Опубликовано в журнале СловоWord, номер 55, 2007
Сергей Довлатов.
Портрет работы Ильи Шенкера (стоит слева)
Нью-Йорк с Довлатовым
Секрет прозы Довлатова до сих пор никем не раскрыт.
Он рассыпал по странице первые попавшиеся слова, и получалась мозаика такой яркости,что жмуришь глаза.
По ней можно даже ходить, абсолютно ей это ничего, как мозаике в двориках Помпеи.
Никто другой так писать не мог и не может.
Я встречал Довлатова несколько раз. Говорил по телефону. Писал и получал письма.
Вот что запомнилось.
Комната на первом этаже жилого лома в Квинсе, Нью-Йорк, скорее всего для собраний, много солнца, складных стульев. Перед эмигрантами выступает Довлатов.
Надо на себе почувствовать, что это значит – присутствие большого ума. Узнается безошибочно. Не берусь считать, сколько ступенек вверх от довлатовского интеллекта до исключительного, великого. Но что вниз, до обычного, очень много, стало очевидно, как только заговорил некто другой.
Потом голое замызганное помещение на одной из тридцатых улиц возле Главного почтамта в Манхэттэне. Редакция только что появившегося еженедельника «Новый Американец».
По комнате ходят люди фарцовочной внешности, звучит расхожий слэнг советских интеллигентов, в одежде преобладает кожа американского покроя – ковбойские сапоги на высоких каблуках, (дар какой-то синагоги), чуть не со шпорами, широкополые шляпы. Очень живописно.
На стене уже висит вырезка из «Ныо-Йоркера» – рассказ Довлатова, только что опубликованный на английском.
Приходит Довлатов. Отдаю ему свой рассказ. Он говорит обычное: «Позвоните через неделю-две».
Звоню через три. Отвечает женский голос, что нет дома. В следующий раз, что спит, жалко будить. И т.д. Ясно, что рассказ не понравился.
Прошел год-два. Получаю неожиданно письмо от Довлатова. Сначала о рассказе: «Он показался мне недостаточно броским. Вероятно, я был неправ». Затем просит разрешить прочитать на радио «Свобода» рецензию на недавно напечатанный «Дневник». Моя рецензия, он пишет, это халтура, зато в России узнают о вашем романе.
Тут же копия рецензии. Совсем не халтура, по-моему.
К тому времени он был уже литературным мэтром.
Попасть в «Нью-Йоркер» для американского писателя – случай редкий, для эмигранта – совершенно немыслимый. А он уже там печатался дважды. Уже должна была выйти его книжка у Кнопфа. Еще где-то. Его литературный талант был такой силы, что захватывал даже в переводе. И вдруг – «вероятно, я был неправ».
А был он, пожалуй, застенчив.
Как-то у него вырвалось: «Я теперь, после какой-то редакционной ссоры, его боюсь. Протянешь руку поздороваться, и не знаешь, чего ждать: а вдруг раскричится на весь прием. И все повернутся на меня посмотреть!»
Еще в нем была – деликатность. Что поражало в человеке его размеров. Ведь Довлатов был такой большой, что всякий раз, увидев его, нельзя было не удивиться. И поднять взгляд на несколько градусов выше, чтобы разговаривать.
И слабость к хорошим канцтоварам.
«Где вы купили этот конверт?» – заметил с другого конца редакционной комнаты. Это о желтом, со шнурком, с пуговками, чтоб надежно закрыть рукопись.
Писатели знают, что за удовольствие такие вещи.
Записал адрес купить.
Убедил редактора только что начавшейся издаваться русской газеты печатать сатирический роман о советских эмигрантах. В редакцию стали приходить возмущенные письма читателей: «Брайтон Бич» привел меня в ужас!» И он взялся в газете отвечать на письма. Это адский труд. Но как легко, как бы играючи, с каким блеском он это делал! Я думаю, он развлекался. Или скорее разминался перед тем, как сесть за свою прозу.
А его полемика с редактором «Нового Русского Слова» Андреем Седых. Ввели ее уже в курс факультетов журналистики?
Еще звонок: «Приходите на радио «Свобода», есть работа».
Ну зачем ему все это нужно было? Я его об этом не просил. Мы даже не общались после того, как газета, опубликовавшая «Брайтон Бич», сгорела. /В настоящем огне/.
Конечно, писатель, даже большой, как все люди – кто-то ему по душе, кто-то нет.
Но здесь, кажется, другое.
Он был всю жизнь тем, кого в Америке называют «андердог». По смыслу – идущий против течения. Таким было все, что он создал. Он отличал это и в чужих книгах.
О своей книге рассказов в лучшем нью-йоркском издательстве писал с извинением: «Плохо продается…» Ну как тут не вспомнить чеховское смущенное: «Там – опечатки…» /О «Степи»/.
Я уподобил прозу Сергея Довлатова помпейской мозаике. Эта мозаика донесла до нас оригинальные цвета и сцены того времени. Проза Довлатова надолго сохранит наши.
Остальное, говоря его словами, несущественно.