Опубликовано в журнале СловоWord, номер 53, 2006
Достигнув преклонного возраста и ослабев глазами, автор этих строк получил право в путешествиях пользоваться инвалидным креслом. Это особенно удобно в аэропортах, где расстояния между выходами, получением багажа и всем прочим бывают значительные. Приехав на такси в аэропорт и расплатившись с шоферем, я вынимаю из сумки складную палочку для слепых, надеваю темные очки и начинаю изображать потерянного старичка. Меня сразу замечают и без очереди подводят к месту сдачи багажа. Там я и заказываю себе инвалидное кресло, которое прибывает обычно минут через пять. Друзья предупреждали меня – не увлекайся и не изображай из себя паралитика с трясущимися руками и кривым ртом – авиалинии таких не любят. Почему же делали они мне такое предупреждение? Да потому, что я как-то сказал им – во мне сидит где-то неудавшийся актер. И вот поэтому я должен вернуться ко дням моей молодости, к концу сороковых годов в Мюнхене, в Германии, где я по окончании войны учился в местной Академии художеств. Жил я тогда в беженском бараке, подрабатывал на жизнь в американском клубе по субботам и воскресеньям, но был беден как церковная мышь. В роскошном здании бывшей королевской Академии художеств находился большой актовый зал, который был сдан театральной труппе с тем условием, что в качестве статистов она будет брать студентов-художников, давая им возможность что-то подработать. Когда об этом было объявлено, я записался в число будущих статистов. Почему бы нет? Собралась группа человек в пять-шесть. Назначен был день встречи с режиссером, и я пошел туда с величайшим интересом. Нас принял среднего роста довольно вертлявый господин, назвавший свою фамилию – Хельге Павлиний, то есть попросту Олег, изменивший свое имя на немецкий лад. Говорил ли он по-русски, я не знал и не пытался узнать: было ясно, что он – онемечившийся русский и что родной его язык – немецкий. Ведущая актриса труппы, высокая, тощая немка, возможно жена или любовница Павлиния, безостановочно курила сигареты в длинном мундштуке, видимо подражая моде двадцатых годов. Других актеров и актрис я плохо помню. “Господа”, обратился к нам герр Павлиний, если вы думаете, что умеете двигаться на сцене, то вы ошибаетесь. Вас надо учить. Сделаем такой эксперимент: я дам каждому из вас номер с заданием, как вам двигаться. Например, вот вы – он указал пальцем на меня – по счету тридцать – я буду хлопать в ладоши – мелкими шажками пересечете сцену по диагонали. Номер второй крупными шагами обойдет всю сцену. Номер третий, выйдя из своего угла и пройдя пять шагов, остановится и вернется обратно. “Дав всем нам точные инструкции, он стал хлопать в ладоши, и мы пустились в путь. Через минуту, неизвестно почему, мы стали наталкиваться друг на друга и сбились, как стадо баранов. «Вот видите, с удовольствием заметил Павлиний, – у вас нет чувства времени. Пусти вас на сцену, вы натолкнетеесь на актеров, свалите декорации и сорвете пьесу. Будем учиться». Научив нас размерять наши шаги, он показал нам, как бегать по сцене, чтобы не влететь в декорации. Оказывается, за метр до стенки надо присесть на одну ногу и этим затормозить движение. Так птицы тормозят крыльями, садясь на ветку.
Наконец, Павлиний стал давать нам маленькие роли – хромого, рассеянного, забывшего, куда ему идти, или вдруг обнаружившего, что он потерял кошелек. Мне досталась роль хромого-паралитика. Когда, по знаку режиссера, я стал волочить правую ногу, я вдруг испытал чувство какого-то опьянения, даже экстаза. Мне кажется, что я даже закрыл глаза и стал шамкать губами, изображая полную немощь. И я понял, в чем заключается магия актерского искусства..
К нашему великому огорчению, театр не получил обещанных субсидий, труппа распалась, и наша возможная карьера статистов не осуществилась. Эмигрировав вскоре в Соединенные Штаты, я совсем забыл об этом эпизоде моей жизни. Но в середине 90-х годов в Нью-Йорке мне попала в руки автобиография Лени Рифешталь, фотографа и кинорежиссера Третьего Рейха. Она снимала для Гитлера Олимпийские игры в Берлине в 1936-м году, и до сих пор, несмотря на свои нацистские симпатии, считается одним из лучших кинорежиссеров 20-го века. Лени Рифеншталь не была военной преступницей и не подверглась каким-либо наказаниям, но работу получить не могла ни в Германии, ни в Европе. Поэтому, писала она в автобиографии, ей пришлось поехать в Африку, в Нубию, снимать жизнь местного племени – очевидно, с целью продать этот чисто этнографический материfл какому-нибудь музею или обществу. Кто же сопровождал ее в качестве секретаря – Хельге Павлиний! Увы, бедный режиссер сразу же подхватил там какое-то желудочное заболевание и срочно вернулся в Мюнхен. Дальнейшая его судьба мне не известна. А Лени Рифеншталь дожила до ста с лишним лет и скончалась, не изменив своего преклонения перед Фюрером и будто бы ничего не подозревая о совершенных им преступлениях.
Вернусь, однако, к моим путешествиям в инвалидном кресле. Сев в него в первый раз, я вдруг почувствовал тот самый экстаз, который охватил меня при исполнении роли хромого. Я вошел в роль. Служащий аэропорта прокатил меня без очереди через все проверки и контроли, помогал мне встать, когда приходилось снимать пиджак и ботинки, бережно усаживал меня обратно в кресло, и все это я принимал с благодарной, но нарочито идиотской улыбкой. Доставив меня к положенному выходу, служащий спрашивал меня, чем он еще может мне помочь. Я давал ему на чай и уверял, что теперь я со всем смогу сам справиться. Когда служащий уходил, я, не складывая палки, сначала неуверенной, но потом совсем бодрой походкой шел пить кофе, немного чувствуя себя симулянтом. Зрение у меня, однако, действительно плохое, и стюардесса должна помочь мне найти мое место на самолете. По прибытии в другой город церемония повторяется – кресло, багаж, такси или кто-нибудь из друзей, кто меня встречает.
В этом году я полетел в Париж не один, а со спутницей, немолодой уже дамой, которая вместе со мной прошла все контроли без очереди, чему была рада. В Париже, однако, ей пришлось по получении багажа толкать тележку с чемоданами, в то время как я ехал в кресле впереди нее, как какой-то богдыхан, за которым идет прислуга. И это ей совсем не понравилось.
Мог ли я стать актером? Думаю, что на маленькие характерные роли в провинциальном театре меня бы хватило. Сказал же Шекспир, что вся наша жизнь – сцена, а мы на ней актеры, которые исполняют разные роли. Путешествия в инвалидном кресле для меня одна из них.