Опубликовано в журнале СловоWord, номер 54, 2007
Cегодня нам трудно себе представить жизнь, в которой отсутствуют хоть какие бы то ни было заведения, где можно отдохнуть, развлечься, посмеяться. Но в петровские времена не было на Руси ни комедии, ни оперетты, ни вечеров юмора и сатиры, ни тем более мюзик-холла или цирка. Были только ярмарочные балаганы да представления скоморохов. Народ развлекался как мог – пил, устраивал кулачные бои, распевал песенки наподобие появившихся позднее частушек, сочинял прибаутки.
А что же государи и власть имущие, неужто скучали? Ничуть не бывало! У каждой уважающей себя владетельной особы был свой личный штат шутов, обеспечивавший хозяину развлечения, соответствующие его нраву и сиюминутному настроению. А нравы были грубые, жестокие. Подстать им были и потехи, да и шуты.
Сегодня в слово «шут» мы вкладываем несколько иной смысл, чем те, кто жил в петровскую эпоху. Со временем многие слова меняют своё смысловое наполнение, причём некоторые – кардинально. Раньше вор означало преступник, бунтовщик, а тот, кто крадёт, был тать. Рабом, холопом мог назвать себя даже боярин, если обращался к царю или к Богу; под словом приказ понимался орган центрального или дворцового управления, дьяком же именовали не только того, кто обязан помогать священнику при отправлении церковной службы, но и письмоводителя либо служителя какого-либо царского приказа, например Посольского.
Не избежало такой судьбы и слово шут. В наше время оно имеет явно пренебрежительный смысл, чего, кстати, нет в словах шутка, шутить. Однако при некоторых дворах в качестве шутов подвизались не только уроды, карлики и арапы, развлекавшие хозяина животной распущенностью и грубыми непристойностями, те, с кем обращались как с домашними животными. Были и остроумцы-сатирики, умевшие развеселить, рассмешить, снять стресс. Эти особые люди были приближены к трону в самом прямом смысле слова, могли напрямую передать прошение или же повлиять. Поскольку всерьёз сердиться на шута было не принято (его не считали ровней), он мог позволить себе и позволял выходить за рамки придворного политиканства «и истину царям с улыбкой говорить». В этом смысле шут был, может быть, единственным, кто обладал подобной уникальной возможностью – вспомним, к примеру, шута короля Лира.
О положении придворных подобного рода говорит тот факт, что в разное время в роли царского шута довелось побывать князьям Ромодановскому, Голицыну и Волконскому, графу Апраксину, не говоря уже о такой мелкой сошке, как дворянин Балакирев.
В наше время остроумцы-сатирики широко востребованы обществом. Их уже не зовут шутами. Они работают на массовую аудиторию, направляют своё остроумие не в угоду, а чаще в пику власть имущим. Имена лучших из них у всех на слуху. Это Жванецкий, отец и сын Райкины, Хазанов, Губерман, Шендерович, (далее псевдонимы) Альтов, Горин, Арканов, Измайлов, Инин, Мишин и многие другие евреи. Для полноты картины список можно дополнить именами немногочисленных русских – Задорнова, Трушкина, Евдокимова. Однако подавляющее преобладание евреев бросается в глаза. И это неслучайно. Подобный особый дар развился у нас вследствие того, что, имея, как правило, быстрый ум и хорошо подвешенный язык, мы веками страдали от агрессивного отношения общества и нуждались в психологической компенсации. Поэтому остроумие у нас в крови.
Однако вернёмся в петровские времена. Ян д’Акоста, или как в России его называли, Лакоста, подобно Антуану Дивьеру происходил из семьи, покинувшей Португалию, спасаясь от преследований святейшей инквизиции. Он осел в вольном городе Гамбурге и открыл маклерскую контору. Но в 25 лет обанкротился. Жена его умерла, оставив годовалую дочку. Прослышав о том, что русский царь набирает на службу иностранцев, и не имея ни малейшего представления о порядках в России и об уровне её экономики (а было это приблизительно в1698 году), он решил предложить свои услуги в качестве (пожалуйста, не смейтесь!) советника по страхованию. Под стать ему оказался и нанявший его на службу помощник русского посланника в Гамбурге Антип Гусаков. Пётр по достоинству оценил обоих, назначив Лакосту своим шутом, а Гусакова лишив месячного оклада за потерю нюха.
В новой должности Ян Лакоста оказался на своём месте. Он не принадлежал к той разновидности шутов, которые развлекают хозяина, тузя друг друга, царапаясь, таская друг друга за волосы или демонстрируя непристойности. Это был человек весёлого нрава, редкого остроумия, хитрый, умный, находчивый, ловкий при довольно нескладной фигуре. При этом был хорошо образованным эрудитом, владел почти всеми европейскими языками, отлично знал Тору.
На новом месте он выстроил себе амплуа грустного шута, работающего на парадоксах. За редким исключением, ко всем, кто для него был важен, он умел подладиться, вызвать к себе приязнь. Что же касается самого царя, то Лакоста смог завоевать его расположение, даже симпатию, стал одним из любимых его собеседников. Об уровне их бесед говорит тот факт, что Пётр любил вести с ним богословские споры! Был Лакоста при Петре и в злосчастном Прутском походе. С ним, единственным из всех, дружил сам гросс-командор, а впоследствии генерал-полицеймейстер Санкт-Петербурга Антуан Дивьер.
О достаточно видном месте, занятом Лакостой при дворе, свидетельствует смелость, с которой он отреагировал на вопрос одного придворного. Когда тот поинтересовался у Лакосты, зачем он разыгрывает из себя дурака, шут ответил: «У нас с вами для этого разные причины – у меня недостаток денег, а у вас – ума».
«Шутов, какими были Лакоста и Балакирев, Пётр держал не только для забавы и увеселения, – писал историк Шубинский, – но как одно из орудий насмешки, употреблявшейся им иногда против грубых предрассудков и невежества, коренившихся в тогдашнем обществе». (Кстати, с моей точки зрения, дворянин, преображенец Балакирев, добровольно пошедший в шуты ради более высоких заработков, вряд ли заслуживает такого придыхания, с которым он изображён Гориным в его популярной пьесе «Шут Балакирев».) При Петре такие шуты, как Лакоста, клеймили пороки, а бывало, и выступали против злоупотреблений высших сановников. Неудивительно, что на шутов часто поступали жалобы. На них Пётр неизменно отвечал: «Ну, что вы хотите, чтобы я сделал? Ведь они дураки».
Однако времена были не вегетарианские. В один непрекрасный день Лакосте пришлось принять участие в так называемом шутейном турнире «Кнут против палаша». Естественно, иностранцу Лакосте пришлось выступить не с «русским национальным инструментом», которым виртуозно владел его противник – профессиональный палач-кнутмейстер, а с палашом – холодным колющим и рубящим оружием. Реферировал поединок родовитый князь Ромодановский, «пожалованный» Петром шутовским званием князь-папы и председателя Всепьянейшего Синода. Оба «гладиатора» пострадали, но остались живы.
Веселился Пётр и по-другому. Однажды он подарил своему грустному шуту необитаемый остров Соммера в Финском заливе и титул «самоедского царя», хотя ни одного подданного – ни самоеда (саами), ни кого другого – на острове не имелось. Сам же новоиспечённый «царь» Лакоста вместе с дочерью и новой женой жил в Санкт-Петербурге в собственном всего лишь бревенчатом доме.
Своё расположение к Лакосте Пётр недвусмысленно продемонстрировал в тяжёлую для шута минуту. А было так. В 1719 году подросшую дочь Лакосты соблазнил молодой обаятельный француз Иоганн Герман Лесток, будущий знаменитый агент французского двора. Впоследствии он составил заговор и осуществил государственный переворот, в результате которого на престол взошла прозябавшая при дворе Анны Иоанновны, а затем и Анны Леопольдовны, дочь Петра I Елизавета. Именно он передал ей целевые 130 тысяч золотых рублей французских денег. Но до этого должно было ещё пройти более 20 лет.
Пока же он был всего лишь придворным врачом Екатерины I, молодым аристократом, весёлым и любезным. Обманув бедную девушку, он был уверен, что из-за дочери шута большого шума не будет. Как и созданный впоследствии Виктором Гюго персонаж – шут Риголетто, дочь которого Джильду постигла подобная участь, Лакоста жаждал мести. Но от дуэли француз высокомерно отказался, уверенный, что всё и так обойдётся. Ведь отец-то всего лишь шут – невелика птица. Однако с рук весельчаку это не сошло, потому что в дело вмешался царь. Он сослал Лестока в Казань, откуда тот смог возвратиться только после смерти Петра. А бедную девушку отец отправил в Гамбург, где она умерла от чахотки.
В другом случае Пётр взял своего шута под защиту, когда на него ополчился не кто-нибудь, а сам светлейший князь Меншиков, пригрозивший его повесить. Лакоста пожаловался царю, Пётр рассердился и сказал, что скорее повесит самого Меншикова. Находчивый Лакоста и тут пошутил: «Сделайте это раньше, чем он повесит меня!»
Меншиков затаил злобу, но всё же улучил момент, чтобы расправиться с ненавистным евреем. Как только в 1723 году в опалу попал Шафиров, против Лакосты были выдвинуты «страшные» обвинения. Ему вменялась в вину нерасторопность (?!) и еще тайная встреча с преступником. Имелось в виду посещение Лакостой осуждённого на смерть Шафирова накануне подстроенной Меншиковым инсценированной казни. За эти-то проступки бедный шут был сослан в Сибирь, в село Воскресенское, невдалеке от озера Байкал. Единственное, чем мог помочь другу Дивьер, была карета и охрана из двух солдат, доставивших Лакосту к месту отбывания ссылки. Нашёлся ли кто-нибудь, кто осмелился оказать такую же услугу ему самому, когда его отправляли на каторгу? Сомнительно.
Помилован Лакоста был лишь в 1738 году при Анне Иоанновне и опять чуть не стал придворным шутом. Однако новой императрице по вкусу было лишь грубое паясничание и скоморошество. Поэтому в том же году он покинул Россию, отказавшись даже от тёплого местечка, которое предложил ему восставший из пепла Шафиров. С него было довольно.
Как и остальным еврейским сподвижникам Петра – Шафирову и Дивьеру – Лакосте довелось быть приближенным к трону, отведать опалы и ссылки и дождаться высочайшего помилования. Но в отличие от других «птенцов гнезда Петрова», он не захотел остаться в стране, где никто не застрахован от сумы и от тюрьмы. После 46 лет, проведённых в России, Лакоста вернулся в Гамбург. Здесь в 1943 году в огне Холокоста погибли все восемь его потомков. Единственное, что осталось после него в живых, – это приписываемые ему анекдоты, дошедшие до наших дней. Вот некоторые из них.
Однажды Лакоста публично назвал некого мошенника негодяем. Тот подал на него в суд, и судья принял решение признать пострадавшего честным человеком, а обидчика обязал принести извинения. Находчивый Лакоста тут же встал и произнёс: «Он честный человек. Я солгал».
По какому-то делу Лакоста вёл долгую судебную тяжбу, обернувшуюся массой намеренных затяжек и проволочек. В один прекрасный день судья сказал ему: «Я не вижу благоприятного для тебя завершения дела». Лакоста тут же протянул ему две золотые монеты и сказал: «Вот вам, сударь, отличные очки!»
Жена Лакосты была довольно сварлива. Когда он прожил с ней 25 лет и друзья стали настаивать на праздновании серебряной свадьбы, Лакоста предложил: «Подождите, братцы, – ещё пять лет, и мы отпразднуем Тридцатилетнюю войну».
Когда Лакосту спросили, почему он взял в жёны женщину такого маленького роста, он ответил: «Я заблаговременно позаботился из всех зол выбрать наименьшее».
Какой-то капитан, встретив в порту Лакосту, спросил его с издёвкой: «А знаешь ли ты, шут, какое судно самое безопасное?» На что немедленно последовал ответ: «То, которое стоит в гавани и предназначено на слом».
В сегодняшней России Ян д’Акоста был бы не шутом, а популярным сатириком, радиокомментатором или телеведущим. Мог бы быть и владельцем страхового агентства. Страна до этого, кажется, дозрела.