Рассказ в письмах
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 55, 2007
Санкт-Петербург
15 декабря 2001 года
Здравствуйте, Марк!
Извините, что я без спроса врываюсь в вашу жизнь. Так уж получилось, что моя школьная подруга Галина, которая теперь живет в Бруклине в вашем доме… ну такая симпатичная высокая брюнетка. Вы с ней вместе в сабвее на работу ездите. Припоминаете? Она дала мне ваше имя и e-mail адрес. Сказала, что вы очень одиноки, недавно похоронили маму и, наверное, будете рады моему письму. Вот я набралась смелости и решила написать вам. Вообще-то, я не храброго десятка, застенчива и не очень общительна. Помогает виртуальность ситуации. Вы – там, я – здесь. Я не вижу вашего лица, которое, может быть скривилось в насмешливо снисходительной ухмылке. Я не страшусь вашего равнодушия. Все же остается какая-то надежда, что вас одолеет обычное любопытство или интерес к моей особе и вы дочитаете мое письмо до конца и, может, даже напишете ответ.
Голова идет кругом. Начало я преодолела, а вот как дальше построить это письмо, не знаю. Хочется рассказать о себе, как можно, больше и по-настоящему искренне, чтобы вы поняли, кто я. Попытаюсь…
Знаете, Марк, я ведь уже не очень молода. Мне, если честно, уже 37 лет. Возраст для женщины – беспощадно бальзаковский, стало быть – критический. Семьи я пока не завела, хотя не исключаю, что жизнь и судьба раньше или позже мне все же предоставят эту возможность. Нет, вы только не подумайте, что я играю в интернетовские игры в поисках мужа. Я вам пишу не потому, что хочу заарканить американского жениха, хотя сия пошлая мысль все же приходит мне на ум. (Обещала быть искренней, стало быть стараюсь сдержать это нелегкое обещание). А потому что я, как и вы, бесконечно одинока. Подруги мои все давно повыходили замуж. Некоторые, как Галина, ваша соседка, уехали за границу: кто в Европу, кто в Америку, кто в Израиль. Родители мои состарились, и наше непонимание друг друга с годами еще больше усугубилось. Братьев и сестер у меня нет. Я – единственная дочь, которую всю жизнь баловали, покупая красивые игрушки и наряды, не вникая в истинную суть моих интересов и душевных стремлений.
По образованию я – историк. Закончила исторический факультет Ленинградского Государственного Университета. Училась в аспирантуре, но ничего путного из этого не вышло. Моя незаконченная или, точнее сказать, едва начатая диссертация лежит где-то в ящике письменного стола и ждет своего часа. Скорее всего так и не дождется. Накопилось много мыслей, идей, но все они сумбурны, отрывочны и нуждаются в серьезной обработке и классификации. Наверное, я это не очень умею делать… обрабатывать, обобщать.
Я люблю собирать, коллекционировать, складывать в альбом. У меня потрясающая коллекция марок и открыток с видами Петербурга. Если у вас есть лишние марки, пришлите мне, пожалуйста. А что прислать вам?
Да, совсем забыла написать о своей работе. Работаю я экскурсоводом. Вожу экскурсии по городу. Работа, конечно, не очень творческая, но по крайней мере, не скучная, и я не сижу на одном месте в офисе с 9 до 5. Рассказываю интуристам и просто туристам о моем любимом Петербурге. Этот город – моя первая и вечная любовь.
Стараюсь как-то разнообразить свои экскурсии и каждый раз привнести в отработанный текст что-то новое, например, на фоне исторических фактов рассказать какую-нибудь романтическую или курьезную историю. Ну, чтобы туристы не просто перегружались тоннами сухой информации, а по-настоящему почувствовали дыхание эпохи.Надумаете приехать в наши края, Марк – я буду вашим личным экскурсоводом. Вы увидите и услышите столько интересного – впечатлений хватит на всю жизнь. Приезжайте. Не пожалеете.
Господи! Какая я нетерпеливая! Вот уж и в гости зову. А вы, может, просто уничтожите письмо за ненадобностью – и конец переписке.
Еще раз извините за непрошенное эпистолярное вторжение в вашу жизнь. Очень хотелось бы дождаться от вас ответа.
Написала и теперь не знаю, как закончить. «С уважением» – очень сухо. «Искренне ваша» – фальшиво и не отражает наши взаимоотношения, которых еще нет. Думаю, что если просто подпишусь своим именем «Зоя», будет не формально и без претензий.
Итак, Зоя.
P.S. Посылаю свою фотографию, чтобы у вас был перед глазами имидж автора письма.
Бруклин
30 декабря 2001 года
Милая Зоя!
Я уезжал в Мексику рассеять тоску и погреться на солнце. Пару дней назад вернулся – и вот сюрприз – ваш e-mail. Я его читал и перечитывал, закрывал и снова открывал. Конечно же, такое письмо невозможно просто так убрать. Я его не только не уничтожил, но напротив, даже сохранил в своем архиве под рубрикой «важные письма – ответить». Вот такое у меня возникло отношение к вашему, как вы пишете «непрошенному вторжению в мою жизнь». Я принимаю это «вторжение» и очень даже ему рад.
Зоя, вы – женщина необыкновенная. В вас странным образом сочетаются смелость и застенчивость, высокий интеллект и детская непосредственность, даже (только не обижайтесь, пожалуйста) наивность. Пару лет назад я, как вы выражаетесь, «играл в интернетовские игры в поисках girlfriend», но быстро понял, что эти поверхностные развлечения не для меня. Я получал много писем от женщин, красивых внешне, но абсолютно безликих внутренне. Их письма были похожи друг на друга, как будто клонированы по одному стандарту. Словно все они пользовались неким пособием с предположительным названием «Как найти мужа на Интернете». Ваше письмо – другое. Без маски бравады и вообще без маски. Ваше лицо мне напоминает женскую головку на знаменитом портрете «Девушка с жемчугом». Только эта девушка (еще раз прошу, пожалуйста, не обижайтесь) лет на 15-20 старше.
Ваша подруга Галина сказала правду. После того, как умерла моя мать, я почувствовал себя страшно одиноким. А умирала она долго и мучительно у меня на глазах и, как это ни парадоксально, я, теряя самого близкого мне человека, молил Бога забрать ее. И он услышал меня и забрал. Это случилось полгода назад, но чувство пустоты и обреченности не притупляется со временем. Я не в силах разомкнуть круг воспоминаний и грустных мыслей. Варюсь в собственном соку, и этот сок горчит. Я понимаю, что нахожусь на грани глубокой депрессии и что дальше так жить нельзя. Ваше неожиданное, такое прекрасное письмо пробудило меня от кошмарных сновидений и вселило надежду на то, что я еще не окончательно потерял интерес к жизни и к женщинам. Мне очень хочется, чтобы наша переписка продолжалась.
Посылаю вам свою фотографию. Надеюсь, что мои внешние данные вас не разочаруют. Да, совсем было забыл. Мне 31 год, я моложе вас на 6 лет. Меня эта незначительная разница в годах нисколько не смущает, хотя общество предписывает мужчине быть старше женщины, с которой у него завязываются не только дружеские или не совсем дружеские отношения. Слишком много условностей и стандартов предписывает нам общество. Если все это соблюдать, жизнь превратится в сплошную прямую линию от колыбели до гроба. Какая скука!
Пишите мне, милая Зоя. Пожалуйста, не тяните с ответом!
Ваш (нет, пока еще не ваш, но кто знает…)
Марк
Санкт-Петербург
7 января 2002 года
3
Здравствуйте Марк!
Я так обрадовалась вашему письму, что даже сходу не могла ответить. Вот-вот соберусь было, сяду за компьютер, начну стучать по клавишам киборда, да все не то выходит. Стираю, бросаю. Начинаю обдумывать. Чем больше думаю, тем труднее писать. А сегодня наше православное Рождество. Видно, Бог помогает. Да, простите, Галина мне говорила, что вы исповедуете иудейскую веру. Но Бог ведь един, если он есть. И вот он свел нас с вами – христианку и иудея. Значит, он не против нашей переписки. (Это я пытаюсь юморить, чтобы вы не очень скучали, читая мое письмо).
Рождество в этом году выдалось на редкость теплое. Снегу нет. Моросит мелкий дождь. Плюсовая температура. Но все равно настроение праздничное. Я вчера ходила ко Всенощной и молилась, молилась… О вас молилась тоже. Чтобы вам поскорее удалось, как вы пишите, «разомкнуть круг воспоминаний и грустных мыслей», чтобы сердце ваше оттаяло. Помните сказку Андерсена «Снежная королева»? Я даже готова плакать, как Герда, если мои слезы помогут растопить лед… Ну вот, теперь вы можете упрекнуть меня в высокопарной банальности и будете правы.
Сегодня у нас соберутся гости. В основном, родственники и друзья моих родителей. А мои подруги, как я вам уже писала, все повыходили замуж (некоторые даже успели развестись) и поразъехались. Моя мама потрясающе готовит. (К сожалению, я этот дар от нее не унаследовала). Из кухни доносится обалденный запах жареной утки с яблоками. Мама напекла огромное количество пирожков с мясом и капустой. Напридумывала разных салатов. Ну, конечно, наш традиционный салат оливье. Без него не обходится ни одно застолье. Еще селедка под шубой, китайский салат из рыбы с рисом и луком. Красная икра (на черную мы не тянем, очень уж дорого), севрюга, буженина, копченая колбаса… Я сижу в своей комнате за компьютером, и у меня текут слюнки от всех этих вкусностей. А у вас? Как вы относитесь к русской не здоровой, но вкусной пище? Чувствую – крайне отрицательно. Вы, наверное, жуткий вегетарианец, озабочены здоровьем, питаетесь сушеными комариками с витаминами и запиваете дистиллированной водой. И еще бегаете по утрам от инфаркта и каждый вечер ходите в джим. Ну. Что? Я угадала? Опять пытаюсь шутить. Не взыщите!
А если вдруг вы случайно – нормальный мясоед и любитель вкусно покушать, срочно приезжайте к нам. Ну вот хотя бы в апреле на пасху. Я клятвенно обещаю к вашему приезду научиться готовить, как моя мама, и каждый день кормить вас до отвала не только духовной, но и самой что ни на есть изысканной пищей для гурманов.
Уговорила? Приедете? Ну, не сможете в апреле, приезжайте в июне на белые ночи, когда «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». (Это Александр Сергеевич Пушкин, наш поэт номер 1). Белые ночи вас околдуют, я тоже буду махать волшебной палочкой. Что может быть прекрасней петербугских каникул!
Между прочим, я все это написала совершенно серьезно. Приезжайте, приезжайте обязательно!
Жду, ваша Зоя.
Бруклин, 15 марта 2002 года
Письмо маме на небо
Мамочка моя любимая, незабвенная!
Вот уже скоро восемь месяцев, как ты покинула наш суровый мир и меня, твоего непутевого сына. Наверное, я не такой уж преданный сын, если за такой короткий срок со дня твоей смерти позволил себе на какое-то время отвлечься от грустных мыслей и увлечься женщиной. Оправдываю себя лишь тем, что ты всегда хотела этого. Помнишь, как ты неутомимо знакомила меня с молодыми женщинами и очень огорчалась, если они мне не очень нравились. Или я им. Сейчас совсем другой случай. Я переписываюсь с женщиной из России и все больше и больше вязну в нашей переписке. Она совершенно необычная женщина, по крайней мере по содержанию и стилю писем. Да к тому же и внешне очень милая, такое благородное лицо с высоким лбом, большими голубыми глазами и обескураживающе светлой, беспомощной улыбкой. Не могу сказать, что красива, но безусловно симпатична. Без косметики и всяких там ухищрений, может быть, несколько старомодна, но вся так и светится нежностью.
Умеет писать по-английски, у нее хороший слог. Приглашает меня приехать к ней в Петербург. Обещает показать свой город, один из красивейших в мире, и белые ночи, когда длинные-длинные дни и ночь так коротка, что не заметишь. Еще обещает вкусно кормить настоящей русской едой, как у нас на Брайтоне. Знаешь, я несколько растерялся и совсем не знаю, что делать. Я, конечно, понимаю, что ехать к незнакомой женщине да еще в чужую страну – это авантюра. Но моя жизнь здесь в Бруклине так скучна и однообразна, что порой безумно хочется вырваться на волю, испытать настоящее приключение и гордо почувствовать себя героем этого приключения. Такой случай, наконец, представился, мама. И я думаю, что ты бы одобрила мое решение ехать. Ну что я теряю в конце концов? Пару недель своего времени, которое я в последнее время провожу абсолютно бесцельно, и пару тысяч долларов! Слава богу, деньги у меня есть. Ведь ты, моя родная, несмотря на страшный недуг, сумела позаботиться обо мне. Итак, решено. Я скоро еду. В начале июня.
Я смотрю на твой портрет, и мне кажется, ты киваешь мне головой. » Да, да, мой мальчик! Езжай, будь счастлив, и да поможет тебе Бог!» – говоришь ты.
Да, мама, я совсем забыл сказать тебе. Эта женщина, Зоя, она – русская православная христианка. Не еврейка! Ну Господи, да я же пока не собираюсь жениться. Я просто еду в отпуск погостить. А вообще-то наша семья всегда отличалась демократизмом и терпимостью к другим религиям, нациям и расам. Разве не так?
Обещаю написать тебе преподробное письмо со всеми деталями моего пребывания в России.
Целую портрет твой. Люблю тебя. Мне безумно, безумно тебя не хватает.
Твой единственный сын Марк.
Санкт-Петербург, 15 июня 2002 года
Письмо маме на небо
Дорогая моя, любимая мамочка!
Пишу тебе из Санкт-Петербурга. Я прилетел сюда десять дней назад и не только не жалею о своей поездке, но, напротив, пребываю в полном восторге от всего, что меня здесь окружает. Во-первых, я, как мальчишка, влюбился в Зою. И она отвечает мне взаимностью. Это была любовь с первого дня, с первого часа и с первого взгляда. Как в кино или в романах в мягкой обложке из серии Harlequin или Silhouette romances, которые ты любила украдкой почитывать. Мне даже не верится, что все это происходит со мной. Что я – благополучный герой любовного романа с предполагаемым happy end.
Зоя в жизни точно такая же, как на фотографии. Ясное, чистое лицо. Длинные светлые волосы, которые она то распускает по плечам, то собирает в строгий пучок на зытылке. Глаза огромные голубые, очень серьезные. Рот несколько великоват, подвижный, углы губ приподняты вверх немного насмешливо. Она много говорит и часто смеется, а взгляд грустный.
Родители – растерянные петербургские интеллигенты, не сумевшие найти свое место в перестроечной России. Получают маленькую пенсию и где-то подрабатывают. Дома – в старинной трехкомнатной квартире – потертая мебель, вылинявшие занавески и явное отсутствие достатка. Всюду книжные шкафы и полки. Пахнет музеем и библиотекой. Правда, по случаю моего приезда здесь соблазнительно пахло пирожками со всяческой начинкой – от вишни до капусты с яйцами. Застолье продолжалось два дня с перерывом на краткий ночной сон. Какие-то незнакомые люди приходили, ели, пили, чокались со мной и Зоей – за знакомство и уходили. Как меня научили говорить «со свиданьицем». Мне показалось, что Зоин отец здорово перебрал – по нашим американским понятиям. Но кто я такой, чтобы осуждать местные нравы и привычки? Ко мне отнеслись с искренней теплотой и воистину русским, прямо-таки купеческим радушием. И слава Богу!
Спать мне постелили, как почетному гостю, в комнате родителей, которые на время перебрались в проходную гостиную на диван. Первую ночь я почти не спал, хотя чувствовал себя бесконечно усталым от перелета и нескончаемо обильной еды. К тому же я сильно нервничал и в тайне ждал Зою. Но… она не пришла ни в эту ночь, ни на следующую. Проявила стойкость характера и скромность, присущую героиням романов Толстого и Тургенева. (Я ведь готовился к этой поездке и прочитал кое-что из классиков – для лучшего понимания характера русской женщины. Пригодилось).
Потом, когда угар праздника рассеялся, Зоя вывела меня на улицы этого прекрасного северного города. Мы часами бродили вдоль Невы и Фонтанки, по улицам и мостам, останавливались на площадях и задирали головы, любуясь пышной красотой соборов и выразительностью монументов. Зоя здесь знает каждую площадь, каждую улочку, почти каждый дом. Она так много знает и прекрасно рассказывает. Да еще читает наизусть «Медного всадника» Пушкина. Прочтет четверостишие, чтобы я услышал и оценил музыку стиха. А потом переводит на английский, конечно, прозой, как умеет.
От этого волшебного города и присутствия желанной женщины у меня голова шла кругом. А часы стремительно бежали, превращаясь в дни, и их оставалось не так уж и много. В конце недели Зоя все-таки пришла ко мне в комнату, решительная и трепетная, храбрая и боязливая. Я понимал, что она боится разочаровать меня и разочароваться самой. Но высшие силы были на нашей стороне. В свои тридцать семь лет Зоя оказалась девственницей. Каким сильным характером должна обладать привлекательная женщина, чтобы в наш век легких связей сохранить себя для того единственного, который, может, и не встретится!
– Знаешь, я очень старомодна. У меня до тебя никого не было. Так уж получилось.
Не хотела размениваться. Не знаю, отпугнет это тебя или обрадует, – прошептала она.
Я не знал, что ей ответить. Боялся спугнуть высокопарностью или, наоборот, недостаточно сильной реакцией на столь важное признание. Я только мычал в ответ и продолжал ласкать ее с удвоенной страстью. Она была податлива и послушна в моих умелых руках, как новенькая скрипка, которую я сам настроил, чтобы сыграть божественную мелодию… У нас была впереди еще одна неделя. Зоя приходила ко мне каждую ночь, и мы любили друг друга кресчендо, освещенные мягким белым сияньем, которое исходит от окна только здесь и только в июне.
В общем, как ни странно, несмотря на все противоречия и различия – в воспитании, религии и возрасте (Зоя на шесть лет старше меня), а может именно благодаря этим различиям – по принципу единства противоположностей – между нами возникло не только сильное физическое влечение, но и духовно у нас оказалось много общего. Мы оба – не накопители, не приспособленцы. Напротив, мы – скорее растратчики, не стремимся во что бы то ни стало приспособиться к требованиям общества, дабы оказаться в высших его слоях. Зоя, несмотря на высокий интеллект и блестящее образование, работает обычным экскурсоводом. Я, как тебе известно, презрев и забросив все свои студенческие амбиции, осваиваю профессию social worker. (Не всем же заниматься бизнесом. Кто-то же должен просто помогать людям за скромную плату). Мы – не хищники, мы безобидные травоядные, а может даже просто домашние животные. Как мало нам нужно для полного счастья – немного комфорта, ласки, света и тепла.
Дорогая моя, мамочка! Через пару дней я уеду от этой чудной женщины, из этого необыкновенного города в наш родной провинциальный Бруклин и, если я сейчас не приму важного решения жениться, боюсь, что Зоя мысленно или в упор словесно упрекнет меня в трусости и тогда, может быть, я ее больше никогда не увижу. Не знаю, как ты посмотришь оттуда с небес на мое решение, но сегодня вечером я делаю Зое предложение. Если она согласится стать моей женой, я вышлю ей приглашение в Штаты и мы поженимся, распишемся в нашей Бруклинской Мэрии. Мы бы смогли расписаться и здесь, но полагается ждать, а времени нет – мне пора на работу. Я не трус, мама, и я твердо знаю, чего хочу. Не беспокойся обо мне, я непременно буду счастлив. Обещаю.
Твой сын Марк.
Бруклин, 1 октября 2002 года
Письмо маме в Санкт-Петербург
Дорогая мамочка!
Вот уже месяц, как я в Америке. Бруклин очень милый, тихий и провинциальный и совсем не похож на наши большие города – Москву и Питер. Мы живем в престижном районе Парк Слоуп на втором этаже двухэтажного дома. Эти дома здесь называют brown stones, хотя они совсем не коричневые, а скорее красноватые. У Марка нет своей квартиры или своего дома, так что квартиру мы снимаем. У нас всего две комнаты, кухня и совмещенный санузел, но квартирка вполне уютная. Да и сколько площади нам двоим нужно!
Марк ко мне великолепно относится, потакает всем моим желаниям и задаривает меня цветами, духами и красивыми тряпками. Его отец принял меня вполне радушно и сказал, что он счастлив, что Марк выбрал себе в жены «такую милую, красивую, интеллигентную русскую женщину». Хочу надеяться, что он сказал то, что думает и чувствует. Если бы была какая-то фальшь, я бы непременно заметила. Ты же знаешь мою интуицию.
Вчера мы отнесли нужные бумаги в мэрию, и через две недели у нас свадьба. Марк сказал, что, мол, нечего женитьбу откладывать, так как чем быстрее мы поженимся, тем скорее я получу social security, green card и прочие документы, дающие права на полноценную американскую жизнь. Я в этом ничего не смыслю и с Марком не спорю, хотя мне, конечно, хотелось бы настоящей свадьбы с венчанием в церкви, фатой, длинным подвенечным платьем, цветами и кучей гостей. Но венчаться в церкви мы все равно не можем, так как Марк еврей, да еще неверующий. Ой, что-то я совсем запуталась. Ну в общем, он иудейского вероисповедания, но в синагогу ходит только на Йом Кипур помолиться о маминой душе.
На свадьбу пригласили только родственников, самых близких друзей и несколько человек из офиса, где работает Марк. Всего 20 человек. С моей стороны будет только моя школьная подруга Галя, которая нас с Марком познакомила. Ведь я в Бруклине больше никого не знаю. Конечно, ужасно, что вас с папой не будет на моей свадьбе. Но что поделать – пока вы получите заграничные паспорта, визу и пройдете все формальности в Американском посольстве – пройдет целая вечность. А нам ждать и тянуть со свадьбой нельзя. Да, немного грустно, но я не ропщу. Я прекрасно понимаю, что мне несказанно повезло с замужеством и вообще в жизни. Марк такой замечательный, добрый, ласковый, щедрый. Жаль только, что он каждый день должен уходить на работу, и я остаюсь совершенно одна. Хожу по магазинам, убираю, немного готовлю (спагетти, куриный бульон, салатики – что попроще), смотрю телевизор, читаю. Все пытаюсь приготовить что-нибудь вкусненькое – борщ или запеканку по твоим рецептам, но ничегошеньки у меня не получается. Видно, такая уж я уродилась – неумеха. Толком убрать квартиру и то не могу. Вроде все делаю как надо, тру эту злосчастную мебель что есть силы, а она почему-то блестеть не желает.
Как мне тебя здесь не хватает, мамочка! Твоего доброго совета или просто молчаливого присутствия. Твоего уменья наладить быт, чтобы и обед вкусный, и белье поглажено. Со стиркой у нас проще простого. Спускаюсь в бейсмент, забрасываю белье в машину, засыпаю порошок. Процесс полностью автоматизирован. А вот с глажкой дело обстоит сложнее. Ничего, кроме обычного утюга, пока не придумали. Приходится гладить мужу рубашки. Погладить семь рубашек на неделю вперед – жутко нудное занятие. Можно, конечно, и в прачечную отдать, да совесть не позволяет. Я ведь сижу дома, ничем, кроме хозяйства, пока не занимаюсь… Пока. Так хочется вырваться из четырех стен нашей квартирки и вообще из Бруклина в Манхэттен! Побродить по стритам и авеню, заглянуть в музеи и библиотеки. Завтра же поговорю об этом с Марком. Не хочу ничего педпринимать без его ведома и согласия. Я уверена, что он меня поймет и еще денег добавит на мелкие расходы.
Пиши мне, родная, почаще. Обними и поцелуй от меня папу.
Твоя дочь Зоя.
Бруклин, 2 января 2003 года
Письмо маме на небо
Мамочка моя, любимая, незабвенная!
Прости, что так давно не писал тебе. Столько событий произошло за последние полгода, что совсем не было времени и возможности, отгородившись от дел, призадуматься и сесть за письмо. Итак, мы с Зоей поженились. По причине разных религий жениха и невесты не было ни раввина, ни священника. В общем, можно было пригласить обоих, как это часто делается, но мы решили обойтись гражданской церемонией – без претензий. И вышло уж действительно без всяких претензий. Сухая, скудная прцедура в City Hall – на фоне выцветших стен и старой, видавшей виды мебели.
Правда, потом по настоянию Зои мы отправились в русский ресторан на Брайтоне и отметили торжество обильной едой, морем водки и отчаянно громкой музыкой. Мне такое изобилие было ни к чему, но если этот пир, шум и гам делали Зою хоть немного счастливее в день свадьбы, то я, конечно, не возражал и, напротив, подыгрывал ее радости – ел, пил, веселился и даже приглашал дам танцевать.
Наше свадебное путешествие – четыре дня и три ночи в Маями – было кратким, но чрезвычайно приятным. Зоя, не привыкшая к пятизвездочным отелям и роскошным пляжам, восторгалась антуражем с детской непосредственностью. Днем мы валялись на пляже под пальмами, плавали в океане, перекатывались с песка на шезлонг к бассейну, снова плавали и пили дринки, не вылезая из бассейна. Ночью – я не стану смущать тебя и себя подробными рассказами о наших ночах – мы любили друг друга, как истинные молодожены во время медового месяца. Нам было хорошо вдвоем.
Я смотрел на сияющее Зоино лицо и понимал, что она входит во вкус образа жизни богатых и знаменитых. Я был счастлив с ней и счастлив от того, что мог сделать ее счастливой, мог создать ей условия райского отдыха. Не будучи, увы, ни богатым, ни знаменитым, я с грустью осознавал всю временность и эфемерность этого рая. Но понимала ли это Зоя? Я боялся, что мы вернемся в Бруклин и наш быт после отдыха в Маями покажется ей еще более обыденным. Так и случилось. Дома Зоя немного погрустнела. Она продолжала встречать меня после работы улыбкой и нехитрым обедом (да, к сожалению, готовить, как ее мать, Зоя пока не научилась), но в глазах ее стояли немые вопросы: «Что будет дальше? Так будет всегда?» Поскольку это были вопросы немые, я не мог прямо отвечать на них. Я старался направить Зоину мысль и энергию на некие новые действия, которые могли развлечь ее и одновременно быть полезны.
– Как ты представляешь свою жизнь дальше здесь в Бруклине? – спрашивал я. – Ты бы хотела пойти работать или, может быть, для начала учиться, чтобы освоить какую-нибудь профессию?
– Работать, конечно, я бы хотела работать. Я уже обегала столько музеев и библиотек, что спокойно могу работать экскурсоводом по Манхэттену, – возбужденно отвечала Зоя и спрашивала с надеждой. – Как ты считаешь?
– Можешь, ты у меня такая образованная, начитанная. Ты все можешь, если захочешь, – подбадривал я.
Проходят дни, недели, а Зоя так ничего не сделала, ни одного хоть маленького, но решительного шага в поисках работы. Вечерами она сидит за столом, раскладывает, как пасьянс, какие-то бумаги, письма, документы… Собирает их в стопочку, потом снова раскладывает уже в другом порядке, вздыхает, зевает, убирает все в коробку и с возгласом «сегодня нет сил, лучше завтра…» принимается читать все, что попадается под руку – роман, биографию, путеводитель справочник… И так почти каждый день.
Мамочка, дорогая моя! Я не знаю, что мне делать, как сдвинуть Зою с мертвой точки? Как заставить ее прекратить пустую беготню по музеям и галлереям и вместо бумажного пасьянса разложить на столе, например, «New York Times» – секцию «Job market»? Нет, ты пойми меня правильно. Я не сержусь на Зою. Я очень люблю ее, и мне больно смотреть, как она попусту растрачивает свой талант, свой интеллект. Может, показать ее психологу? Как ни как она в 37 лет начала жизнь заново в новой стране с мужем американцем. Для этого требуется определенное сверхусилие, которого у нее, по-видимому, не хватает. Наверное, так и сделаю. Подожду еще немного и непременно отведу Зою к Джорджу Леви. Ну помнишь, у меня есть такой приятель еще по колледжу. Он получил Ph. D. в психологии и довольно успешно занимется целительством душ у нас в Парк Слоуп. Не чета мне. Я – всего-навсего обычный social worker в городском госпитале. Конечно, если бы я сдал экзамен и открыл собственный офис, Зое не нужно было работать. Ну, нет у меня ни времени, ни энергии на все это. А если честно, то сверхусилие, которое так необходимо Зое, у меня тоже напрочь отсутствует. Кто-кто а ты меня хорошо знаешь. Избаловала ты меня всем, чем могла – любовью, вниманием да и деньгами. Да нет же, я не упрекаю тебя, ибо как можно упрекать мать в чрезмерной любви к единственному сыну! Просто жалуюсь тебе на тебя же. Сначала избаловала меня, потом оставила одного в этом мире, не очень-то приспособленным к тяготам жизни. (Отец не в счет – он, как и прежде, занят самим собой). Однако, как иронично звучит – social worker не в силах решить собственные семейные проблемы.
Все, прекращаю скулить! В общем, я, конечно, счастлив, мамочка, но появились некоторые сложности, которые, я уверен, смогу со временем преодолеть.
Целую тебя, моя родная.
Твой сын Марк
Бруклин, 1 марта 2003 года
Письмо маме в Санкт-Петербург
Дорогая мамочка!
Прошло всего немногим больше года с тех пор, как мы с Марком начали переписываться, а столько всего произошло, что разделяет меня с тем временем целая вечность. И мир вокруг меня совершенно другой, и я в этом мире – иная. Казалось бы, я выиграла в этой жизни счастливый билет. Муж американец, молодой, красивый, интеллигентный, добрый. Пусть небогат, но ведь недаром говорят, что не в деньгах счастье. А в чем оно, толком никто не знает. Я думаю, что счастье – это когда на душе радостно и спокойно и никакие мелкие неприятности и проблемы не в состоянии вывести тебя из стабильного состояния душевного покоя. Не в любви счастье, мамочка. Можно любить и быть любимой, но если на душе нет покоя, то и счастья тоже нет. Нет, ты, пожалуйста, не осуждай меня – мол, женщина с жиру бесится. Хотя… я, наверное, действительно, бешусь с жиру, но получается, что этот жир не по мне. А если точнее, то в последнее время мы с Марком здорово отдалились друг от друга, и я боюсь, что очень скоро перестанем друг друга понимать.
Он все пытается выпихнуть меня на работу или какую-нибудь учебу, чтобы не болталась дома без дела. Я и сама не прочь начать зарабатывать хоть какие-нибудь деньги. Только чтобы постоянно не просить у него. Раньше он мне сам оставлял на расходы, и хватало с избытком, а теперь мой allowance, (как здесь называют карманные деньги) совсем оскудел. То ли Марк решил меня воспитывать, то ли деньги, которые ему завещала мать, кончились. Все же Марк работает. Впрочем, зарабатывает он не так много, и за квартиру в хорошем районе приходится платить $1,500.00 в месяц, плюс разные счета и питание. Нет, конечно, я ни в чем не нуждаюсь. Просто противно ходить по улицам и заглядывать в витрины магазинов, когда в кошельке не густо. А как искать приличную работу – ума не приложу. Ну не ходить же на уборки квартир и не сидеть с детьми и престарелыми! Нет, не для этого я в Америку приехала. А для чего? Вышла замуж по романтической любви за не очень романтического человека.
Вчера пыталась устроиться на работу в русский книжный магазин. Там мне сказали, что требуется продавец на субботу и воскресенье. Я попробовала заикнуться насчет пятницы и субботы или воскресенья и понедельника. Ну, чтобы хоть один выходной день провести вместе с мужем. Это же так по-человечески понятно.В ответ меня так отбрили в духе старого низкопробного, неприкрытого российского хамства, что мне дурно стало. Пулей вылетела из магазина, ехала домой в сабвее – плакала. Пришла домой, рассказала Марку, а он говорит: «Ну и поработала бы полгода по выходным – ничего бы с нашей семьей не случилось. Потом, глядишь, и перевели бы на более удобное расписание. Если хочешь работать, то ты должна соглашаться на любые условия.»
Господи, конечно же я все это понимаю, не маленькая. Просто я хотела сберечь нашу семью, а она так и норовит из рук выскользнуть и разбиться. А потом и осколков не соберешь.
После истории с русским магазином Марк решил показать меня психологу. Он считает, что я чересчур инфантильна для своего возраста, излишне слезлива, неорганизована и у меня проблемы с адаптацией. Так и выложил мне все это за ужином. Я плакала, а он мне мораль читал. Потом, правда, к ночи мы помирились… Но к психологу я все же пойти согласилась, чтобы не огорчать мужа. Вот такие у нас дела семейные. А как у вас с папой? Наверное, как всегда, нехватка денег. Но что поделать! Я ведь пока на содержании мужа и, к сожалению, помочь вам материально не в силах. Вот устроюсь на работу – наступят новые, лучшие времена. Скорей бы уж эти времена наступили! Боюсь, еще полгодика status quo – и моя семейная жизнь развалится, словно карточный домик.
Да, была у меня еще одна попытка устроиться экскурсоводом в русское travel agency. Выучила маршрут, поехала помощником экскурсовода с группой по трем штатам – Аризона, Невада, Калифорния. Задача моя была помогать, молчать, слушать и наблюдать. Но случилось непредвиденное – главный экскурсовод заболел, охрип и потерял голос. Пришлось мне его заменять. Целых десять дней я работала на полную катушку – вела все экскурсии, размещала людей в отелях, следила за багажом. Словом, выложилась, как могла и умела. А вернулись в Нью-Йорк – заплатили мне копейки. Вы, мол, практикантка-ученица. Вам больше не полагается. Поднаберетесь американского опыта, тогда и заплатим вам по-американски. Вот такой здесь русский бизнес, такие люди.
Мамочка, родная моя! Я, наверное, тебя страшно напугала своими грустными признаниями. Мне просто было необходимо излить кому-нибудь душу. К психологу я пока еще ходить не начала, а Галя так изменилась за 10 лет жизни в Америке, что мы друг друга абсолютно не понимаем. Я было пыталась изложить ей наши с Марком проблемы, а она непробиваема, будто из железа. Говорит: «Тебе нужны деньги – иди для начала убирать квартиры. Это хороший заработок. Чистая cash. Подумаешь – принцесса на горошине! Не развалишься!» Сама понимаешь, после таких реплик с ее стороны мне абсолютно расхотелось с ней общаться.
У нас уже глубокая ночь, мамочка. Марк знай себе похрапывает и, наверное, видит не первые сны. Он вообще ложится спать рано, а я – ведь сова. Ты же знаешь. Меня раньше часу ночи спать не уложить. Мне надо перед сном почитать, посмотреть телевизор, поговорить с кем-нибудь по душам. А душ-то родных нет. Чужестранка я, здесь, мамочка. Вот так-то!
Давно я не была в церкви. С Рождества. Встаю поздно, к службе не поспеваю. Апатия, лень. Не узнаю себя. Как будто не я это и происходит все не со мной.
Обнимаю и крепко целую,
Твоя дочь Зоя.
Бруклин, 15 апреля 2003 года
Письмо маме на небо
Мамочка моя, родная, незабвенная!
Господи, так скверно на душе, что хуже некуда… Работаю, как проклятый, все вожусь с кейсами наших больных. Бумаги, бумаги, бумаги. Писанины выше крыши. Прихожу домой часов в 9-10, голодный и злой. А дома жена, бледная, зареванная, с претензиями: «Почему поздно пришел, почему не позвонил?» Да что тут зря трезвонить? Я же каждый день прихожу в это время. «Ты бы лучше мне повкуснее обед приготовила!» – упрекаю ее в мягкой форме, чтобы не дай бог, не обидеть. А она опять в рев. Я, мол, стараюсь, готовлю, как умею. Да что она умеет, мама! Отварит куриный бульон и бросит туда вермишель. Это на первое. А на второе – вареная курица, как резина, из того же бульона да отварная картошка с маргарином. У меня уже от курятины скулы сводит, скоро сам начну кудахтать.
Пообедаю, немного расслаблюсь. Жалко мне становится мою неумелую кухарку-женушку, хочется ее приласкать, утешить. Пытаюсь обнять, поцеловать, а она от меня рожу свою зареванную воротит, что б «не лез с дурацкими поцелуями». И так почти каждый день. Скудный обед и почти никакого секса. Образ жизни вполне монашеский. Как вспомню наши ночи любви в Петербурге и Маями – вроде не с нами все это было. Другие люди, другие чувства, иная жизнь.
Вчера вечером после работы зашел к соседке Галине, которая нас с Зоей познакомила. Много у меня накопилось к ней вопросов. Думал, что она, как Зоина подруга детства и вообще женщина из России, поможет мне подобрать правильный ключик к странной, по моей американской мерке, Зоиной душе. Ой, мама, лучше бы я к Галине совсем не ходил! Хотя… теперь я совсем запутался и не знаю, что лучше. Вместо душевного разговора у нас сложился неожиданный альянс абсолютно противоположного характера. Не знаю, как это все получилось, но она пожалела меня, проявила сочувствие и нас потянуло друг к другу… Словом, пришедши за теплом ее души, я отогрелся у ее тела. Тривиально-банальный поворот фортуны. Домой я попал в два часа ночи. Зоя уже спала. На столе лежала записка. «Сегодня я хотела приготовить тебе сюрприз и сварила настоящий украинский борщ. Мой сюрприз на плите. Ты, наверное, приготовил мне сюрприз похлеще… Спокойной ночи.»
Я машинально снял крышку с кастрюли и попробовал борща. Вкус был отменный. Зоя очень старалась. Ведь может же, когда захочет. Господи, о чем это я? Все так далеко зашло, что борщем уже ничего не исправишь. Тут требовались более радикальные средства. На душе было скверно. Я жалел Зою, жалел себя и искренне раскаивался в содеянном. Я зашел в спальню, чтобы поцеловать ее спящую и поцелуем попросить прощения. Зоя спала на спине. Она сильно постарела за этот год. Маленькие морщинки в уголках рта из положения хвостиками вверх опустились вниз, носогубные складки углубились, под глазами чернели тени. Если так пойдет дальше, моя русская «девушка с жемчугом» скоро превратится в старуху. Какой же я гад – измучил жену! Ну, не хочет работать, пусть не работает. Не умеет готовить – пусть готовит, как умеет. Лишь бы эти ее маленькие складки у рта снова повернулись хвостиками вверх, лишь бы она как прежде улыбалась. Может быть нам завести ребенка? Ну да, конечно! Нам совершенно необходимо родить ребенка, и это исцелит нас и возродит нашу любовь. На мысли о ребенке я успокоился, прилег рядом с Зоей и уснул…
На следующий день наш семейный поезд снова пошел по прежней колее раздоров. Настрой у меня самый мирный. Хочу ей сказать теплые, ласковые слова, но как гляну на ее непримиримо злое лицо, начинаю сыпать одни упреки. «Поздно, мол, встаешь, целый день ничего не делаешь, вечно заревана, неприбрана, даже минимальную косметику наложить на лицо не желаешь, чтобы выглядеть, как женщина, а не как заброшенный домашний зверек.» А Зоя в ответ – одно и то же: «Ты переменился, ты меня больше не любишь! У тебя – другая женщина!»
В общем, мама, моя семейная жизнь превратилась в сущий ад. Хотим одно, говорим и делаем другое. И ничего, ничегошеньки изменить не можем. Как будто какая-то враждебная рука ведет нас по жизни. Ни остановиться, ни свернуть с пути…
Если бы ты была тут рядом, мамочка, уж наверное, помогла бы советом. Но тебя нет, и я, чтобы не сойти с ума, посылаю эти письма-вопли к тебе на небо. Авось, услышишь и пошлешь мне хоть знак какой-то, а может, и во сне явишься.
Любящий тебя сын Марк.
Бруклин 10 мая 2003 года
Письмо маме в Санкт-Петербург
Дорогая моя мамочка!
Все так плохо, так скверно и безнадежно, что выть хочется. Марк меня разлюбил и, я уверена, спит с другой женщиной. Никаких доказательств у меня нет пока. Но его безразличие ко мне как к женщине, его нескрываемая холодность настолько очевыдны, что не могут не вызвать подозрения в неверности. Положение мое весьма двусмысленное. Я пока еще жена со всеми вытекающими отсюда хозяйственными обязанностями – готовлю, стираю, убираю и т.д. Но без всяких прав на мужа, который не обращает на меня никакого внимания и обращается со мной как с домашним животным, кошкой, например. Следит, чтобы была сыта и по мере возможностей здорова. Иногда он снисходит до механических любовных ласк. И по закону подлости, я, кажется, после этой так называемой любви забеременела. У врача еще не была, так что на сто процентов не уверена. И Марку сказать не решаюсь. Не знаю, как он отреагирует сейчас на перспективу стать отцом. Хотя раньше он уверял меня, что мечтает о ребенке.
По милости мужа и его настоянию, хожу теперь к психологу и даже посетила психиатра, который считает, что у меня депрессия (не удивительно!) и даже выписал мне лекарство – какой-то антидепрессант, который я, конечно же, принимать не буду, ибо не верю, что таблетки могут что-либо изменить в моем состоянии при теперешнем положении вещей. Нет, я пока еще не выбросила пузырек с лекарством, чтобы не раздражать Марка. Ведь он, наверное, заплатил за эту отраву души и тела кучу денег. Просто делаю вид, что принимаю, а сама – по одной таблетке в день спускаю в унитаз.
Это все было вчера, мамочка. А сегодня, сегодня мои самые страшные подозрения подтвердились. Вечером Марк, как обычно в последнее время, задерживался на работе. Не знаю, что вдруг побудило, подтолкнуло меня, но я, околевая от тоски и одиночества, решила, несмотря на возникшее между нами отчуждение, забежать в соседний дом к Гале. Я долго звонила в дверь. Никто не открывал. Потеряв терпение, я решила вернуться домой, спустилась вниз. В окне Гали горел свет. Сквозь уличную темень я четко различила в окне два силуета – мужчины и женщины. Они застыли в переплетении рук и слиянии губ. Галя и Марк. Мой Марк. Они были так поглощены друг другом, что им дела не было до любопытных взглядов прохожих. И меня…
Я медленно пошла домой, я почти ползла, держась за чугунную ограду и опираясь на нее, чтобы не упасть. У меня кружилась голова и громко стучало сердце. На улице было приятно прохладно, а мне не хватало воздуха. Я беспомощно ловила ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Кое-как добралась до нашей квартиры, буквально рухнула на ковер и принялась усиленно думать, думать…
Не понимаю, если он Гале так уж нравится, зачем было претворяться, играть в благородство и городить огород с нашим знакомством и бракосочетанием. Завела бы с ним роман с самого начала и не вовлекала бы меня в эту нелепую историю. Что же мне теперь делать? Я далека от всяких ухищрений и женских штучек. Я, наверное, не сумею вернуть любовь Марка. У меня нет сил бороться. Да и можно ли вообще кого-то и что-то в нашей жизни вернуть? Господи! Как я устала. Болит низ живота. Как будто начинаются схватки. Неужели преждевременные роды? Что же мне делать? Ах да, вспомнила – есть таблетки, спасительные волшебные таблетки. Только вот не знаю, сколько надо принять, чтобы полегчало. Буду брать по одной, пока не станет хорошо. Пять таблеток, десять… Ужасно хочется спать, мамочка. Допишу завтра…
Бруклин, 20 мая 2003 года
Письмо маме на небо
Мамочка!
Какой же я гад, какая сволочь! Твой сын – дерьмо и ничтожество, мама. Недоглядел, увлекся страстишкой к другой женщине и довел жену до суицида. Зоя пыталась покончить с собой. Я нашел ее дома на ковре в луже крови. Она лежала без сознания, уткнувшись лицом в пол, а рядом валялась пустая бутылочка с антидепрессантом, который ей выписал психиатр. Ambulance приехала на редкость быстро. Зою завернули в одеяло и увезли в ближайшую Emergency Room. К счастью, я обнаружил Зою довольно быстро, ей промыли желудок, остановили кровотечение и спасли от комы, и вообще, жизнь спасли. А вот ребенка спасти не удалось… Если бы я только знал, что она беременна! Она же все от меня скрыла.
Мне разрешили ее увидеть только на следующий день. Она лежала под капельницей, осунувшаяся, ни кровинки в лице. Ее большие голубые глаза от бледности и худобы лица казались огромными. Я подошел к кровати. Она узнала меня и спросила: «Это больница? Зачем я здесь?» Я не знал, помнит ли она, что произошло накануне, и уклончиво ответил, что она упала в обморок, мол, подлечат и отпустят домой.
Я лгал. Врачи мне сказали, что домой она попадет не скоро. Попытку суицида нельзя оставлять без лечения, иначе все это может повториться, и никто не знает, чем закончится… В общем, запихнул я бедную мою Зою в штатную психиатрическую лечебницу на неопределенный срок. Первое время мне не разрешали свидания с ней. Говорили, что она еще не готова, что мой визит может только ухудшить ее состояние, что пока надо ждать. И я ждал.
Каждый день я продолжал ходить к Галине, ненавидя себя за предательство, проклиная за слабость. Я патологически не мог находиться один, боялся, что сам наложу на себя руки. Мне нужна была Галина, ее молчаливое присутствие, ее безотказное тело. Я любил ее тело, но в моем чувстве не было ни капли нежности. Я утолял голод и остервенелую страсть. Она понимала, терпела и не гнала меня. Пока. Я знал, что долго так продолжаться не может, что однажды Галина не пустит меня на порог, и я останусь один на один с самим собой и печальными мыслями о Зое.
Наконец-то, мне разрешили свидание с Зоей. Мы встретились в гостиной психушки не знаю, подходит ли это словосочетание для столь мрачного заведения) окруженные другими больными и посетителями. Нафаршированная таблетками, Зоя двигалась, как в замедленной киносъемке, и так же медленно говорила, с трудом подбирая слова.
– Что… что ты будешь делать со мной, когда я выберусь отсюда? Заберешь домой и потом отправишь в Россию или… сразу в Питер, что б не путалась под ногами и не мешала вам с Галиной?
– Прости, прости меня, родная, если можешь. Галину я больше не вижу, – врал я. – Галина – это маленький эпизод, который, клянусь тебе, больше не повторится. Как только тебя выпишут, я сразу заберу тебя домой. И мы попробуем начать сначала. Ты будешь делать все, что захочешь. Или вообще ничего не делай. Я ни словом, ни взглядом не упрекну тебя. Обещаю. Ты мне веришь?
– Нет! Нет, нет и еще раз нет! Ты не сможешь любить меня по-прежнему, ты просто жалеешь меня, да и я никогда тебя не прощу.
Я стал навещать Зою каждый день. Видеть ее, говорить с ней превратилось в необходимость, некую зависимость, которая помогала мне подавлять чувство вины. И каждый раз мы, словно актеры в спектакле, повторяли заученный диалог. Я каялся и просил прощения. Она упорно не желала простить меня.
Я исчерпал все возможные доводы и с трепетом жду того дня, когда Зоя будет готова к выписке. Не представляю, куда ее запихнут, если она откажется вернуться домой. Могу только предположить, что в лучшем случае это будет не слишком грязный Adult Home для ментально больных – общага для бездомных и обездоленных.
Гоню от себя мрачные мысли. Может, все еще как-нибудь с божьей помощью образуется, утрясется. Как все хорошо начиналось! Даже не верится.
Больше нет сил писать, мамочка. Моя злосчастная женитьба выкачала из меня силу, энергию и эмоции. Зоя, побывав на грани жизни и смерти, постепенно оживает. А я физически, духовно и эмоционально почти мертвец.
Заклинаю тебя, помоги мне. Похлопочи обо мне перед богом.
Любящий тебя сын Марк.
Бруклин, 30 августа 2003 года
Письмо маме в Санкт-Петербург
Дорогая моя мамочка!
Давно я тебе не писала, но Марк говорит, что как только это все со мной приключилось, он позвонил вам с папой. Так что вы, думаю, в курсе моих несчастий и злоключений. Вот довелось попасть в американскую психиатрическую лечебницу, в которой по сей день и пребываю. От тюрьмы да от сумы (добавим еще, от психушки) никто не застрахован.
На самом деле, мам, психушка – это не так страшно. Вся разница между этим невеселым, прямо сказать, заведением и городом, в котором оно находится, не так уж и велика. И тут, и там безумцы. Только здесь они признаны безумными официально, живут взаперти и принимают таблетки и прочую терапию, а там абсолютно ненормальные человекоподобные особи разгуливают на свободе, совершают неадекватные поступки, а порой и преступления, и никто их не заставляет лечиться. Сия успокаивающая разум идея пришла мне в голову сразу, как только я осознала, где нахожусь, и попривыкла к оглушающей дозе лекарств, с помощью которых местные врачи пытаются излечить меня от депрессии и привить оптимистический взгляд на мою дальнейшую жизнь. Надо сказать, что постепенно это им, несмотря на мое всяческое сопротивление к выздоровлению, все же делать удается. Как ни как профессионалы! Пробыв в психушке около трех месяцев под замком, лимитированная во всех человеческих свободах, окруженная сестрами и братьями по несчастью, многие из которых почти потеряли человеческий облик, я пришла к выводу, что жизнь на воле, за пределами этого дома скорби, с мужем, который тебе изменяет, или, на худой конец, вовсе без мужа все же прекрасна. Я поставила себе цель, как можно быстрей покинуть лечебницу и ради этой цели в корне изменила линию поведения. Я стала приветлива с медперсоналом и пациентами, и даже с Марком, который приходит сюда чуть ли не каждый день, чтобы для успокоения совести вымолить у меня прощение. Перестала ходить распустехой, снова начала уделять внимание своей внешности: вымыла голову, уложила волосы и слегка подкрасила губы. В общем, глядя на себя в зеркало – слава богу, этот неотъемлемый элемент цивилизации не отобрали у нас, умалишенных, – могу сказать, что выгляжу совсем неплохо и готова к выписке.
Есть среди наших больных одна совсем молоденькая девушка лет двадцати. Взгляд отрешенный, целый день сидит – четки перебирает и молится. Навещает ее монашка постарше, сестра Тереза. Все пытается ей что-то втолковать, прояснить разум, наставить на путь истинный, но пока безуспешно. Видно, время еще не пришло. Сестра Тереза неброско красива, у нее правильные черты лица, умный взгляд добрых карих глаз и тихий проникновенный голос. Она располагает к исповеди. Я рассказала ей свою историю. Сестра Тереза не похвалила меня – за утрату веры во Всевышнего, за гордость и лень. Но упрекала она меня мягко и даже ласково: «Как же это ты, милая, год просидела, сложа руки, вдвоем со своей гордыней и даже ни разу не пришла в храм? Помолилась бы, попросила Господа, и открылось бы тебе твое предназначение. Непременно открылось бы. И не пришлось бы тебе пройти через дом скорби. Но Бог милостив. Смотрю я на тебя – окрепла ты телом и духом и готова вернуться в мир. Где жить будешь? Муж твой раскаялся. Прости его».
– Не могу, сестра Тереза. Понимаю, что надо простить, да не могу.
– Это все гордость твоя… Я буду молиться, чтобы Господь послал тебе смирение.
– Помолитесь за меня, сестра Тереза. Я так рада, что встретила Вас.
Как видишь, мамочка, мир не без добрых людей. Прошу тебя, не беспокойся обо мне. Самое страшное позади. Конечно, впереди будет много трудностей, но я уже не та избалованная маменькина и папенькина дочка и наивная мужнина жена. Клянусь тебе – я все преодолею.
Обнимаю и крепко целую вас с папой.
Ваша дочь Зоя.
Бруклин, 20 сентября 2003 года
Письмо маме на небо
Здравствуй, моя родная!
Приехал сегодня навестить Зою в больнице, а Зои нет. Выписалась и уехала в неизвестном направлении с какой-то монашкой. (Представляешь, с монашкой! Впрочем, я знал, что Зоя религиозна. К тому же она женщина весьма экзальтированная). На мои вопросы, кто эта монашка и куда они направились с моей женой, врачи говорят, что Зоя попросила сохранить эту информацию в тайне. Она обещала сама потом позвонить мне и все объяснить. Как я ни просил, ни умолял раскрыть мне эту тайну – ведь я как ни как муж – врачи упорно отказывались. «Мы не можем вам сообщить, с кем и куда поехала ваша жена, так как боимся, что это отрицательно скажется на ее состоянии здоровья». Вот и весь сказ.
Сегодня воскресенье. Сижу дома – совершенно один. В шкафу Зоины вещи, халат, ночная рубашка, домашние тапочки. Вдыхаю ее запах. На письменном столе – бумаги, разбросанные ее рукой. Я ничего не хочу менять. Пусть будет так, как при ней, как будто она просто вышла в магазин и вернется с минуты на минуту. Я знаю – она обязательно вернется. Буду ждать…