Опубликовано в журнале СловоWord, номер 53, 2006
РАЙ, ДА И ТОЛЬКО
Не доходя свалки, начиналось скучная ограда люблинского кладбища. У нашей семьи там никто не лежал. Родители были молодые из Польши, а бабушки и дедушки умерли с голоду в Средней Азии во время войны. Серёга-проныра подскакивает ко мне во дворе с утра и приказывает:
– Давай сегодня на кладбище! Пасха! Не пожалеешь! – О чём я мог жалеть? Что такое пасха я себе представлял плохо. Праздник в русских семьях, который праздновать в открытую нельзя, власть его не замечает и заставляет всех работать, но и в тюрьму не сажает.
Что празднуют – понять трудно. Красят по кухням куриные яйца, зачем и кому не знаю, втихаря светят по церквям куличи и толпами валят на кладбище, зачем не знаю, напиваются и устраивают кровавые драки. С походов на кладбище иногда не приходят, а если приходят, то громко плачут.
Простые похороны обычно было далеко слышно. Люди в черном бредут вразвалку за духовым оркестром, а тот тыкается бронзовыми трубами в автобус с гробом или еще в зелёную трехтонку, украшенную черным и красным сатином, где розовощёкий покойник и венки.
У больницы Семашко процессия кончалась, все садились в автобус или на доски грузовика и летели на кладбище. Кому не доставалось места, шли пешком. Это были очень дальние родственники, тихие, но преданные друзья покойника. Так было заведено годами. Часто мы, играя во дворе, слышали душераздирающую музыку. Иногда выбегали смотреть, кого хоронят и как много народу собрал покойник.
Сегодня родители всё равно на дурацкой работе. Они и придумали ее, чтобы не играться с нами. Они туда уходят с самого утра и приходят очень поздно, а ничего не происходит. Денег у них нет. В комнате шаром покати. Всё съедено. На крючке в форточке даже нет сетки, где иногда заваливался кусок польской колбасы. Пока придут родители, начнёт темнеть, как на небе, так и в глазах. Вроде и не сирота, а родителей нет, а потом – попробуй не пойди с Серёгой. Будет хуже.
Итак, впереди поход на кладбище. Мы плелись по дороге, иногда обгоняя нарядных взрослых, которые шли туда же. Нас было четверо пацанов. Вдоль ограды уже стояли тётки и продавали ядовито-яркие искусственные цветы и венки, сразу же за воротами, в покосившемся сером сарае, находился охранник, он же гробокопатель и ещё Бог весть что, короче – представитель власти как земной, так и небесной канцелярии.
У Серёги белый чубчик, голубые хитрые глазки и собачий нюх, он нырял между разношерстными оградками и могилами, где уже побывали прихожане. Мне казалось, что он знал какой-то секрет взрослых, но мне не говорил, но рано или поздно он мне всё расскажет. Оставалось терпеливо ждать.
Там, где мелькала его белая башка, могилки были уже прибраны, трава вырвана. Картина, да и только! Если были грабли и лопата, то люди ровняли землю и могилку, сажали искусственные цветы, клали куличи, красивые яблоки, печенье и шоколадные конфеты, ставилась рюмка вина или водки и, конечно же, яичное разноцветье. Крашеные яйца от покраски вкуснее не становились, а могила, да. Время не жалели.
Новые москвичи были бывшие колхозники и скучали на заводах и фабриках по земле и солнцу. Могила посыпалась пшеном и семечками для птиц. Картина! Выпив и поплакав, они уходили, оставляя нам могилы родных и друзей.
Первыми налетали мы, и всё сметалось, кроме рюмок и пшена. Ни сеток, ни сумок ни у кого не было, всё летело за пазуху или сразу в рот. Было вкусно, интересно и страшно. Серёга то тут то там баловался красным. Немного очухавшись от счастья, наевшись, мы уже сидели и ждали, когда отплачут других земляков и уйдут с красивых могил.
«Пей Витёк!» – бубнил дружок на могиле и, если не было рюмки, то лил водку прямо на землю. Затем, он долго чистил яички. Одно он пытался съесть, но никак не мог попасть в рот, а другое положил другу на мокрую от водки землю. Вдруг он завалился набок и, уже на земле, сразу захрапел. Поспав немного с другом, он уйдет домой, а кулич и яичко, яблоки и конфеты достанутся нам, пшено и семечки птицам, а не другу Вите. Но не мы были в этом виноваты, а сам Витя, решивший лежать в земле на люблинском кладбище.
Часто гости из-за лени или по гнусности своего характера, вместо того, чтобы мусор со своей могилы относить на общую свалку где-то в конце кладбища, бросали его на соседнюю, заброшенную могилу, а тут, как нарочно, приходят гости к заброшенной и видят это праздничное безобразие. Поскольку народ пьяный, горячий, фронтовой, а тут лопаты и грабли неубранные, и много свободного времени… Не так чтоб уж каждый год убивали на кладбище, а через год, точно!
Конечно, есть с могил, покрытых мохом, было жутковато, но другой еды не было. Иногда нас шугали, как птиц, но мы, как птицы, покружив, покружив, слетались снова. Когда ещё будет русская пасха? Иногда мне снились обиженные покойники, пытавшиеся отнять свои яблоки, яйца и конфеты. Громче всех орал пьяный Витёк:
– Я Вас… бля сейчас поймаю! Я вам уши так отдеру и ноги пообломаю! Я вам…
Да куда там! Они не могли бежать за ограду кладбище, а мы не только могли, но и бежали к себе домой. Живые, сытые и счастливые.
28 октября 2005, Нью-Йорк
ОГРЫЗОК
В моем далёком детстве много серого, как во всяком грустном вдалеке. Нет, скорее серо-голубого, потому что, несмотря на бедность, а скорее нищету, суровость властей, злость и дикость толпы, наш папа был весёлый, легкомысленный человек, что и передалось по наследству.
Прошло всего десять лет, как кончилась пятилетняя война, и жизнь становилась лучше, во всяком случае, по газетам. Серость бытия мешалась с голубой мечтой о розовом завтра.
Наши квадратные дворы образовывали четыре угловых пятиэтажных дома. Были газоны с цветами, столы с лавками для доминошников и картежников. Все знали друг друга как облупленные.
Во двор редко въезжали машины, и детвора чувствовала себя, как в детском саду. Желтые, уютные фонари тепло освещали вечерами наши игры. До поздней ночи носились как угорелые, орали дикими голодными голосами, росли и крепли несмотря ни на что.
Родители вместо денег часто получали облигации государственного займа или рулоны плакатов, в которых говорилось, что мой папа или мама опять лучше всех и они перевыполнили план на много процентов. Облигации были красивые и их дарили детям. Я брал ножницы и резал их на коллажи.
В угловом подъезде с бабушкой жил дурачок Ваня. Его руки были крючкообразные и головку в кепочке он держал немного наискосок. Иногда он выходил во двор и выносил большой кусок белого хлеба, круто намазанного сначала маслом, а потом ещё вареньем. Как бы нарочно нам. Назло!
Когда варенье у дураков кончалось, то поверх масла они густо посыпали сверкающие хрустальные крупинки сахара. Мы – загипнотизированные, смотрели на его бутерброды-пирожные, казавшиеся нам самыми вкусными тортами, и завидовали тому, кого он сегодня угостит, даст куснуть. Если бы он был не дурак, мы бы давно бутерброд отняли и сожрали, но обижать дурачка в нашем дворе почему-то было не принято.
Подразнив и наевшись, он запевал песню из индийской киноленты «Бродяга» в главной роли – Радж Капур. «Мульмульки наде, мульмульки». Что это значило, никто не знал, но счастливый дурачок уходил к бабушке смотреть очередную серию, а мы к себе. В те времена их крутили день и ночь. Там было столько горя и страдания, что наши беды были просто насморком.
Весь вечер из соседских квартир неслись жалобные, душераздирающие индийские песни. «Бродяга я! Абара я! Никто, нигде не ждет меня, не ждет меня! Бродяга я!» С телеэкранов хлестали проливные дожди и солёные слёзы героев – жгли сердца миролюбивых советских людей. Даже слоны страдали от индийской жизни, полной несправедливости и безысходности. У нас это всё было позади и уже маячило розовое коммунистическое будущее!
Из всех талантов местной братии я ценил один. Умение куснуть! Бывало выходит такой простак – Ванечка-дурачок во двор и в руке у него огромное яблоко, только что чуть меньше его головы, а мы тут как тут. Как псы, окружим его и глотаем яблочную слюну.
– Дай куснуть! Дай куснуть! Я тебе вчера давал! – и каждый припоминает, что сделал для этого богача.
Хоть убейся, ничего вспомнить не могу. Наконец, выбор сделан. Дадут куснуть рыжему! Не отпуская яблоко, богач сует его рыжему в рот, а тот как-то ощетинится, расставит пошире ноги и раззёвывает рот с острыми маленькими зубами. Яблоко почти целиком исчезает. Ужас какой-то! Все цепенеют. У хозяина яблока в дрожащих руках один огрызок и крупные слёзы на глазах. У рыжего – целое яблоко во рту, а у нас куча впечатлений.
Мы рады, что досталось мерзкому богачу, нечего дразниться. Зависть перед рыжим – вот это талант так талант! Целое яблоко кусанул! А главное, весело пролетело голодное время. Пора идти смотреть Радж Капура. «Бродяга я! Бродяга я!» Скоро придут с работы родители, и может сегодня не будет плакатов и облигаций государственного займа, а немного еды.
23 октября 2005, Нью-Йорк