Опубликовано в журнале СловоWord, номер 54, 2007
Конечно же, нет никакой мистики. Сплошной реализм и проза жизни. Всему находится естественнонаучное объяснение. Но вот совпадают время и место – и начинаются чудеса. Чёрная полоса, сплошная непруха. Человек не может сделать какую-то элементарную вещь, которую он, этот человек, делал раньше сотни раз и даже не мог предположить, что это у него не получится. Спотыкается на ровном месте. Вещи, казалось бы, безотказные, начинают вдруг ломаться. Человек приезжает не туда и не вовремя. Делает не то, что надо. И другие рядом с ним поступают как-то не так. Можно сказать, человек попадает в проклятое место. Впрочем, проклятое место – не объективное, а, скорее, субъективное понятие. В одном и том же месте кому-то везёт, а кому-то – нет.
Сначала было не так уж плохо. Ефим трудился над большим проектом. Владелец компании Боб Фергюссон заключил выгодный договор на этот проект. Он сам был программист, работал рядом со всеми. Кроме него в компании было пятеро программистов, которые традиционно называли владельца президентом компании.
Президенты, конечно, разные бывают. Другой президент – Саддам Хуссейн, дал команду на вторжение в Кувейт. Ещё один президент – Джордж Буш, после короткой подготовки отдал приказ атаковать Ирак. Началась война в Персидском Заливе. Телевизор в квартире Ефима работал практически круглые сутки. Ефим просыпался по нескольку раз за ночь, чтобы посмотреть, что же там происходит. Как только очередной снаряд иракского Скада приземлялся где-то поблизости от Тель-Авива, Ефим хватал трубку: «Как вы там?» Слава Богу, пока всё было более-менее благополучно.
Ефим притащил портативный приёмник на работу и там слушал новости. Увидев приёмник, Боб улыбнулся своей, как называл Ефим, гадючьей улыбкой.
– О, мне это нравится. Это хорошая идея – принести сюда приёмник.
Ефим больше не включал приёмник на работе. Он брал приёмник с собой, когда выходил из здания на перекур.
Рядом с Ефимом сидел мрачноватого вида программист Джон. Ефим про себя называл его Ванька. Это было довольно злобное создание. Он был ветераном Вьетнамской войны, и это, видимо, окончательно испортило его характер. Всегда, когда возникало обсуждение перипетий войны, Ванька призывал к ковровым бомбометаниям.
– А чего возиться с этими обезьянами? Напалм, потом методически, квадрат за квадратом обработать бомбами, чтобы ничего живого не осталось.
– А как же мирные иракцы? – спрашивал Ефим, – ведь не все же там виноваты в том, что Саддам приказал войти в Кувейт.
– А как насчёт американских солдат? – Ванька зло покосился на Ефима, – пусть они гибнут?
– При таком превосходстве в качестве оружия жертвы среди союзников минимальны. – Ефим чувствовал, что эти доводы отскакивают от Ваньки, как от стенки горох.
В какой-то из этих военных дней Ванька долго мрачно молчал. Потом начал говорить, обращаясь как бы ко всем:
– Конечно, кто получит от этой войны выгоду – это Израиль. Так всегда – американцев посылают на смерть, а наживаются на этом – евреи. Они используют наше простодушие, готовность помочь. Евреи обманывают нас. Мы всегда остаёмся в дураках, а евреи – в выигрыше.
– Точно такие же речи я слышал в СССР, – Ефим с трудом сдерживался, чтобы не запустить в Ваньку стулом, – но там это говорили антисемиты и фашисты. Мы им били морды. А ты, Джон, тоже из этих?
– Джон, вы закончили описание программы? – взвился Боб. – Ефим, срочно отчитайтесь, что вы сделали за сегодня.
И такое есть в этой Америке. Как там пел Высоцкий – «рай для нищих и шутов»? Всюду сволочей хватает. Если перефразировать известного поэта – «Укажи мне такую обитель, где б еврейский мужик не стонал».
После удачной продажи проекта, сделанного Ефимом, оказалось, что больше заказов нет. Как-то в одночасье компания, неожиданно для её владельца, прогорает. Всему дружному коллективу программистов дают пинка под зад. Ефим, отдавая дань советской ментальности, наивно спрашивает владельца шарашки, который всё ещё именует себя президентом:
— Боб, я что, плохо работал?
Посмотрев на него как-то странно, но сообразив, что перед ним «русский», а у них всё не как у людей, президент делает круглые глаза:
– Ефим, у меня нет ни дайма тебе на зарплату!
Через несколько дней владелец компании уезжает в другой штат, чтобы там открыть какую-то питательную точку и попытать счастья, готовя хот-доги для проезжих шоферов. Ефим оформляет себе пособие по безработице.
Изнывая от жары и духоты, Ефим сидит в своей квартире и с тоской смотрит по ящику прогноз погоды. Жарко и влажно, как всегда. А вот на северо-западе Америки – очень, даже, приятная погода. А и в самом деле, что мы здесь забыли, в этом Тексасе? То влажная жара, то какие-то безумные ливни. А не двинуть ли в места, весьма отдалённые, но с климатом попрохладнее?
Зазвонил телефон. Звонил Грэг Макдональд, бывший коллега по последней компании, которого выперли так же, как и Ефима.
– Привет, Ефим. Как живёшь?
– Прекрасно, – Ефиму с трудом далась американская привычка отвечать на пустой вопрос пустым ответом. В конце концов, по-русски мы тоже всем говорим «здравствуйте», даже тем, кому вовсе не желаем здравствовать, – а как у тебя дела?
– Хорошо. Ищу сейчас работу контрактора, хочу посмотреть, как это будет выглядеть.
– Интересно, может и мне стоит подумать.
– Слушай, Ефим, мы с женой хотели бы пригласить тебя на ленч в воскресенье. Ты как, не против?
– Отчего же, очень даже не против.
– Отлично, приходи пораньше, чтобы было побольше времени перед церковью.
Жена Грэга, Марион, была мормонкой. Она с их семилетним сыном ходила по воскресеньям в мормонскую церковь. Сам Грэг был к религии равнодушен, но жене не мешал.
В воскресенье Марион приготовила мясо на углях, в стиле тексасских ковбоев, испекла вишнёвый пирог. Когда все уселись за стол, она прочитала молитву. Во время ленча Ефим вежливо поинтересовался, что же это за религия – мормоны. Марион долго объясняла, а потом неожиданно предложила:
– Поехали с нами в церковь, я предупрежу пресвитера, он будет рад.
– Было бы интересно, но… я же не религиозный…
– Это ОК.
Здание церкви было построено в стиле первых поселенцев Тексаса. Ефим называл это «стиль американского баракка». Именно с двумя «к», чтобы подчеркнуть происхождение от слова барокко. В сущности, это был большой сарай, без потолка, благоустроенный и довольно чистый. Марион пошепталась о чём-то с пресвитером, затем вернулась на место, неся книгу в чёрном переплёте.
– Это наша, мормонская Библия на русском языке. Пресвитер дарит вам эту книгу.
– Спасибо, Марион. Я почитаю на досуге.
После проповеди все вышли в холл, где были кофе, печенье. Видно, из всего воскресного ритуала этот момент был самый приятный. Прихожане, прихлёбывая кофе, обменивались местными новостями, сплетничали, обсуждали свои семейные дела. Да, ненавязчивая религия в этой Америке, думал Ефим, церкви в большей мере клубы, чем дома молитвы. Может, это и хорошо. По крайней мере нет ортодоксального остервенения и фанатизма.
Ну, кажись, дело подошло к отъезду. Поддерживая хороший тон, Ефим пригласил Марион и Грэга в итальянский ресторан. Во время обеда они живо обсуждали маршрут, давали Ефиму советы.
– Вы едете через Солт Лейк-сити. Это мормонская столица. Там живут мои родители, – сказала Марион, – я дам вам их телефон, вы сможете переночевать у них, сэкономите на отеле.
– Спасибо, Марион, я с удовольствием расскажу им о вас.
Ну да, что я им расскажу, как будто они не общаются по телефону. Но надо же было что-то произнести.
Сборы были недолгие. Распродажа за бесценок и раздача жалкой мебелишки не заняла много времени. Меняя масло в машине, механик показал Ефиму, что геометрию колёс надо отрегулировать. Надеясь на русское «авось», Ефим решил ничего не делать, доедем и так. Так гоголевские мужики, глядя на коляску Чичикова, спорили, доедет ли это колесо до Петербурга. В этом случае колесо проехало полпути и сдохло. Русское «авось» как-то плохо приживается на американской почве. С трудом заменив колесо прямо на обочине хайвэя, Ефим дотащился до ближайшего мотеля. Там ему сказали, что в радиусе 40 миль все мастерские будут закрыты сегодня и завтра – механики смотрят какой-то очень популярный бейсбольный матч. Переждав это стихийное бедствие с бейсболом, Ефим приволок свой драндулет в ближайшую мастерскую. Оказалось, что до Петербурга не доехали все четыре колеса. Боевую тачанку – верную подругу эмигранта – пришлось капитально чинить.
Наконец тарантас был приведен в порядок. Ефим, с изрядно облегчённым кошельком, двинулся дальше. Надо было в самом начале всё сделать – так было бы дешевле, да мы все задним умом крепки. К тому же, скупой платит дважды, это закон природы.
Проехал Колорадо. Прекрасные горные пейзажи. Далее пошли красные дикие пески, овраги. Так вот где снимались все эти многочисленные вестерны! Прямо узнаваемые места. В Вайоминге сильный постоянный ветер нёс тучи песка и пыли и буквально вбивал этот песок в борт машины. Потом начался серпантин горных дорог штата Юта. Наконец Ефим увидел в горной котловине город Солт Лейк-сити. Город как бы светился изнутри в лучах заходящего солнца – это было впечатляющее зрелище.
Остановившись где-то в центре Солт-Лейка, Ефим позвонил из автомата родителям Марион. Папа и мама Марион живо интересовались, как там поживает их дочь, внук. Потом перешли на личность Ефима – кто он, откуда, есть ли в России мормоны. Ефим толком не знал, есть ли там мормоны, но, на всякий случай, сказал, что был знаком с молоканами, кажется, эта секта близка к мормонам.
– А вы, Ефим – верующий? – приступила к делу Марионина мама.
– Э-э-э, в некотором смысле, да, верующий. Во всяком случае, у меня теперь есть мормонская Библия, я её бережно везу на новое место.
– Вы читали эту книгу? Как вам преподобный Пратт?
– О, это, несомненно, великий человек. Красивый горд Солт-Лейк, – поспешил уйти от скользкой темы Ефим.
– У вас есть, где переночевать?
– Пока нет, но, думаю, не проблема найти какой-нибудь отель.
– Спокойной ночи, – на другом конце провода тщательно не понимали намёк, – желаем вам благополучно добраться до места назначения.
Да, хорошие люди в этих мормонских краях, но сэкономить полсотни бакс на отеле, как видно, не удастся. Ну да ладно, от такой суммы не обеднеем и от экономии не разбогатеем.
И опять бесконечная лента хайвэя, борьба с хайвэйным эффектом, когда теряешь ощущение скорости и в какой-то момент тебе кажется, что ты стоишь на месте. Хайвэй повернул на северо-запад. Пересекли границу Орегона.
За Пендлтоном была развилка: влево – Портленд, вправо – Сиэтл. Подъезжая к развилке, Ефим немного пофилософствовал для более приятного времяпрепровождения. Всегда ли судьба играет человеком, а человек – на скрипке? Ведь и от нас кое-что зависит. Вот сейчас развилка. Выбор принадлежит полностью мне. Совершенно определённо, что судьба будет различна, и будет зависеть от того, куда я поверну, – в Портленд или в Сиэтл. Конечно, в любое место мы приезжаем со своим хвостом, полным собственных блох, но социальные условия будут различны, а значит, и жизнь сложится по-разному. Небеса дают нам свободу выбора не бесплатно – мы платим тем, что не знаем, что произойдет после нашего выбора. Ну, нет камня с надписью «Налево пойдёшь – коня потеряешь… и т.д.». Эта плата вносит неопределённость в нашу жизнь, делает её интересней. Ты рискуешь ошибиться, и в этом есть своя прелесть. Итак – вот он, указатель на развилку. Ну, так куда поедем? Ну… э-э-э, вроде, сидя в жарком Тексасе, нацелился на Сиэтл. Всё, думать некогда. Ефим перешёл на правую полосу и повернул на Сиэтл. Итак, стоял впереди Сиэтл, столица Вашингтонского края. Не в рифму и не в размер, зато с чувством.
Ну и погода в этих Вашингтонских краях! Уже вторую неделю льёт дождь, не переставая. Прямо как у Стругацких. Невольно поглядываешь на небо – не появится ли, случайно, квадрат ясного неба? Неприветливо меня встречает эта американская провинция. Что-то не заметил, чтобы сиэттловские пейзане стояли вдоль дороги и в воздух чепчики бросали при моём приближении. И совершенно напрасно. Жизнь Сиэтла теперь потекла совсем по-другому в связи с приездом сюда Ефима. Кадровики многих фирм Сиэтла теперь были заняты тем, что читали резюме Ефима и восхищались его, несомненно, колоссальными достижениями на поприще технического прогресса, сначала в СССР, а потом и в США. Но, странное дело, никто из них не спешил пригласить столь выдающегося специалиста. Скорее всего, резюме, рассылаемые Ефимом «по принципу веера», уходили в мусорные корзины. Ну, не чувствуют люди своего счастья, не понимают, кого они не хотят принимать на работу.
Есть тут где-то Еврейский общинный центр – говорят, там специально назначен человек, который помогает найти работу. Может, поехать, а вдруг что-то найдётся? Иногда туда приходят евреи-работодатели, просят порекомендовать для них человечка. Ефим подъехал на паркинг Еврейского общинного центра, объяснил секретарше, что у него назначена встреча со специалистом по трудоустройству. После звонка секретарши из офиса вышел мужчина средних лет. Одет он был в костюм, белую рубашку, галстук, что было редкостью для офисов такого типа, особенно в Тексасе.
– Хелло, вы Ефим? Рад вас видеть. Меня зовут Эд. Пройдёмте в мой офис.
Эд объяснил, что недавно переехал из Нью-Йорка и ещё здесь не очень освоился. Он прочитал резюме, сказал, что постарается помочь.
– Давно вы здесь? — спросил Эд.
– Вот уже второй месяц.
– И всё это время не работаете.
– Да, так получается. Был бы вам признателен, если бы вы смогли мне помочь с работой.
– Идите за мной. Возьмите эту тележку.
Это была тележка наподобие той, которой пользуются в супермаркетах. Ефим взял тележку, и они вошли в небольшую комнату. На полу стояли несколько картонных коробок с консервами, хлебом и прочим продовольствием.
Эд положил в тележку несколько банок с консервами, несколько буханок хлеба.
– Возьмите, это вам на первое время. Потом можете приехать к нам ещё.
– С-с-спасибо…, – первым движением Ефима было отказаться, но потом он подумал, что обидит Эда. От смущения и неловкости он начал заикаться.
– Всё в порядке. Уверен, у вас всё будет хорошо, – Эд поощрительно улыбнулся.
Ефим медленно выходил из центра, толкая впереди себя тележку с продуктами. Лицо его горело. Кровь стучала в висках. Перед глазами летали какие-то мухи. И, как всегда, два Ефима спорили друг с другом. Подаяние. Никогда не просил, никогда не получал. Голодал – да, было и не раз, но просить милостыню… Докатился, кандидат технических наук, трясця тебе в печёнку, как сказали бы на Украине. Позор. Господи, какой позор! Надо было отказаться? Тогда это выглядело бы по-идиотски – пришёл за помощью и от помощи отказывается. Не так воспримут. Но ты же не просил милостыню, ты просил его помочь с работой. От этого не легче, всё равно ты получил подаяние, будь она проклята, такая жизнь. А ведь этот Эд даже и не задумывается, какой это удар для меня – получить милостыню. Для него это нормально. Люди приносят продукты, складывают, потом дают их нуждающимся. Американская благотворительность – один из столпов морали пионеров-пуритан. Их гордость. Они просто не знают, как к этому относятся некоторые сумасшедшие, вроде меня, считающего благотворительную помощь унижением. У меня своя гордость – может, глупая, идиотская, но – гордость. Вот вывалить бы все эти продукты прямо здесь, в канаву. Нет, ты этого не сделаешь. Они наверняка смотрят из окна. Нельзя людей обижать. Нельзя бить по руке, протягивающей тебе кусок хлеба. Ты не вывалишь – ты аккуратно сложишь всё это в свой багажник. Да где же этот проклятый драндулет? Чёрт меня дёрнул оставить машину в дальнем углу паркинга!
Вечером позвонил сосед.
– Привет, ты дома?
Вопрос был несколько странный, но Ефим привык.
– Привет, Вадим. Да, я дома.
– Слушай, поедем завтра по гаражкам. Ты возьми газету завтра утром и отметь самые интересные. Добро?
– Ну куды ж от тебя денешься.
– Завтра ты будешь пахать весь день, нечего дурака валять. Ты мне нужен. После гаражек поездишь с Надеждой. Ей ещё надо отработать повороты. Она говорит, что с тобой лучше ездить, ты спокойно реагируешь на её ошибки и не матюгаешься, как я.
– Чужую жену надо любить, а не матюгать. А насчёт «спокойно», это она явно преувеличивает. Но, поедем, конечно, какие вопросы.
– А вечером мы тебя приглашаем к нам выпить водочки. К моему сыну придёт какой-то американский бизнесмен с деловым предложением. Ты поможешь нам определить, не кидалово ли часом.
– Ну ты даёшь – всю субботу мне распланировал.
– Тебе всё равно нечего делать. Вот бросил бы ты свои программистские дела, пошёл бы со мной пиццу возить – был бы при деле.
– Ну, я потрепыхаюсь ещё. Вот когда совсем прижмёт – тогда приду к тебе наниматься.
Русские эмигранты называли Вадима королём гаражек. Гаражки – гараж-сэйлы, распродажи ненужного барахла, которые устраивали американцы в своих гаражах. Иногда это было интересно – ещё один способ изучения быта американцев. Среди эмигрантов ходили легенды о том, как один счастливчик купил старую картину за пять долларов, потом её в музее оценили в 20 тысяч. У Вадима был невероятный нюх на гаражки. Его квартира была забита трофеями его походов. Он с гордостью показывал всем картины, во множестве развешанные у него на стенах. Он проводил ладонью по поверхности, чтобы показать, что это не репродукция, а подлинник. Кругом стояли, висели часы, маски, разные поделки невероятных конструкций и расцветок.
Вадим с Ефимом подрулили к очередной гаражке. Вадим окинул товары опытным взором и заявил:
– Ну, тут ничего интересного. Поехали дальше.
– Погоди немного. Вижу пластинки. Я бы хотел взглянуть.
– Давай, но только недолго.
Возле гаража стояла картонная коробка с пластинками. В основном была классическая музыка.
– Почему у вас преимущественно итальянские композиторы? – спросил Ефим.
– Я из Италии, – сказала сидящая в шезлонге девушка, – учусь в здешнем университете. Теперь перехожу на компакт-диски.
– О, у вас здесь «Застольная» из «Травиаты»…
– Это моя любимая вещь.
Девушка вполголоса начала напевать, дирижируя рукой. Она пела по-итальянски. Ефим подхватил по-русски:
– «Мы выше поднимем бокалы с вином и жадно прильнём мы устами…»
Девушка широко улыбнулась Ефиму, и они продолжили в двуязычном унисоне: «Ловите счастья миг златой, его тяжка утрата…»
– Bravo, Signorina! Bravissimo! — Ефим галантно поцеловал руку девушки, – я покупаю у вас все эти пластинки.
– Molto gracie, Signore. Вы можете забрать все пластинки бесплатно.
– Ну что вы, Signorina. Я не могу воспользоваться вашей добротой и наказать бедную студентку. Prego, возьмите деньги.
– Что ты с ними собираешься делать? – спросил Вадим, открывая багажник.
– А мы купим где-нибудь старенький проигрыватель.
Вадим вырулил из путаницы переулков жилого квартала.
– Всё, уже час дня, с гаражками покончено. Поехали в фудбанк за жрачкой.
– Куда поехали?
– В фудбанк. Ты что, не знаешь, что это такое? Ну, ты сельпо! Чем ты только в своём Техасе занимался? Это склад, где дают на халяву хлеб, крупы, овощи, консервы. Ну, вроде как дают тем, кто очень нуждается. А пользуются все. Ты мне там нужен как боевая единица. От тебя требуется немного – запишешься, скажешь свой почтовый индекс, всё остальное сделаю я.
Загрузив машину продовольствием на всю семью и родню, Вадим сказал:
– Сейчас я тебе покажу местную достопримечательность. У нас тут есть свой нищий-философ.
– Что-то новое в русской эмиграции. Обычно русские эмигранты добывают себе на пропитание жульничеством, воровством, рэкетом. Наиболее талантливые торгуют проститутками и наркотой. Некоторые чудаки, правда, пытаются заработать честным трудом. Но нищих среди нашего брата – не встречал. Да ещё с таким прибамбасом – нищий-философ.
– Ага, вот он. Видишь?
Возле входа в банк на тротуаре сидел не очень обычный нищий. В отличие от американских нищих, заросших и грязных, этот был побрит и не грязен. Одежда его, однако, была в полном соответствии со стандартом – грязная и рваная. Он сидел, скрестив ноги, безучастно глядя куда-то вдаль, не обращая внимания на прохожих и на их редкие подаяния. Он слегка покачивался, как бы в такт своим мыслям.
– Вадим, тормозни-ка где-нибудь здесь. Хочу пообщаться с этим парнем.
Ефим зашёл в соседнюю кофейню «Старбакс», купил большую картонную чашку кофе, набрал пакетов сахара, сливок. Положил сверху коржик. Затем подошёл к нищему и присел на камень рядом с ним. Расстелил перед ним газету, поставил кофе и всё остальное.
— Хлебни кофе, согрейся маленько. Холодновато на улице.
Нищий молча взял чашку, загрузил туда сахар, сливки, размешал.
– Звать-то как?
– Моисей.
– Серьёзное имя. Ну, а из России-то давно?
– Не знаю, не помню. Чего пристал? Думаешь, что это вонючее кофе притащил, так можешь в душу лезть?
– Ладно, не кипятись. Я, вон, тоже без работы. Чего доброго, самому придётся побираться.
– Ничего у тебя не получится. Ты слишком глуп для этого.
– Во, как. Ну, а что же я, по-твоему, должен делать?
– Работать. С утра до ночи, как раб. Работа дураков любит. Для того, чтобы быть свободным, у тебя не хватит фантазии. Иди и ищи работу.
– Ладно, прощевай. Желаю тебе успехов в твоём бизнесе.
– Иди ты…
Вадим включил мотор.
– Ну, как тебе наш философ?
– Он такой же философ, как я – китайский император.
– А тут его уважают, приходят пообщаться.
– Во-во, это и есть его бизнес. Весь смысл его философии в одной фразе – работа дураков любит. Я в Иерусалиме такого «философа» видел. Он промышлял возле Храмовой стены – Котеля. На вид он был очень импозантен – прямо пророк Иеремия. Он сидел возле стены, глядя на всех презрительно и свысока. Это срабатывало. Иностранцы, размягчённые всем антуражем, давали щедрые подаяния. Утром сын привозил его на роскошной машине к месту работы, а вечером забирал.
Наконец-то вернулись с дальних походов, с большой добычей. Ефим забрал свою коробку с пластинками. Вадим потащил улов гаражек и продукты к себе домой.
Вечером в квартире Вадима была волнительная суета. Надя колдовала над чем-то в духовке. Сын Вадима Виталька нервничал.
– Так, водки навалом, — Вадим вопросительно взглянул на Ефима, — как ты считаешь, пиво надо на стол поставить?
– Ничего не надо. Зря вы всё это затеяли. Не поймёт этот американец. Предложили бы ему стакан чаю с крекерами – это то, что ему нужно.
– Ну да, – Надя оторвалась от своей духовки, – мы сами себя уважать не будем, если поставим только чай.
– То-то, этот американец будет удивлён. Пришёл поговорить с парнишкой, а ему тут пир горой закатывают.
Американец был действительно удивлён. Он пришёл с женой, миловидной особой, которая предпочитала молча улыбаться и восхищенно поглядывала на своего мужа, вероятно, считая его финансовым гением. Видно было, что они недавно поженились и ещё не успели обзавестись серьёзным бизнесом. Майкл, так его звали, сначала вежливо пытался отказаться, но он не был знаком с русским гостеприимством, поэтому на его слабые протесты никто не обратил внимания. Гения и его жену усадили за стол, заваленный кулинарными изысками и массой всяких напитков, типа «Рашн вадка». Накачать его водкой, однако, не удалось, и после первой рюмки и плотной закуски он мягко, но решительно сказал, что хотел бы поговорить с Виталькой. Он раскрыл солидную деловую папку, выложил красиво оформленные схемы и диаграммы. Ефим тоже слушал, не перебивая. Наконец, Майкл спросил Виталия:
– Так вы согласны участвовать в этом бизнесе на правах менеджера?
Виталька вопросительно посмотрел на Ефима.
– Скажи, что ты ещё подумаешь, – Ефим говорил по-русски, надеясь, что Майкл не знает языка.
После того как американские гости ушли, Вадим и Надя приступили к допросу Ефима.
– Ну, как, что ты скажешь?
Сложно было ответить. То, что предлагал Витальке этот молодой и приятный финансовый гений, можно было назвать словом, только что пришедшим из России – лохотрон. Но Ефим не хотел обижать этих симпатичных людей. Слова «менеджер», «бизнес» завораживали. Подумать только – их Витальке, вчерашнему школьнику, предлагали участвовать в бизнесе в качестве менеджера! Любят русские эмигранты это волшебное слово – менеджер!
– Ну, подумайте сами – купит Виталька у него эти, как их, очистители воды. Этот тип сразу на Витальке сделает деньги. А что потом будет делать ваш сынище? Русские эти штуки не покупают – не привыкли к таким изыскам, всю жизнь из водопровода пили и не жаловались. Американцы предпочитают купить у своего. Кому он продаст? Такому же пареньку, как он, рассказав ему сказку про менеджера? Не думаю, что он найдёт покупателя.
– Ладно, подумаем. А сейчас, поставь-ка нам, жена, чай. Люблю я эти полночные чаепития…
Ефим сидел в кресле пассажира. Надя вела машину. Ефим был внешне спокоен.
— Начинает темнеть, включи свет. Здесь поверни направо. Хорошо, теперь ищи место, где можно повернуть обратно… Верно, заезжай в карман для поворота, не забудь включить сигнал.
– Ефим, послезавтра назначен мой экзамен. Я так привыкла к твоей машине, она очень лёгкая в управлении. Ты не против, если я на твоей машине буду сдавать?
– Конечно. Дай Бог, чтобы помогло.
В полицейский участок ехали втроём. Вадим нервничал, но старался этого не показывать. Ефим запарковал машину на специальном месте, и они отошли в сторону. Надя села за руль. Рядом сел полицейский.
– Ефим, дай закурить.
– Ты же не куришь. Здоровье береги.
— Какое там здоровье при таких делах.
Из-за угла показалась машина, за рулём был полицейский.
– Ну, всё, не сдала, – Вадим нервно бросил окурок.
– Мальчики, я сдала, всё О’кей!
– О-о-о, зело борзо, – взревел Ефим, – Вадим, отвернись, твою жену проздравлять буду.
– Давайте, я поведу. Я теперь опытный водитель, у меня справка есть.
– Справка, оно, конешно, хорошо, – Ефим включил зажигание, – но всё-таки садись на место пассажира. И не забудь верёвочкой привязаться, не обижай полицию, это стоит очень дорого.
* * *
Ефим не был религиозен в «ритуальном» смысле этого слова. Не соблюдал Шаббат, не придерживался кашрута. Тем не менее, он не считал себя полностью агностиком. Придя к объективному идеализму ещё в России (за что чуть не попёрли из института), он считал, что существует в мире нечто, некое сознание не человеческого происхождения. Можно назвать это Богом или Абсолютной идеей, но в этом смысле Ефим считал, что он религиозен. Вполне естественно, он ходил иногда в синагогу, добросовестно пытался читать молитвы, следовать службе. Видимо, действительно, была какая-то эмоциональная потребность в этом. Ефим считал, что молитва – некое мистическое действо, приобщение к чему-то, вызывающее эмоциональный и духовный подъём, необходимый каждому. Вот и в эту пятницу он пошёл в ближайшую синагогу.
После службы все вышли в фойе, где был сервирован стол с разными сладостями для детей. Рядом с Ефимом оказались папа с дочкой. Дочка, лет семи, рассказывала папе, как надо зажигать субботние свечи. Папа внимательно слушал, потом обернулся к Ефиму и улыбнулся.
– Она лучше знает, – сказал Ефим.
– О, да, она посещает специальную школу, и дома всем рассказывает, как правильно надо делать.
Они разговорились. Оказалось, что отец девочки – биолог, профессор Университета Сиэтла, имеет свою лабораторию.
– Какая у вас специальность? – спросил профессор.
– Сейчас я – программист, – Ефим явно не хотел вдаваться в подробности.
– В нашей лаборатории работают несколько программистов – все они хорошие специалисты и отличные ребята.
– А вам волонтёры, случайно, не нужны? Пока я ищу работу, я мог бы поработать на вас, может, что-нибудь полезное сделаю.
– Платить мы не можем, у нас ограниченный бюджет. Но работы много. Я бы вам был благодарен, если бы вы помогли нам. Приходите в понедельник. Вот моя визитная карточка. Давайте я вам нарисую, как к нам пройти.
Биологическая лаборатория занимала несколько больших комнат в здании факультета естественных наук. Ефиму отвели маленький закуток, огороженный от окружающего мира аппаратурой. Надо было изменить большую программу, добавить новые функции. Работа как-то не шла. Наверное, я не привык работать как волонтёр, думал Ефим. А может, общая обстановка – никто особенно не спешил, проводили длиннющие семинары, часами разговаривали друг с другом.
– Давайте, я познакомлю вас с нашими сотрудниками, – сказал профессор, – у нас время от времени работают специалисты из биологического центра Пущино, что под Москвой.
После обхода сотрудников они подошли к маленькой женщине лет сорока, склонившейся над пробирками.
– Познакомьтесь – это Марина из России.
– Здравствуйте, – Ефим улыбнулся и протянул Марине руку.
Марина испуганно посмотрела сначала на профессора, потом на Ефима.
– Здравствуйте…, – пролепетала она, но руки не подала.
– Вы давно в Америке?
– Да… давно… два года…
В голосе Марины чувствовалось смятение, страх. И чего это она так боится? Неужели я такой страшный?
– Может, сходим куда-нибудь на ленч? – Ефим не отставал, – расскажете мне про нынешнюю Россию, что там происходит…
– Нет… я никуда не хожу, я беру завтраки с собой.
Ну ладно, оставим эту несчастную Марину в покое. Видно, её там строго-настрого проинструктировали не общаться с «бывшими соотечественниками», запугали бедную дамочку до смерти, даже в столовку боится ходить. Профессор и Ефим пошли в следующую комнату.
– Ефим, в ближайшую субботу я приглашаю вас ко мне домой на вечеринку. Будут все наши и много интересных людей. Придёте?
– Спасибо, с удовольствием.
Народ гулял из гостиной, где жарко пылал камин, в просторную столовую и обратно. На длинном столе были лёгкие закуски, вино. Возникали группки, где гости обсуждали какую-нибудь тему. В основном обсуждались университетские дела, финансирование, гранты. Ефима мало интересовали эти материи. Вот если придётся работать в университете, тогда буду интересоваться. Хотя вряд ли. С этой стороной жизни, пожалуй, покончено. Последние годы работы в России Ефим все более тяготился преподавательской работой. Читать лекции в аудиториях, где сидят больше сотни студентов, становилось всё труднее. Садился голос, трудно стало держать внимание большой аудитории. В исследовательской работе также наступил кризис. Темой, в которой Ефим был ответственным исполнителем по региону, заинтересовались спецслужбы. Тему начали секретить, публикации закрыли. Работать на эту публику Ефим не хотел, работать «в стол» – бесперспективно, всё равно хода не дадут. К моменту отъезда Ефим потерял всякий интерес к преподаванию. Чем же тогда завоёвывать Америку? Ну, как чем – программировать умеешь? Вот и действуй. По крайней мере, наконец-то нормированный рабочий день, после работы можно забыть о том, чем ты там, в фирме, занимаешься, не будешь сушить голову нерешёнными научными проблемами, появится время почитать, послушать музыку.
Ефиму приходилось бывать в компаниях американцев, правда не с таким высоким образовательным уровнем. Он привык к вопросам – как вам нравится нынешний Российский президент, есть ли в России то и это. Одна дама спросила даже, есть ли в России электричество. Слегка обалдевший Ефим с милой улыбкой ответил, что, конечно же, нету никакого электричества, а люди жгут костры на улицах, чтобы согреться. Узнав, что он из Сибири, дама спросила, видел ли он медведей. Разумеется! Прямо на улице – медведь спешил куда-то по своим делам.
Но на вечере у профессора люди не задавали дурацких вопросов. Это была другая Америка. Сколько ипостасей у Америки, сколько лиц? Наверное, бесчисленное множество. Ефим вспомнил красные пустыни на севере Колорадо. Там были огромные обрывы, где обнажились сотни различных слоёв горных пород. Наверное, и Америка так – сотни и сотни социальных групп, группок – неисчерпаемое разнообразие.
Ефим присоединился к группке, где говорили о политике.
– Не стоило Бушу развязывать эту войну, – сказал гость лет пятидесяти, с аккуратной бородкой.
– Вы уверены? Ведь были и другие интересы, кроме защиты нефтяного Кувейта, – вмешался Ефим.
– И какие же?
– Иракский диктатор представляет опасность для всего региона. Его уничтожение курдов химическим оружием – только прелюдия к более страшным вещам.
– Не думаю, чтобы Саддам был способен на что-то серьёзное, – подключилась дама из лаборатории, где волонтёрил Ефим.
– Атомный реактор, уничтоженный израильтянами, показывает, что он таки на многое способен, – Ефим стоял на своём.
Но публика не стала углубляться в эту тему. Разговор как-то незаметно перескочил на другие материи. Нет у них таких ожесточённых споров, к которым привык Ефим в России. Может, это и к лучшему. Во всяком случае, приятно проведенное время, ещё один слой американского общества. Не помешает для расширения кругозора.
Через месяц пришло письмо из торговой базы. Ефима приглашали на интервью. Ефим силился вспомнить – что это за база такая, когда это он ухитрился послать туда своё резюме? Ну, с перепугу куда не пошлёшь… В любом случае, надо ехать.
База находилась за городом, в рабочем районе, южнее завода Боинга. Ефима встретил заместитель президента базы по кадрам. Опять президент! Забодали уже эти бесконечные президенты. Любят они тут пышные названия. Он попросил Ефима рассказать свою биографию. Биография, которую обычно рассказывал Ефим, была похожа на легенду шпиона – по ней получалось, что Ефим окончил институт и работал всю свою жизнь скромным программистом. Такая биография устраивала всех. Выслушав очень американизированную биографию Ефима, этот самый чуть ли не президент сказал:
– Мы получили 120 резюме. Из них мы отобрали 50. Сейчас, если вы не возражаете, наши люди предложат вам несколько психологических тестов.
– Пожалуйста.
Ефим, конечно же, не возражал. В своё время он сам этим баловался, составлял тесты, психологические, социально-психологические и прочие. Интересно, какие тесты ему предложат. Но каков торговый склад – отбирают программиста, словно космонавта.
Ефима завели в специальную комнату, посадили за стол, на котором стояли часы и компьютер. Дали лист бумаги, объяснили, что надо делать. Ага, ну конечно, тест Айзенка, что они ещё могут придумать.
Далее был тест, который Ефим называл ситуационным. Описывали определенную ситуацию и давали варианты поведения. Когда-то Ефим такие тесты опробовал на студентах.
Наконец, Ефима отпустили, пообещав, что позвонят. Ефим на это не очень надеялся, но через две недели действительно позвонили. Приглашали на технический тест. Это было совсем просто, но Ефим всё равно не надеялся – пятьдесят претендентов, а у него возраст, говорит с акцентом. Тем не менее через неделю после теста снова позвонили и пригласили на встречу с вице-президентом. Ещё одно пышное звание. Конечно, зам. завсклада – какая проза, а вице-президент – это звучит гордо.
Вице-президент сказал, что они из всех отобрали двоих. Его конкурент – 30-летний американец. Мне с ним не тягаться, подумал Ефим, но на просьбу вице-президента осветить политическую ситуацию в России откликнулся и прочёл ему небольшую лекцию «по текущему моменту». В результате чего был принят на работу. Неисповедимы пути твои, о президент торговой базы! Чего это они выбрали меня из такого большого списка претендентов? Я бы на их месте никогда бы меня не принял. Видимо, им понравилась политинформация, которую я прочёл этому вице-кладовщику. Но что-то я не испытываю телячьего восторга по поводу этой работы. Казалось бы, пиши программы, какая разница, склад это или Академия Наук. Но что-то скрипело в душе Ефима, что-то бормотало – не ходи, ой не ходи туда. Проклятое место. Обругав себя суеверным идиотом, Ефим с утра тщательно побрился, причепурился и двинул покорять торговый склад.
Начальником Ефима оказался симпатичный молодой японец – Отани. Он провёл Ефима по кубикам, представил его всей публике. Затем показал Ефиму его кубик и сказал, что сейчас придут системщики устанавливать весь необходимый инструмент и связь с главной машиной. В общем, обычное начало.
После обеда в кубик к Ефиму заглянул инженер из группы анализа данных, представился Дэниэлом. Дэниэл долго и подробно говорил о проблемах штата, об общегуманитарных вопросах, о сохранении ареала обитания диких животных и птиц. Окончательно осоловевший Ефим что-то хмыкал, кивал головой, не решаясь остановить этот поток сознания. Наконец, Дэниэл предложил показать Ефиму Сьюард–парк завтра в перерыве и удалился.
На другой день Дэниэл явился перед обеденным перерывом, и они пошли на паркинг. У Дэниэла была огромная машина, выпуска 70-х годов. В то время такая машина считалась престижной, роскошной. Теперь этот восьмицилиндровый мастодонт двигался по шоссе, как океанский лайнер по Гудзону.
– Много бензина съедает эта машина? – спросил Ефим.
– Я взял её у своей матери. А свою машину, поменьше, ей продал.
Мог бы и просто отдать матери, несколько смущённо подумал Ефим. Впрочем, здесь другая мораль, я в этом многажды убеждался. Возможно, продать матери машину и забрать у неё старую просто так – оказывается, совсем не предосудительно.
Они остановились в небольшом парке, состоящем из нескольких коротких аллеек. В центре стоял бюст сенатора Сьюарда. Дэниел долго и подробно рассказывал историю покупки Сьюардом Аляски у русского царя, об освоении Аляски, о том, какие сейчас там проводятся экологические мероприятия и т.д.
Прихватив ещё полчаса рабочего времени, Ефим и Дэниэл вернулись на работу. В конце дня в кубик к Ефиму заглянул Отани.
– Ну как, осваиваетесь?
– Пока всё хорошо. Всю системную установку закончили. Я уже работаю над программой.
– Я хотел вас предупредить – не связывайтесь вы с Дэниэлом. У него ментальные проблемы. Он у вас будет отнимать много времени.
– Его проблемы я уже увидел. Но я не могу его грубо выпереть из кубика – это не в моих правилах. Постараюсь контакты с ним свести к минимуму.
Вечером, зайдя в квартиру, Ефим увидел мигающий автоответчик. Звонили из Еврейской службы Семьи и ребёнка, просили зайти.
На следующий день на работе Ефим выбрал момент, когда никого поблизости не было.
– Алло, это Служба еврейских семей? Я бы хотел поговорить с Сюзанной.
– Это Ефим? Здравствуйте, это Сюзанна. Хорошо, что вы позвонили. Вы когда-то предложили нам свои услуги как волонтёр. Сейчас вы нам нужны. Среди наших клиентов есть мама с дочкой. Они чувствуют дискомфорт и очень нуждаются в помощи. Возьмётесь им помочь?
– Что я должен делать?
– Немного: нужно их морально поддержать. У них не очень хорошо с английским, они очень одиноки.
– Хорошо, давайте адрес.
Дверь открыла дама слегка старше «бальзаковского возраста», хотя, как отметил про себя Ефим, никто не знает, что означает бальзаковский возраст и что такое быть старше этого самого возраста. Её причёска была с некоторыми претензиями на оригинальность. Одета она была, как снова отметил Ефим, со вкусом. Не блёклый унылый стиль, который американцы называют «babushka». Но, с другой стороны, дама ещё не усвоила несколько нелепой моды американских «пожилых леди» одеваться в яркие красно-розово-зелёные одёжки. Глядя на эту даму, невольно вспоминаешь незабвенно-чеховское «со следами былой красоты».
– Ваше имя Кира Анатольевна?
– Да…
– Здравствуйте, мне дали ваш адрес в Службе еврейских семей. Сказали, что вам нужна помощь.
– Вряд ли они нам смогут помочь.
– Значит, помощь не нужна? Тогда позвольте откланяться.
– Нет-нет, вы не так поняли. Проходите. Как ваше имя?
– Ефим, если вы не возражаете.
– Очень приятно. Римма, познакомься, это Ефим.
Римма поднялась с дивана. Этой молодой копии Киры было под тридцать. Римма носила большие круглые очки в роговой оправе, придававшие ей вид интеллектуалки, несколько не от мира сего. Вот такие, подумал Ефим, неизменный атрибут всех тусовок студентов литфаков, молодых, «подающих надежды». Это они придают своеобразный шарм, фон, на котором красуются непризнанные гении, постоянно жалующиеся на дрязги и подсиживания, на глупость публики, не понимающей высоких порывов.
– Прежде всего, расскажите, пожалуйста, о себе. Это поможет мне лучше понять ваши проблемы.
– Я даже не знаю, что сказать, – Кира разлила чай, – мы уже год здесь, а всё как-то не складывается. Живём, как в какой-то пустоте, никакого общения.
– А с соседями не пробовали? Здесь даже на вашем этаже живут русские.
– Не могу я с ними общаться. Вы бы посмотрели на их рожи – это же сплошной базар. Ни одной семьи из Ленинграда, или из Петербурга, как сейчас говорят. Есть тут семья москвичей, но тоже не то.
– У вас, наверное, было много друзей там, в Петербурге?
– Ну конечно. Я работала во Дворце культуры, вела различные кружки. К нам часто приходили актёры, дети из музыкальных школ. Риммочка тоже занималась интересным делом. Она сделала на радио несколько передач. Может, слышали – Римма Черницкая?
— Нет, извините, не слышал, я не из Ленинграда. А о чём передачи?
– Передачи для младших школьников, – подключилась Римма, – я брала интервью у пионервожатых, воспитателей. «Пионерский час» – очень популярная передача на радио. Вы должны о ней слышать.
– Нет, я, знаете, давно вышел из этого возраста.
Ефим был подавлен своим невежеством и совсем смешался. Подумать только, даже про «Пионерский час» ничего не знаешь, какой же ты интеллигент после этого? В полном смущении Ефим решил сменить тему.
– Вы пытались найти здесь работу?
– Да где её здесь найдёшь? Ничего здесь нет. Мы недавно ходили в театр, что-то вроде нашего ТЮЗа. Ужасный примитив, дети шумят, непрерывно жуют этот кошмарный попкорн, бросают одежду куда попало. Разве можно сравнить с нашими театрами? Нас в Ленинграде окружали по-настоящему интеллигентные, прекрасные люди. Помню, на мой день рождения пришли к нам ребята, принесли цветы, пели песни, читали стихи… А здесь ты никому не нужен, настоящего искусства они не понимают…
— Ну, а вы, Римма, – воспользовался паузой Ефим, – пытались найти работу?
– Я послала своё резюме на местное телевидение, но они даже не удосужились ответить.
– Можно взглянуть?
Ефим внимательно прочитал резюме, несколько раз как-то неопределённо хмыкнув, затем спросил:
– Вы написали, что вы – поэтесса, композитор, режиссёр. А образование у вас – два курса режиссёрского факультета. Такая комбинация для американцев выглядит как-то… не очень убедительно. Тем более что вы претендуете на работу режиссёра. Конечно, в Америке принято верить на слово, и если назвал себя поэтом и композитором, то они так вас и будут называть. Но при приёме на работу это не помогает, скорее мешает, если они убедятся, что вы… э-э-э… несколько преувеличили.
– А я ничего и не преувеличиваю. Я действительно сочиняю стихи, пишу музыку.
– Ну если так, то всё в порядке. Может, всё-таки, для начала как-то зацепиться на телевидении, ну, скажем, поработать техником. Уверен, если у вас действительно талант, вас рано или поздно заметят.
– Но я бы не хотела начинать с техника.
Святая наивность. С таким багажом – пара курсов института и несколько радиопередач для детишек – пробиться в стране профессионалов… Ладно, подъедем с другой стороны.
– А вы не думали здесь пойти учиться? У вас есть способности к технике. Голова неплохо соображает. Как насчёт программирования? У вас точно получится. Я помогу. И станете обеспеченными людьми…
– Ну, это тяжёлая рутинная работа…
Едрить твою бабушку плюнуть, как сказал бы Есенин на моём месте! Это мне что-то напоминает – работа дураков любит. Ну нет, Ефим тут же отбросил эту мысль – интеллигентная девушка, мама-преподаватель и прочее.
– Технарём? – в голосе Киры слышались нотки оскорблённого величия, – вы, кажется, не верите. А Римма действительно очень талантлива. У неё есть свои песни, специалисты отзывались очень хорошо. Римма, спой какую-нибудь песню.
– Мама, – с упрёком посмотрела на маму Римма.
– Почему бы и нет? — Ефим сделал глуповато-заинтересованное лицо.
Так и подмывало сказать «спой, светик, не стыдись», но вместо этого он произнёс:
– Я бы с удовольствием послушал.
Римма открыла крышку электронной клавиатуры.
– Этот инструмент нам подарили, когда мы только приехали, и люди узнали, что мы музыканты. Не рояль, конечно, но заниматься можно.
Песенка, исполненная с энтузиазмом, была какая-то… ни о чём. Одни и те же фразы повторялись по нескольку раз, мотивчик тоже был не из замысловатых.
– Ну, хорошо, – Ефим так и не сумел заставить себя рассыпаться в похвалах, – давайте ваши резюме, я с ними поработаю, потом отошлём в местный университет. У них есть факультет культуры.
Вскоре подопечные Ефима получили красиво оформленное письмо. Факультет искусств университета имеет честь пригласить профессора Киру Черницки и поэтессу, композитора, режиссёра Римму Черницки на заседание кафедры театрально-музыкального искусства, где будет отчёт аспиранта – концертное исполнение его мюзикла, сочинённого по мотивам произведения И. С. Тургенева «Месяц в деревне». Ваше мнение как экспертов русской литературы и музыки для нас неоценимо важно.
– Ребята, это шанс, – Ефим дочитал письмо, – помойте шеи, наденьте чистое исподнее. Я буду вашим переводчиком.
Заседание было в доме у декана факультета искусств. Декан встретил высоких русских гостей радушно.
– Добрый день, профессор Кира Черницки. А это, как я понимаю, поэт и композитор Римма? Очень, очень рад. Меня зовут Нил Столбот. А вас? – обратился профессор к Ефиму.
– Ефим.
– Вы тоже поэт, композитор?
– Скорее, программист. Я буду помогать своим друзьям с переводом.
– А-а, хорошо, проходите, пожалуйста.
Похоже, программист проходит в этом обществе вторым сортом. А Ефим так гордился тем, что он компьютерщик. Оказывается, снобизм и тут процветает не хуже, чем в среде «настоящих интеллигентов» из России. В общем, проходите, господа, а товарища шофёра покормите на кухне. Все уже были в сборе, ждали только русских экспертов, которые для солидности опоздали, не подозревая, что опаздывать в этой непонятной Америке – дурной тон.
Автор мюзикла сел за рояль, солисты начали концертное исполнение шедевра. Шедевр, откровенно говоря, был… так себе. Ничего русского, кроме мелодии «Очи чёрные», не было, если, конечно, считать этот романс русской музыкой. После окончания началось обсуждение. Преподаватели, по своей многословной привычке, произносили длинные монологи, которые Ефим понимал с трудом, а для господ русских экспертов были совсем непонятны. Далее декан сказал, что хотел бы послушать мнение русской госпожи профессор.
Наступила тишина. Кира молчала и только как-то нелепо улыбалась.
– Кира, говорите, хоть что-нибудь, – вполголоса по-русски сказал Ефим, – я облагорожу вашу речь художественным переводом.
Но Кира упрямо молчала.
– Ну, хорошо. Тогда, может, композитор Римма выскажет своё мнение? – жизнерадостно настаивал декан.
Всё та же немая сцена. Чтобы как-то разрядить неловкость, Ефим сказал:
– Могу ли я задать несколько вопросов?
Декан недоумённо уставился на Ефима. Это было против традиции. В стране узких профессионалов программист, да ещё работающий на торговой базе, не должен, ну просто не имеет права разбираться в музыке. И вообще, кто его сюда пустил? Дворецкий, почему пускаете случайных людей? Я вас уволю!
Но Америка, как-никак, демократическая страна. Пусть и программист задаст свой вопрос. Имеет конституционное право.
– Конечно, спрашивайте, – сказал декан с улыбкой.
– Скажите, пожалуйста, – обратился Ефим к аспиранту, автору мюзикла, – где, по-вашему, здесь присутствуют русские мотивы?
– А вот это, – аспирант проиграл мелодию на рояле.
– Это цыганский романс «Очи чёрные». Да, там есть русские элементы, но мелодия – цыганская.
Преподаватели затихли. Это уже было интересно и необычно. Но так не должно быть, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Одна дама, видимо профессор кафедры, спросила:
– А вы не могли бы привести пример чисто русской музыки?
Естественное любопытство – что это за фрукт такой, этот программист? Отдыхайте, ребята, не надо меня экзаменовать! Я не совсем чтобы программист, но это вас, дорогие мои, не касается.
– Таких примеров очень много. Элементы русского народного мелоса использованы многими композиторами. Наиболее характерный и, пожалуй, простой пример – финал Четвёртой симфонии Чайковского, где явно звучит мелодия русской песни «Во поле берёза стояла».
– О, это я знаю, – воскликнул аспирант, – вот этот фрагмент?
– Да, именно этот.
Ну, блеснул ты знаниями, и что? Всё равно – курица не птица, программист – не музыкант. Впрочем, они правы. Не моя это специальность. Да и речь не обо мне. Похоже, мои подзащитные пролетели, как фанера над Парижем. Что же это с вами, ребятки, – не смогли? Не захотели? А, может, не потянули?
Народ зашумел, заговорили все сразу. Аспирант подошёл к Ефиму.
– У меня к вам просьба: не могли бы вы посидеть со мной у рояля и определить, где есть элементы русской музыки?
– Охотно.
Аспирант наигрывал фрагменты произведений, где, по его мнению, были русские мелодии. Почти все из них Ефим забраковал. Он подсказал аспиранту, в каких произведениях можно найти звучание русских мелодий. Они отобрали несколько фрагментов из Калинникова, Мусоргского, Чайковского.
Заседание кафедры подошло к концу. Декан поблагодарил господ русских экспертов, каковые с достоинством удалились.
– Примитив этот мюзикл, ну какой же примитив, – бушевала Кира на заднем сиденье машины.
– Конечно, примитив, – Ефим старался объезжать лужи, и так уже машина грязная, как свинушка, – но дело не в этом мюзикле. Для успеха здесь главное – оказаться вовремя в нужном месте. Эта возможность вам представилась. У них были совершенно ясные намерения – выслушать ваши доклады, оценить ваш уровень и потом, если вы подойдёте, – пригласить вас – может, курс читать, может, что-нибудь другое. Таким способом и попадают в университеты. Боюсь, такой случай повторится не скоро, если вообще повторится.
– Ефим, останетесь с нами на чаепитие? – спросила Кира.
– Нет, извините, куча дел дома. Засим позвольте откланяться. Если что – звоните.
* * *
Отани заглянул в кубик Ефима.
– Ефим, наш ведущий проекта уезжает в командировку. Он возился с программой, у него что-то не получалось. Возьми, пожалуйста, его программу и доделай.
Ефим всмотрелся в экран. Вот этот фрагмент. В таком виде явно пахать не будет. Что-то похожее, кажется, мне встречалось в России. Ща, мы его сделаем, какие наши годы. Через час Ефим запустил программу. Выдаёт что-то не то. Значит, сделал неверно. Бывает. До конца дня Ефим испробовал ещё парочку вариантов. Ничего не получилось.
Последующие несколько дней Ефим работал над несколькими программами. Все шли более-менее хорошо. Он время от времени возвращался к этой «проклятой» программе, пробовал множество вариантов – не получалось. Ну что за чёрт, я делал алгоритмы намного сложней, всё получалось. А здесь, казалось бы, что тут сложного, а вот, не пашет. Что это? Какая-то сингулярная точка в моей программистской практике? Или магнитное поле на этой чёртовой базе не такое, как надо? Но ведь другие программы работают. Вот уж, воистину – проклятое место.
Через неделю вернулся ведущий инженер проекта и забрал программу. Ефим не спрашивал о дальнейшей судьбе программы. Вот тебе и профессионал. Да не в том дело, сколько я этих систем переделал – не счесть. Здесь что-то другое. Ну не мистика же. Что же тогда? А чёрт его знает.
Вот уж никогда бы не подумал, что и в Америке посылают «на картошку», как в лучшей в мире стране посылали в колхоз студентов, инженеров. Объявили, что в субботу все программисты должны работать на складе – проводить инвентаризацию. В общем, ленинский субботник по-американски.
Ефим работал в паре со старым знакомым – вице-президентом, которому он когда-то прочёл лекцию «о текущем моменте». Они залезали на стремянки, подсчитывали количество мелких различных деталей, болтов, гаек, шайб, каких-то фигурных деталюшек. Ефим говорил количество коробок в ячейке, количество деталей в коробке. Вице-президент записывал это в тетрадь, потом на калькуляторе считал общее количество и тоже записывал. Пока он тыкал пальцами в калькулятор, Ефим от скуки считал в уме и называл результат. Сначала вице не обращал внимания, потом начал удивленно поглядывать на Ефима. Он принялся набирать быстрее, но Ефим всё равно его опережал. Он стал проверять. Ефим не ошибался. Тогда вице-президент положил в карман калькулятор и стал записывать результаты устного счёта Ефима.
– Где вы научились так считать в уме? Вас этому учили в школе?
– У нас в школе не было калькуляторов, – Ефим не стал углубляться в психологические дебри, – так что, считать приходилось в уме.
На ленч все собрались в комнате отдыха. Администрация склада расщедрилась на кофе, сладкие бублики и прочие рогалики для участников субботника. Вице-президент вошёл в комнату и потребовал тишины. Затем он сказал, что этот сумасшедший русский считает в уме быстрее калькулятора. Все захлопали в ладоши, кто-то даже свистнул от избытка чувств. Однако этот «звёздный час» Ефима, увы, тут же кончился. Все усиленно занялись поеданием халявного ленча.
Да, ребятки, грустно думал Ефим, для вас человек, знающий таблицу умножения, уже редкость. Дожили. Вот до чего довела вас система Бенджамена Спока. Ребёнка не надо нервировать чрезмерной нагрузкой. Обучение должно проходить в виде лёгкой игры. Пусть детки в школе играют и кушают. Кушают и играют. Детки, правда, расширили свой кругозор – они ещё в школе занимаются сексом и потребляют наркотики. Если такой учебный процесс кому-то не нравится, могут и подстрелить. Ефим вспомнил вчерашнюю газету, где на первой странице было фото мальчишек и девчонок, сидящих на классных столах и что-то обсуждающих. Ефим прочёл то, что было написано под фото, и не поверил своим глазам. Потом перечитал ещё раз. Оказывается, они обсуждают, как будут протестовать против решения школьного совета, запрещающего группам геев и лесбиянок развлекаться вместе. Раньше им вместе было так приятно и весело, а теперь им это не разрешают. Видите ли, лесбиянки и геи должны заниматься сексом в своих кружках и не смешиваться. Безобразие. Надо устроить демонстрацию протеста.
Но не может же быть так всюду. Страна самой передовой в мире технологии, развитый и продуманный политический истеблишмент, самая-самая медицина… Готовят же Гарвард, Итон, Стэнфорд специалистов высокого класса. Кто же туда поступает, неужели эти из групп геев, лесбиянок, обкуренных марихуаной? Конечно, нет. Наверняка есть школы с нормальными и повышенными требованиями, там выдерживают не все. Вот те, кто не выдерживает, идут в синие воротнички и живут по инструкциям, разработанным теми, которые выдерживают. Может, это и правильно. Не надо слесарю знать дифференциальное исчисление, ему даже не надо знать таблицы умножения. Достаточно его обучить пользоваться калькулятором.
С такими мыслями Ефим продолжал делать инвентаризацию, считая в уме количество болтиков и прочей мелочёвки. Через час, однако, он слегка подустал и попросил вице-президента снова пользоваться калькулятором.
После инвентаризации, а может, вследствие этой самой инвентаризации, дела в фирме пошли как-то не очень чтобы уж очень. Поползли тревожные слухи. Никто толком ничего не знал, но поговаривали о перемещении инженерной службы в другой штат. Наконец, спустя месяц, начались сокращения. Отани позвал Ефима в свой офис. Держа в руках конверт с чеком окончательного расчета, Отани с сожалением смотрел на Ефима.
– Ефим, вы опытный программист…
– Не надо, Отани, всех этих слов в духе Карнеги. Не люблю лицемерия, да и вы, я думаю, тоже.
– Если потребуется характеристика для вашей будущей работы, можете рассчитывать на меня.
– За это спасибо. Наверняка понадобится.
Ну что, снова веером резюме рассылать? Тяжёлая была зима. Когда в декабре дождь лил, не переставая, целую неделю, Ефим чувствовал себя как-то не в своей тарелке. Вот, не зря же статистика утверждает, что в этих краях очень высокий процент самоубийств. Люди чувствуют угнетение, им, очевидно, не хватает солнца. Сейчас, поздней весной, дождей стало мало, прекрасная погода. Но всё же, не податься ли южней, хоть немного. Что там на юге? Штат Орегон. Ага, тот самый Портленд. Когда ехал сюда из Тексаса, надо было после Пендлтона повернуть налево. Кто же мог знать. Вот это и есть свобода выбора, которая, строго говоря, свободой не является.
Ефим был твёрдо убеждён: ностальгии у него – ни в одном глазу. Хоть и занимал он там, в своей прежней жизни, неплохое социальное положение, но жизнь всё равно была какая-то, в общем, советская – довольно убогая и жалкая. Да ещё, если добавить постоянное осознание себя как гражданина второго сорта…
Тем не менее он иногда ловил себя на мысли, что вспоминает ту, прежнюю, жизнь с каким-то тёплым чувством. Это биологический закон, пояснял он самому себе, человеческая память избирательна. Она забывает плохое, помнит только хорошее – защита организма от разрушения. Да и в молодости мир воспринимается как-то ярче, насыщеннее. Ну, примем стандартное объяснение – это ностальгия по нам самим, по нашей молодости.
Иногда Ефим бывал в университете, вдыхал знакомый «дух» аудиторий, с удовольствием смотрел на студенческую суету. Однажды, бродя по университетскому кампусу, он вышел на прилегающую улицу и увидел кафе с необычным для Америки названием – «Монпарнас».
Кафе чем-то неуловимым напоминало кафе «Ротонда» на том, парижском Монпарнасе, где собиралась богема, от Франсуа Вийона до Пабло Пикассо. В отличие от французского, это кафе было более деловито – всё-таки Америка. Обслуживали довольно быстро. Ефим заказал кофе и кусочек торта, что-то вроде торта «Наполеон», столь популярного в России.
К его столику, держа на весу чашку кофе и тартинки, подошла дама, несколько старше Ефима, весьма экзотического вида.
– Здесь место свободно? Не возражаете, если я тут размещусь?
– Да, пожалуйста, – Ефим сложил газету, которую он просматривал.
Дама сняла и положила на стол шляпу с крупными яркими цветами. Пожалуй, цветы на шляпке слишком крупные, подумал Ефим, выглядит несколько вульгарно. Сняла с шеи длиннющий шарф, конец которого волочился по полу. Ну, тут полная экзотика, продолжал комментировать про себя Ефим, такой шарф, да ещё такого ярко-зеленого цвета американка носить не будет. Свою полотняную торбу дама швырнула на свободный столик.
– Меня зовут Клод, – дама протянула ладошку, смахивающую не куриную лапу, – а вас как?
– Ефим. Можете называть меня любым другим именем, если это имя вам не нравится.
– Йефим… вы русский?
– В некотором смысле.
– Наверное, вы еврей. Большинство русских, которых я знала, были евреями. Я ведь тоже, в определенном смысле, еврейка.
– И в каком же смысле?
– Я родом из Аргентины. Конвертос. Вы знаете, кто такие конвертос?
– Марраны, сбежавшие от инквизиции?
– Ну да, их действительно звали марранос.
Официант принёс несколько поленьев и забросил их в камин. Пошуровал кочергой в камине. Пламя камина приятно согревало в эту дождливую погоду. Ефим подошёл к стойке буфета, взял две чашки кофе. Одну чашку поставил перед Клод.
– Gracias, Segnor.
– Бевекаша, – запустил пробный камень Ефим.
– Это по-русски?
– Скорее, иврит, – видимо, потомки конвертос не знали иврита. А может, эта Клод врёт, никакая она не еврейка. Впрочем, это не имеет никакого значения. – Клод… это, похоже, мужское имя. Клод Дебюсси, например. Я неправ?
– Это была прихоть моего дяди Пабло. Пабло Пикассо – вы слышали о таком художнике?
– Ну как же, кто же не знает этого великого художника, – Ефим хотел сказать «Обижаешь, мать», но подумал, что в переводе на английский этот идиом прозвучит как-то двусмысленно. – Какими судьбами вы оказались в Америке?
– Когда я училась в Сорбонне, я безумно влюбилась в одного аргентинца. Мы уехали к нему на родину, в Аргентину. После смерти моего второго мужа я занялась бизнесом. Привозила ковры из Ирана и продавала их в Америке.
– Ну и как, успешно?
– Сначала было всё, и бизнес почти прекратился.
– А что вы делаете сейчас?
– Ничего. С меня хватит. Я просто живу.
Клод сидела, подперев голову руками, уставившись каким-то отсутствующим взглядом на чашку кофе. В неярком свете ламп лицо Клод показалось Ефиму знакомым. Те же нервные, угловатые изгибы бровей, резко очерченная линия губ… Но где я мог её видеть? Ефим лихорадочно рылся в памяти – нет, не могу вспомнить. Из глубин памяти всплыло лицо, похожее на лицо Клод, но более резкое, трагичное, искажённое внутренней болью…Воображение постепенно разворачивало картину – женщина с лицом Клод, но моложе её, сидит за столиком, подперев голову руками. Перед ней стоит… нет, не кофе, рюмка вина. Да, точно! Это же картина Пабло Пикассо «Любительница абсента»! Много лет тому назад, когда Ефим впервые увидел эту картину, он был потрясён – на картине было само Одиночество, само Отчаяние. С потрясающей гениальностью Пикассо разглядел в молодой женщине её трагедию, её рок, её судьбу, её будущее. А, ведь Клод, как она говорит, была дважды замужем, в её жизни была любовь, успех, дети. Но одиночество было её сущностью, оно жило в её душе, не покидая её ни на минуту. Она бредёт по миру, как немой вопрос к Богу, а, может, как упрёк. Зачем я здесь? За что мне такое?
– Скажите, Клод, вы никогда не позировали своему дяде?
– Позировала, и на раз.
– То-то у меня такое впечатление, что я вас уже видел.
Серый, дождливый день уходил. Как будто и не рассветало. Тусклый, призрачный свет в окнах сменился чёрными квадратами. Клод зябко поёжилась.
– Расскажите о себе, Йефим. Это нечестно – только спрашивать.
– Моя жизнь не такая экстравагантная. Боюсь, вам будет скучно.
– Нет, мне очень интересно.
Странно, я вижу её первый раз, а такое впечатление, что мы уже знакомы давно. Этот её ужасный английский, пересыпанный испанскими и французскими словами. Но я всё понимаю. Понимаю интонации её хрипловатого голоса, понимаю меняющиеся выражения её глаз, вижу её нарочитую браваду.
Они замолчали, но диалог продолжался. Без слов, без жестов. Она говорила о себе, она жаловалась на холод и одиночество, на близкую смерть. Он не утешал, он сопереживал, он передавал ей своё тепло, свои чувства, свои надежды: не всё так безнадежно, если мы живём, значит, есть в этом какой-то смысл, значит, это кому-то нужно. Ну, не может быть, чтобы всё было впустую, чтобы мы, мелькнув в этой жизни, не оставили никакого следа.
– Вы часто сюда приходите?
— Иногда по выходным, — Ефим явно не хотел уточнять.
– В следующую субботу придёте?
– Хорошо.
Не приручай это обездоленное существо, Ефим, не приручай и не приручайся сам. Помни, что Лис говорил Маленькому Принцу – когда приручишь, то случается и плакать. Разве мало слёз в твоей и её жизни? Посмотри на неё повнимательнее. Вы оба – Летучие Голландцы, вас нет в реальности, вы привидения, вы обречены вечно бродить по бесконечным просторам человеческого океана. Вы постепенно становитесь какими-то сгустками чувств в виртуальном мире. Вы никогда не станете островами и вам не объединиться в архипелаг. Черкнувшись бортами друг о друга, вы медленно, проклиная судьбу, проплывёте мимо друг друга и исчезнете в безбрежных просторах. А может, так лучше, нам не дано этого знать…
К тому же, рано или поздно из этого проклятого места придётся уходить. Этот сволочной дождь меня когда-нибудь добьёт.
В следующую субботу Ефим застрял в пробке на экспрессвэе. Чёрт их знает, этих американцев, куда они спешат в выходной? У меня дело – я еду в кафе «Монпарнас», ну а они куда? Сидели бы дома, смотрели бы свои ужастики по телевизору. Страсть к покупкам, умело подогреваемая рекламой, гонит их из дому. Вот и двигаешься черепашьим шагом по забитым дорогам. Ну наконец-то, кажется, поехали.
Клод сидела за тем же столом. Подперев голову рукой, она смотрела куда-то и никуда. В её глазах отражались огни зала. Опять тот знакомый взгляд, который подметил Пикассо.
– Привет, Клод. Извини, что опоздал – пробки на дорогах.
Клод медленно возвращалась в этот мир. Она перевела на Ефима взгляд своих многоцветных глаз, которые ещё хранили впечатление того, другого мира.
– Привет, Йефим. Думала, что ты уже не придёшь.
– Я же обещал… – Ефим сел напротив Клод.
Удивительно, как меняется цвет её глаз в зависимости от её мыслей. Вот и сейчас её глаза из темно-коричневых стали серыми. А может, это мне только кажется? Такое впечатление, что цвет глаз меняется в зависимости от моего, а не её настроения. Значит, меняется не её цвет глаз, а моё восприятие? Окончательно запутавшись, Ефим спросил:
– Ты уже заказала что-нибудь?
– Нет.
Ефим подозвал официанта.
– Ты голодна?
– Ннет… не знаю…
— Если ты не возражаешь, я закажу и для тебя. Думаю, что знаю твой вкус.
Клод ничего не ответила. Она смотрела на Ефима и как бы сквозь него. На виске её билась жилка.
Ефим сделал заказ.
– Расскажи мне, пожалуйста, о своём дяде Пабло.
– Не думаю, что смогу много рассказать. У него была своя жизнь, у меня – своя.
– Но ты ведь много ему позировала.
– Это не сближало. Дядя Пабло не очень любил родственников. Он был полностью погружён в самого себя, в свои образы. Люди приходили и уходили, дядя жил своей жизнью.
– Вижу, ты его достойная племянница. Ты редко и с трудом выходишь из своей скорлупы.
– А зачем выходить? Не пытайся пускаться в длинные объяснения – вы, русские, любите это делать. Ответа на этот вопрос всё равно не существует.
– Но мы все живём в реальном мире и надо…
– Надо… Может, кому-то и надо. Похвальный самообман, он держит на поверхности.
Официант принёс вилки, завёрнутые в салфетки, поставил графин с водой. В графине плавали кубики льда.
– Ты хочешь спросить, что этот мир даст тебе, если ты выйдешь из своей скорлупы?
– Не хочу я ни о чём спрашивать. Мир состоит из таких же, как и мы. Нечего от него ждать того, чего там нет.
Принесли кофе. Ефим взял кофейник, налил кофе Клод и себе.
– Расскажи о себе, – сказала Клод, – насколько я понимаю, твою жизнь можно разделить на две части – русскую и американскую.
– Даже не представляешь, как ты права. Та, прошлая жизнь – что-то вроде предыдущей инкарнации.
– Ты ведь тоже живёшь в скорлупе.
– В известном смысле. Но я не могу позволить себе такую роскошь.
– Я бы не назвала это роскошью.
– Даже если бы и была такая возможность, вряд ли я ужился бы с самим собой.
– Я тоже. У меня в скорлупе две сварливые старухи, уживаются они с большим трудом.
– Но ты живёшь…
– Да, а что прикажете делать.
И опять возник молчаливый диалог. Только на этот раз в цветовой гамме диалога преобладали тёмно-багровые тона. Проблески голубого света вспыхивали и тут же исчезали. Звуки шопеновского ноктюрна жаловались, говорили о несостоявшихся желаниях, рухнувших планах. Говорили о метаниях души среди чужих воль, жестокостей, равнодуший. Говорили о кровоточащих ранах, нанесенных острыми углами жизненных обстоятельств. Эти звуки падали хрустальными каплями, как слёзы, ослепительно сверкнув в лучах заходящего солнца, прежде чем исчезнуть навсегда. Не было утешений, не было надежды. Были тоска, одиночество, отчаяние.
И опять, как в прошлый раз, стемнело, и опять окна смотрели на Клод и Ефима своими чёрными квадратами. Ефим никогда раньше не понимал, почему картина Малевича «Чёрный квадрат» так знаменита. Теперь, под взглядом этих чёрных окон Ефиму стало жутко. На них смотрела сама Вечность. Под этим тяжёлым взглядом Клод зябко поёжилась, как в прошлый раз. Её глаза снова изменили цвет. Теперь в них был страх.
– Кажется, мне пора, – Клод обмотала вокруг шеи свой немыслимый шарф.
Молодчина, Клод, ты всё поняла. Ты умница, Клод. Ты произнесла это первая, я бы так не смог. Ефим смотрел вслед уходящей Клод, её образ расплывался в радужных лучах светильников. В чёрных окнах изредка мелькали блики от света фар проходящих мимо машин.
Промучившись бессонницей почти всю ночь, Ефим заснул под утро. Его разбудил телефонный звонок – резкий и требовательный.
– Мистер Ефим? Здравствуйте, это Патриша из «Вест консалтинг». Полгода тому назад вы послали нам ваше резюме. Вы сейчас ищете работу? Вы не могли бы подъехать к нам на интервью?
– Да, конечно. Дайте, пожалуйста, ваш адрес и расскажите, как к вам проехать.
Ефим даже и не пытался вспомнить, что это за фирма. Наверное, опять какая-нибудь торгово-оптовая база. Ну, чёрт с ними. Нельзя упускать ни малейшей возможности.
Оказалось, что это консультационная компания, которая заключает договора с фирмами и посылает им своих программистов, которых они называют консультантами. Конечно, никого они не консультируют, а просто работают, как лошади, принося прибыль компании-хозяину. Но и сами неплохо зарабатывают.
Интервью было коротким. Ефима спросили, когда он может начать работать. Хоть сегодня. Согласен ли он переехать в другое место? Согласен. Прекрасно, мы вам позвоним.
Позвонили они на следующее утро.
– Привет, Ефим. Мы вам предлагаем работу консультантом в нашей фирме. Если вы согласны, зарплату вам начинаем начислять с сегодняшнего дня. Ваш клиент находится в городе Сэйлем, штат Орегон.
– А где это?
– Это столица штата, сорок миль южнее Портленда. Отсюда 220 миль. Так вы принимаете наше предложение?
– Принимаю. Когда я должен приступить?
– В понедельник к восьми часам вы должны быть на работе. Вас там встретят.
– Сегодня пятница… Так быстро? Я же ничего не успею.
– А что вам надо успеть?
– Как что? Рассчитаться с хозяином квартиры, сдать ему всё, отключить электричество, телефон, прочие услуги, собраться…
– Ну и что тут за проблемы? Вполне за сегодня всё успеете. Завтра выезжайте. Мы вам дадим адрес квартирного комплекса. Скажете, что работаете в нашей фирме, они нас знают, сдадут вам квартиру без проблем. Итак, значит, в понедельник. Запишите адрес компании и фамилию человека, который вас встретит и введёт в курс дела.
А действительно, что за проблемы? Это же не Россия, где переезд равносилен пожару. Есть мебель? Найми себе грузовик, достаточно позвонить – под дверь пригонят. Тем более, ту мебель, что у меня есть, и бросить не жалко. Рассчитаться с хозяином? Полчаса хватит. Отключить весь сервис? Можно сделать по телефону. Перевести почту на новый адрес можно потом. Привыкай, старче, к американской оперативности.
Ну что же, кажись, всё загрузил в свой драндулет. Впереди, как говорят гадалки, дальняя дорога с бубновыми интересами и сердце где-то там успокоится, в чём я очень сомневаюсь. Что за город этот Сэйлем, чёрт его знает. Да и неважно. По крайней мере, там будет немного теплее и не так дождливо зимой. Вырулив на фривэй, Ефим включил «автопилот». И опять заспорили два Ефима: а ведь чувствуешь угрызения совести – оставил беспомощных Черницких на произвол американской судьбы. Н, уж, так уж и на произвол. Пособие получают, с голоду не помрут. Одиночество? Со мной или без меня – практически одинаково. Если Римма худо-бедно интегрируется в американскую жизнь, то Кира – нет, независимо от моего присутствия или отсутствия. Она продолжает жить в сказке, созданной искусственной средой её обитания в России. Всё, что выходит за пределы этой сказки, – страшно и неприемлемо. Тут я бессилен. Пытался сделать всё что мог. Бросайте в меня камни, если вам так хочется.
Клод… Нет, не надо об этом. Лучше, давай, что-нибудь из жизни слонов.
Что день грядущий мне готовит? Всё-таки, есть своя прелесть в этих переездах. Может, действительно, как в том мудром и грустном анекдоте – мне лучше всего в дороге? «Заправлены вымпелы гордо…» Была такая бардовская песенка, забылся и автор, но вот слова, несколько напыщенные, помнятся:
И старость отступит, наверно,
Не властна она надо мной,
Пока паруса Крузенштерна
Шумят над моей головой.
Может, дорога и есть двигатель и великий смысл жизни? Когда-то на одной из прощальных пьянок меня спросили, зачем я уезжаю из России. Я ответил, что мне просто скучно жить. Ну, спьяну чего не скажешь. Но какая-то сермяжная правда в этом есть. А может, мало было дорог в той, предыдущей жизни? Ведь немало поездил – от Чукотки до Львова, от Архангельска до Кушки. Всё это оказалось не то. Хотелось чего-то большего. Опять в голову лезли отрывки из бардовских песен:
Всего два метра нужно трупу,
Живому нужен целый мир.
Тоже, в общем, претенциозные слова, с каким-то ложным пафосом. Как-то не звучит бардовская песня, по нынешним-то временам. Может, просто восприятие стало другим… Наверное, это старость. Времена, конечно, другие, но для меня они наступили буквально в одночасье – стоило самолёту вылететь из Шереметьево. Старая кляча уныло тащила свой воз по жизненной дороге, зная, что впереди её не ждёт ничего, кроме кладбища. И вдруг, дико заржав, обнажив стёртые зубы, понеслась вскачь по разным странам, испуганно озираясь на новый, незнакомый, сверкающий мир.
Чего этот тип из синего «Форда» сигналит? Ах да, я неправильно перестроился, подрезал. Задумался, расфилософствовался. Надо на дорогу смотреть, не ровён час, кучу-малу можно соорудить.
Проплыла за окном Олимпия, столица штата. В сорока милях южнее Олимпии Ефим остановился в зоне отдыха глотнуть немного кофе. Облака стали светлее. Дождь прекратился. В небе появились голубые прогалины.
Может, исчезнет этот чёрный квадрат, хотя бы на время? Тяжело жить под его взглядом. Нет, не исчезнет. Поздно. Ты можешь нарисовать вокруг него голубое небо с барашками облаков – не поможет. Клод зябко ёжилась под его взглядом. Но мы же ещё живы, значит это кому-то нужно. А нужно ли? Да, нужно, и да здравствует нас возвышающий обман.