Опубликовано в журнале СловоWord, номер 55, 2007
Деревья растут из трещин в теле огромных скал.
Реку скорее слышишь, чем видишь. Близится ночь.
Синева загустела. Зной понемногу спал,
Но трудно дышать. И тут – ничем не помочь.
Твои же ребра, что обручи, железом стянули грудь.
Твоя же плоть душу в колодки берет.
Как же я дальше буду? А ты – не будь!
О чем ни подумаешь, жизнь сделает наоборот.
Горизонт изломан хребтами разрушенных гор.
Бог есть любовь, но также – чувство вины.
Надмирный, холодный, безупречный небесный хор
прерывается горестным возгласом из глубины.
* * *
Местность, слишком правильная для того,
чтобы быть настоящей. Среди декораций сам
становишься куклой. Чиркнут спичкой, и ничего
не останется – лишь дымок полетит к небесам.
*
Мы среди тьмы становимся частью тьмы, а потом
среди пустоты, распадаясь, становимся пустотой.
На горе восьмигранный храм с золотым крестом.
Горный поток корчится у ангела под пятой.
*
Этот мир осужден
прежде чем был рожден.
Все мы осуждены,
прежде чем рождены.
Нас железом сковал Закон.
Благодать в терновом венце.
Под горой, под пятой рокочет Дракон.
Ничего не прочтешь на холодном лице
Облаченной в Солнце Жены.
* * *
Этот город ставили прямо на склонах,
вырубая лес и застраивая площадки.
Красавицы молча сидели в проемах оконных,
расправляя черных одежд тяжелые складки.
Роняли мелкие, звонкие серебряные монетки,
монетки подпрыгивали, нищие их подбирали
пробовали на зуб, оставляя по краю отметки,
складывали в мешочек, старились и умирали.
Молодая гора и та – сгорбилась и ослепла,
а раньше взором долину охватывала до края.
Город часто горел, но камень под слоем пепла
выживал, возрождался и снова горел, не сгорая.
И поныне, бродя по улочкам кособоким,
чувствуешь: жар поднимается, как над кострищем.
И красавицы в черном молча глядят из окон,
улыбаются всадникам и бросают монетки нищим.
* * *
Во дворе находился штаб
одного из местных царьков.
Танк стоял посреди двора,
вертел пронумерованной головой,
пушка подымалась и опускалась.
Старшеклассники с автоматами
ходили взад и вперед
и чему-то смеялись.
Вина хватало на всех.
Когда начинали стрелять,
люди, не ускоряя шага,
втягивали голову в плечи
и подымали воротники.
Старуха, разбитая параличом,
лежала на диване,
присыпанная штукатуркой
и осколками стекла:
пуля угодила в портрет
ее молодого брата,
тоже погибшего на войне.
Время спотыкалось и останавливалось
каждую минуту,
по крайней мере
для некоторых людей.
Справедливость росла и крепла
как огромное дерево
посредине площади, на которой
вот уже третий месяц
шли бои, для простоты называемые
вооруженным противостоянием.
* * *
Я уже почти позабыл, как выпиленные из фанеры
лобзиком и раскрашенные гуашью, юные пионеры
стояли под высоким дощатым зеленым забором,
смотрели прямо перед собой и пели хором.
Я уже почти позабыл пустой небосвод, в котором
гипсовый ангел ходил и смотрел виноватым взором
на дом культуры, стоящий на вершине холма, что замок,
куда вечерами самцы приводили напудренных самок
с намертво склеенными лаком «Прелесть» ломкими волосами,
атласными поясами и прочими чудесами.
Чулки на защепках, когда и на широких подвязках.
Члены политбюро висят в непробудных масках
рядом с картиной «Маленький Ленин катается на салазках».
Если что-то еще вспоминается утром пока мне,
так это каменный храм и резьба на камне
над дубовыми воротами, обитыми древней сталью,
и мальчик, стоящий у входа вдвоем со своей печалью.
* * *
Природа берет свое, особенно там, за горами,
она оборачивается каменными мирами,
стальными кинжалами, крылатым конем Мерани.
Там всегда носили юбки чуть ниже колена,
старились в черном, вернувшись из турецкого плена,
звенели монистами, руки сами тянулись
поставить свечу, чтобы дочки тоже вернулись,
Пусть – лишенные чести, с раздавшимся чревом.
Захлебнитесь, мужчины, собственным гневом!
Не сумели невест защитить – терпите
их позор: пусть плачут, пока вы спите.
Пока отцы со знакомыми обсуждают цены,
пока зияют проломами крепостные стены.
А там, на северо-западе, наши дети
уже разрушили храмы и строят мечети.
Те, кто раньше платил, снова за все заплатят.
То-то враги удивятся, когда нас опять захватят!
* * *
Каменный храм. Внутри – деревянный крест
огромный, весь изукрашенный тонкой резьбой.
Славно поют монахи. А властитель один как перст.
Разбежалась охрана. В округе – смута, разбой.
Он, конечно, не трус, но пока – при своем уме.
На ночь глядя, идти одному по горной тропе –
себя погубить. Но лучше от кинжала во тьме,
чем среди бела дня попасть в руки толпе.
Лучше уж волку в пасть или так пропасть,
лучше схиму принять и во дворец – ни ногой.
Знать бы, кто ты такой. Если отнята власть,
ты уже не властитель, а некто совсем другой.
И где бы найти врага, чтобы брата ему предать?
Как вернуть людей в города, что насмерть разорены?
И какому Богу молиться, чтоб снизошла благодать
на обломки твоей, верней, оскверненной тобой страны?
* * *
В этой стране
огромные глиняные сосуды с вином
зарывали в землю
по самое горло.
*
Так в допетровской России
поступали с женами,
убившими своих мужей.
*
И в самом деле
вино погубило
не меньше мужей,
чем жены.
*
Кроме того, по мнению
искусствоведа – фрейдиста,
сосуд рифмуется с женским телом.
*
Не принято вспоминать,
что именно мужчина
был создан из глины.
Из мягкой оранжевой глины,
из праха земного.
Поэтому мужчина мягок,
из него можно вылепить
все, что угодно.
Женщины это знают.
*
Но нужно спешить:
вращается гончарный круг.
печь для обжига пышет жаром.
И вот – ничего не изменишь,
можно только разбить или наполнить.
*
И сокрушишь их,
как сосуд горшечника.