Опубликовано в журнале СловоWord, номер 54, 2007
Автор – член Московского союза художников, арт-обозреватель ежедневного московского издания «ГАЗЕТА», автор публикаций во многих российских газетах и журналах. Материал написан специально для «СЛОВО WORD»
Искусство победителей
Весь завершившийся 2006-й в Москве отмечали 150-летие Государственной Третьяковской галереи (ГТГ). Так увлеклись, что теперь празднование решено продлить примерно до середины года нынешнего. История создания главного музея российского – одно время, советского – искусства отсчитывается от 1856 года. Именно тогда потомственный купец Павел Михайлович Третьяков впервые приобрел произведения художников–современников. «Для меня, – писал вскорости новоявленный собиратель, – не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие». И еще: «Я желал бы оставить национальную галерею, то есть состоящую из картин русских художников». В 1892 году стремление Третьякова реализовалось: он передал свое собрание Москве. Помимо 1287 произведений живописи и 9 скульптур его дар составили 518 рисунков.
Коллекция, собранная Третьяковым – одно из воплощений его колоссальной интуиции. «Я должен сознаться, – писал художник-передвижник Иван Крамской, – что этот человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем». В отличие от многих сегодняшних платежеспособных коллекционеров Третьяков не перепоручал никому формирование своего собрания. Его привлекали не только большие холсты, но и камерные вещи очень разных авторов: от «стариков» Федора Бруни, Антона Лосенко и Карла Брюллова до передвижников Ивана Шишкина, Василия Перова, Николая Ге и совсем уж, по тем временам, «начинающих» – Валентина Серова, Михаила Врубеля, Александра Бенуа и многих других. Приобретения сперва размещались в комнатах жилого дома Третьяковых в Лаврушинском переулке, однако к началу 1870-х необходимость строительства специально оборудованного здания для разраставшейся коллекции стало очевидным. Первое «переселение» произведений искусства состоялось весной 1874 года – новый двухэтажный дом был соединен с жилыми помещениями, однако уже имел отдельный вход для посетителей «с улицы».
Это, так сказать, основополагающая история. Сегодня, помимо бывшего дома Третьяковых, выставки проходят в специально выстроенном к середине 1990х с ним по соседству Инженерном корпусе музея. А также в залах ГТГ на Крымском валу; по тому же адресу аккумулируются музейные коллекции российского искусства завершившегося столетия и размещена экспозиция «Искусство ХХ века». Здание узнаваемо советской архитектуры Третьяковка больше четверти века делит с Центральным Домом художника (ЦДХ). На сегодня это самая заметная в Москве площадка для сменных выставок ныне работающих авторов. Поначалу на этой территории должны были возникнуть отдельно стоящие галерея Союза художников СССР и новое здание ГТГ. Но Никита Хрущев увидел чертежи – а время было тяжелое, шестидесятые годы – и сказал, что бюджет такое строительство не потянет. И предложил: давайте из двух зданий сделаем одно. Такой предысторией объясняется сложная внутренняя планировка здания: объединение двух предварительных проектов произошло на той стадии, когда уже невозможно было разделить инженерные коммуникации – например, системы вентилирования и кондиционирования.
Разумеется, в многомиллионном городе есть еще другие музеи, а также выставочные залы, частные галереи и тому подобное. Но для последующих рассуждений об экспозиционной стратегии нынешней Третьяковки стоит еще упомянуть Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (в год столетия смерти поэта и знаковом для страны 1937-м более «профильного» имени не нашлось). ГМИИ – музей европейской, даже мировой ориентации: здесь хранятся и египетские саркофаги, и Сезанн с импрессионистами. Логично было бы Пушкинскому музею эту всемирно ориентированную линию продолжать (что он и делает), оставив ЦДХ разнообразную творческую повседневность. А Третьяковской галерее, наверное, стоило бы и впредь заниматься искусством национальным (точнее, многонациональным, но выражающим многовековые особенности регионального мировосприятия). Как, в общем-то, и завещал Третьяков.
«Искусство ХХ века» в многочисленных залах ГТГ на Крымском валу принято именовать постоянной экспозицией: это не просто выставка, а, так сказать, выверенная и овеществленная хронология. Дискуссии вокруг нее стартовали лет десять назад, с началом подготовки ее первой редакции. К маю 1998 года первые тридцать залов были заполнены произведениями, созданными после 1917 года – как ни парадоксально, «дооктябрьские» художества в Третьяковской галерее принято считать приметами позапрошлого века, хранить и показывать в Лаврушинском переулке. Средства массовой информации энергично включились в обсуждение работы по осмыслению новейшей истории отечественной художественной культуры. Через несколько лет тема получила развитие: сотрудники ГТГ взялись за публичное представление второй половины ХХ столетия. Отделы живописи, графики и скульптуры боролись за места в залах для своих подопечных любыми способами и охотно предоставляли журналистам компромат. С той поры у меня хранится переданная кем-то из «заинтересованных лиц» пухлая папка с первоначальными списками размещения экспонатов по залам, впоследствии так и не получившими реального воплощения в результате баталий между музейными отделами.
Отступление от выбранной темы. История российского искусства ХХ века столь же, как бы мягче сказать, своеобразна, как история всей страны того же периода. Но последние пятнадцать лет регулярно слышны разговоры о долгожданном появлении в России и чуть ли не о расцвете интернационального contemporary art, способного навести, наконец, мосты с мировым арт-процессом. Ради понимания того, насколько бытование современного российского искусства соотносится с западной повседневностью, мне даже захотелось взглянуть на несколько европейских арт-ярмарок и выставок. Увы, все оказалось не столь оптимистично. Например, в минувшем октябре в пресс-центре ярмарки Art Cologne 2006 можно было ознакомиться с публикациями журналистов со всего света: несколько крупных германских газет по случаю традиционной кельнской арт-ярмарки выпускают тематические приложения, а журналы – целые номера; на многих языках, кроме русского. Говорят, в прежние времена в Кельн иногда добирались галереи из заснеженной России, но в этот раз, даже по случаю 40-летия Art Cologne, на подобное безрассудство никто из них не решился. Российских авторов, за исключением эмигрантов первой волны, на стендах почти не оказалось.
Да и попадая, например, в Швейцарию, где ежегодно проводится самая фундаментальная европейская ярмарка Art Basel, понимаешь: без России здесь прекрасно обходятся. Выходящая в дни этой ярмарки газета The Art Newspaper недавно опубликовала статистику. Двадцать четыре процента представленных авторов – американцы, четырнадцать процентов – уроженцы Германии, девять процентов – англичане, семь – французы, по пять – швейцарцы и итальянцы, чуть меньше – художники из других европейских стран. И только два процента экспонентов генетически связаны с Россией. Причем подозреваю, что в их числе замеченный в 2005 году на единственном стенде (правда, представленный множеством изданий в книжном киоске) Илья Кабаков, а также другие художники, бывающие на родине только наездами. Там, в Швейцарии, я обратился к московской галеристке Елене Селиной – единственной, кто сегодня допущен к участию на Art Basel – с вопросом, почему на этой ярмарке нет противопоставления contemporary art и modern art и не пора ли сделать репертуар нашей «Арт Москвы» более всеядным. И услышал в ответ: «Не пора. Был опыт, когда «Арт Москву» и Антикварный салон проводили одновременно, и все русские клиенты концентрировались на салоне. До сих пор наиболее успешны антикварные галереи, которые продают Шишкина, Айвазовского, портреты XIX века. В Европе галереи, которые работают с искусством ХХ века, работают еще и с художниками contemporary art. Визуальный баланс происходит даже на уровне стенда. В Москве же ни одна «старая» галерея не работает с современными художниками; получается, что это «два мира – два детства».
Вот в чем особенность современной российской художественной ситуации. Мы не только все еще не смогли разобраться в истории своего искусства, его причинно-следственных связях, не создали шкалу ценностей, адекватную мировой или европейской, но и не очень-то стремимся это сделать. А чтобы успешнее встраиваться в мировой арт-процесс, пытаемся изготавливать аналоги того, что на Западе давно существует. Осенью 2000 года в залах Фонда Миро в Барселоне работала большая выставка послевоенного искусства из Центральной Европы. Экспозиция оправдывала самые грустные подозрения по поводу российских «актуальных» художеств. Во-первых, их там совсем не было. А если бы и были, то лучшие экспонаты громких московских выставок смотрелись бы вторично. Вот прототип уже стареющего, теперь предпочитающего кураторство, московского «человека-собаки» Олега Кулика, вот работы, напоминающие об оптических экспериментах Франциско Инфанте. Лидерство европейцев выдавали даты на этикетках: 1961, 1956…
Вернемся же к «новой» Третьяковке. Музей, имеющий специальные подразделения для изучения и представления российского искусства ХХ века, вполне мог бы взять на себя функцию беспристрастного анализатора его причинно-следственных связей. На деле же, залы второй половины прошлого столетия давно стали предметом позиционной борьбы, лишенной и тени стремления к исторической объективности. Художники, чьи работы имеются в коллекции Третьяковской галереи, непрерывно с тревогой следят за изменениями «постоянной» экспозиции – сняли их вещь или ненадолго вернули на место, сколько залов живописи 1960-70-х годов закрыли, какую их часть отдали недавно возникшему в ГТГ отделу новейших течений… Сейчас, например, на Крымском валу фактически уничтожен финал «Искусства ХХ века»: начиная с «сурового стиля» и «левого МОСХа» (так называлось либеральное искусство, некогда предельно допустимое по идеологическим соображениям в рамках творческого союза) – произведения Виктора Попкова, Павла Никонова, Екатерины Григорьевой, десятков других авторов отправлены в запасник. С началом весны здесь открылась выставка «Соц-арт».
В отсутствие общемузейных приоритетов рядовых искусствоведов ГТГ охватывают пораженческие настроения и уныние; тут не до непредвзятых и заинтересованных взглядов на искусство по заветам Павла Третьякова. Одна из давних сотрудниц ГТГ показала мне созданный ею документ, озаглавленный «Искусство победителей»; по жанру это – извинения, адресованные посетителям. Как в дальнейшем распространять текст, пока не решено; в любом случае, музейная администрация вряд ли будет в восторге от этой затеи. «Не ведая, что его ждет, зритель вступает в недра экспозиции ХХ века, – пишет автор, пока еще раздумывающий про обнародование своей фамилии. – Много я слышала нареканий, много читала возмущенных отзывов, постоянно приходится оправдываться перед знакомыми и родней за ту бессовестную «новейшую» – не подберу цензурного выражения – хрень, которая в последние годы все больше и больше заполняет залы Третьяковской галереи, тесня все остальное… Использование непечатного слова, да простят меня воспитанные люди, в данном случае считаю оправданным, потому что оно адекватно отражает суть явления с профессиональной точки зрения, постоянно используется музейщиками в разговорах о предмете наряду с другими насмешливыми и даже более крепкими выражениями… Со стен таращатся, лыбятся, гримасничают, скалятся перекошенные, тупые рожи. Натура выбрана самая отталкивающая по виду, олицетворяющая различные пороки и уродства: проститутки, бомжи, гомосексуалисты, зоофилы, алкоголики, калеки, слабоумные (очень часто это сами авторы, их друзья и подруги), да еще и в дурную минуту – с перепоя или в процессе его, во время ссоры или в момент боли, удушья (или потуг, или крика, воя, отрыжки, хрипа), в непотребном виде, в похабных позах… Тяжело, противно, но не только от тем и сюжетов, а и от гнетущего убожества, которое изо всего этого прет. А впереди еще и концептуалисты, а потом соц-арт, поп-арт, сплошной эпатирующий зрителя «арт», в котором тонут отдельные работы, свидетельствующие о художественном таланте и профессиональной культуре. Какая же смертная тоска!.. Но этот шабаш, надо отдать ему справедливость, действительно и есть господствующее проявление художественной жизни последних десятилетий. Какое время – такие и песни. «Была у зайчика избушка лубяная, а у лисы ледяная», – утешаться этой сказочкой не так уж и бессмысленно, – заключает автор. – С такими-то добрыми мыслями я прохожу через залы «новейших», не глядя по сторонам: и надоело все это до смерти, и пакости не хочешь нахлебаться, и сил нет с этим бороться, и боишься скандала. Но вы-то, бедный простой зритель, свой выходной истративший на поход с ребенком в Третьяковскую галерею, простодушно верящий в благую силу искусства и недоумевающий перед шедевром какого-нибудь Кулика… На вас вся надежда! Вы – не смиряйтесь! Твердо скажите дитяти, что люди, «наваявшие» всю эту дребедень – интеллектуально-убогие, морально-ущербные нахальные неумейки. Что одна извилина в мозгу – большая беда, злобность и бесстыдство – вырождение, а сребролюбие – смертный грех… Что больше вы сюда не придете, а поспешите в «старую» Третьяковку».
Такое вот получилось 150-летие сокровищницы…