие стихи, как «Средь шумного бала», если бы не было романса Чайковского? У этих стихов не может быть большой аудитории. Теперь же, при немыслимом количестве пишущих, так и совсем дело плохо. Но если людям хочется писать и этим самовыражаться – пусть пишут. Что ж поделаешь, бумага терпит.
Единственное, что можно посоветовать в этом случае издателям – издавать хорошие стихи и не издавать плохих.
Пишу я и рецензии для различных журналов.
Хватает времени и на стихи, и на этимологию, и на рецензии, и на разговор с вами, дорогие друзья-эмигранты. До следующих встреч!
*) Эта и предыдущая (в №56) публикации были выполнены в соответствии с нашей устной беседой. Изменений мы не вносили.