Опубликовано в журнале СловоWord, номер 53, 2006
(Записки библиотекаря)
Я тогда была начинающим библиотекарем, свежевыпеченной булочкой из бруклинской пекарни Пратт Институт. После торжественного получения звания магистра по информатике (надо же – это вам не Советский Союз, где, чтобы стать библиотекарем, требовался всего-то диплом института культуры или библиотечного техникума) меня сразу же перевели в другую библиотеку, чуть посолиднее и подальше от дома. Это чтобы не очень-то привыкала к месту и на нем не засиживалась, а официально – для приобретения опыта работы в новом районе, с более разнообразной клиентурой. Ох и страшно мне было в первый день! Со страху приехала я на полчаса раньше. Дверь мне открыл мужчина средних лет приятной наружности. В его порывистых движениях было что-то мягкое, женственное. (Потом словоохотливые коллеги объяснили, что он gay.) Приятного мужчину с женским отливом звали Тимоти.
– Привет! – сказал он. – Меня зовут Тим. Я заведую местной библиотекой. Можешь расслабиться. Здесь меня никто не воспринимает всерьез.
– Очень приятно. Меня зовут Анна. Я уже расслабилась, – в тон ему подыграла я.
Тим оказался воистину easy going. Однако вопреки его утверждению, подчиненные все же воспринимали Тима очень даже всерьез, искренне любили, слушались и, любя, старались угодить и не хотели расстраивать плохой работой. Тим познакомил меня с коллегами и коллекцией. Местный коллектив состоял из четырех библиотекарей, пяти клерков, уборщика и охранника. Народ показался мне радушным, незанозистым. Приняли меня хорошо. Внимательно вглядывались и вслушивались в мою речь. Дело было в начале 80-х, когда в Бруклине еще не было такого засилия русскоязычных. Словом, появление русско-еврейской Анны явилось для демократично настроенных сотрудников бруклинской библиотеки диковинкой и внесло долю разнообразия в рутину рабочих будней.
Итак, я за короткий срок плавно влилась в ирландско-итальянский коллектив новой библиотеки. Моя непосредственная супервайзерша Роуз, интеллигентная дама шестидесяти пяти лет, не слишком обременяла меня заданиями и тренингом, да и себя тоже, так как одной ногой уже стояла у выхода на пенсию. Когда двери за Роуз с почетом закрылись, на ее место пришел чернокожий Филипп. Таких чернокожих я еще не встречала. Филиппу было лет пятьдесят пять. Довольно высокого роста, поджарый, с седыми, коротко подстриженными мелкими завитками. Всегда в костюме и при галстуке. У него были негритянские черты лица, усики щеточкой и светло-желтая кожа, усыпанная по лицу, рукам и, предположительно, по всему телу обычными веснушками. Когда я увидела Филиппа впервые, мне захотелось потрогать его веснушки – убедиться, что они не нарисованные, а настоящие. Мулат, квартерон или просто отпрыск двух светлокожих негров, один из которых был жутко веснушчат от ступней до корней волос? На фоне нашего белого коллектива он смотрелся несколько странно, как некая переходная форма от белой расы к черной.
Филипп был родом из Гаити и говорил по-английски грамматически правильно, но с режущим ухо тяжелым акцентом. Я понимала его с трудом, по нескольку раз переспрашивала одно и то же и с ужасом думала, что так и не научусь с первого раза различать смысл в причудливом французском оформлении английских фраз. После ультрачеткой, как в лингофонном кабинете, речи Роуз устная речь Филиппа была для меня настоящей головоломкой. “Вот уж не повезло так не повезло! Ну и супервайзер на мою бедную иммигрантскую голову”, – страдала я. Но так было только в начале нашего знакомства. Прошло пару недель, и я привыкла к грассирующему «Р», черезсчур мягкому «Л», неожиданным ударениям на последнем слоге, носовым гласным и прочим цветистым украшениям его речи. Он был чопорно вежлив, аккуратен, нетороплив в движениях и в работе, а в общении – занудлив и тягуч, как жевательная резинка. Забавную парочку представляли они с Тимом. Белый и желтый, шустрый и медлительный. Я их про себя любовно-насмешливо называла “птичка” и “черепашка”.
“Никогда не отвечай сразу на деловые бумаги, – монотонно поучал меня Филипп. – Клади бумажки под сукно. Дай бумаге отлежаться – и только потом принимай решение”. Такой расклад был для начинающей библиотекарши, сами понимаете, лучше некуда. Заполнить нужную форму, заказать книги или написать отчет мне было не очень-то легко. Не хватало знаний, опыта и храбрости. И я чаще всего поступала, как учил меня мой босс Филипп – откладывала сложные дела и закавыристые бумаги в долгий ящик, а потом, когда срок подпирал, мы вместе с Филиппом разгребали залежи бумаг, писали отчеты и отсылали всю эту бюрократию в следующую инстанцию. Так я училась понемногу азам библиотечного дела.
Мы с Филиппом постепенно попривыкли друг к другу. Я оценила его опыт, житейскую мудрость и человечность по отношению к подчиненным. Мой сынишка часто болел, и я отпрашивалась с работы, а то и вовсе брала непредвиденный day off. Здесь, в Америке, больничный по уходу за членами семьи не дают. Такой роскошный социальный бенефит был возможен только при экономически безалаберном социализме. Здесь же либо болей сама (не чаще чем двенадцать дней в году) и приноси справку от врача, либо используй отпуск. А коли и тот кончился, крутись, отрабатывай потом по субботам или вечерами. К счастью, отрабатывать мне приходилось не слишком часто – Филипп по доброте душевной закрывал глаза на мои пропуски: “Не беспокойся, Анна. Займись ребенком, а мы уж как-нибудь без тебя управимся”. И оставался вместо меня до восьми вечера. Этот, на первый взгляд, суровый, сухой, немногословный человек проникся сочувствием ко мне – молодой иммигрантке, “разведенке” с ребенком и, сопережевая, помогал как мог. Филипп понимал, что я не лгу, не отлыниваю, а просто изо всех сил стараюсь выжить в экстремальных условиях, и уважал меня за стойкость характера. Кроме того, впоследствии он убедился на практике, что МГУ снабдил меня довольно приличными знаниями мировой литературы, а знания – будь то наука, культура или иностранные языки – Филипп уважал. Словом, очень скоро я стала правой рукой Филиппа, и он не переставал нахваливать меня на собраниях и перед начальством. “Анна, где ты, дорогая моя? – гремел на всю библиотеку его призывно грассирующий тяжелый английский. – Иди сюда. Ты мне нужна”.
Так уж получилось, что в нашей библиотеке увеличилась циркуляция книг, и нам добавили еще две штатные единицы. Молодые библиотекарши – белозубая, улыбчивая пуэрториканка Долорес и пышноволосая, с непокорными еврейскими кудрями Айрис – разбавили наш с Филиппом трудовой альянс. Мы – три женщины – были примерно одного возраста и даже роста, обремененные маленькими детьми и связанными с ними большими заботами. Долорес, как и я, была “разведенкой”. Ее бросил богатый муж – ирландец, врач – и ей пришлось, как она говорила, оставить игру в теннис, выучиться на библиотекаря и начать зарабытывать себе и дочери на хлеб с маслом, но без икры и шампанского.
У Айрис в наличии имелись муж (юрист по образованию), двое детей, роскошный дом в престижном районе Лонг Айленда Атлантик Бич и богатые родители с той и другой стороны. Казалось бы, сиди дома, воспитывай детей, посещай салоны красоты и health spa и наслаждайся жизнью. Но не тут-то было. Несколько лет назад мужа Айрис, Майкла, укусила муха сионизма, и они вместе с трехлетней дочкой отправились осваивать кибуц в государстве Израиль. Сионизма Айрис хватило где-то на два года. Ей надоело напрягать речевой аппарат жесткими согласными типа «Х» и выращивать помидоры. После рождения второго ребенка, мальчика, Айрис, невзирая на возражения мужа, схватила детей в охапку, собрала нехитрые пожитки кибуцницы, взяла билеты на первый самолет до Нью-Йорка и вернулась к родителям в США. Жизнь “соломенного вдовца” пришлась Майклу не по вкусу, и он, глубоко запрятав сионистские идеи и мечты, срочно последовал за женой и детьми. И вот они снова в родной стране начали жизнь – не совсем, правда, с нуля (родители купили дом на Лонг Айленде), но без работы и медицинской страховки. Пока Майкл пытался вновь стать адвокатом, Айрис быстренько окончила библиотечную школу, получила диплом магистра по информатике и начала нехитрую карьеру библиотекаря.
Отныне вся моя работа перераспределилась на нас троих, и честно говоря, нам не приходилось особо перетруждаться. Небольшой напряг на два часа в день за Reference Desk, немного заказов, принудительно-обязательное чтение school assignments и бестселлеров, прополка книг на непригодность и выброс, оформление книжных дисплеев и выставок, работа со школьниками, когда их гудящей толпой приводили в библиотеку от нечего делать изобретательные учителя, и… вроде, все. Ну, может, чего-то я уже не припомню за давностью лет, каких-нибудь незначительных спец. заданий, которые поручал нам Филипп. Филипп руководил нашим “гаремом”, и ему это явно нравилось. Сверкая черными глазами и всеми своими веснушками, он забирал нас под свое крыло на второй этаж в lunch room, и тут начинался дружеский, совсем не businesslike треп. Каждый рассказывал немного о себе. Я – о жизни в брежневской России, Долорес – о своей дочке, которая была ее зеницей ока, а Айрис – о том, как она любит прогуливать собаку на роскошном пляже Атлантик Бич. Иногда к нам присоединялся Тим. Его излюбленной темой была культурная жизнь Манхэттена – Метрополитен Опера и музеи, которые они с бойфрендом Бобом (не знаю, как это называется у голубых) регулярно посещали.
Филипп первое время помалкивал и только кивал головой, приговаривая вежливо-стандартное: “O, да! Конечно! Я понимаю”. Потом неожиданно достал из портмоне фотографии жены и дочери и с гордостью нам продемонстрировал. Мы дружно ахнули. И жена, и дочь у Филиппа оказались длинноволосыми красавицами, с темными миндалевидными глазами, светлой, с персиковым отливом, кожей и тонкими чертами лица. У дочери веснушек не было. “Квартеронки!” – пронеслось в голове. Я взглянула на Филиппа и подумала, что он и сейчас совсем неплохо смотрится, а в молодости, наверное, был заядлым сердцеедом и плейбоем. Это же надо! Такую красотку в жены отхватил! Как бы развивая мою мысль, Филипп неожиданно спросил: “Скажите, а вы были в Мексике?” Я, как вы сами понимаете, кроме Австрии и Италии (в эмиграции проездом в США), нигде побывать не успела. Долорес тоже ничего не видела в мире, кроме своей родины Пуэрто Рико, куда моталась каждое лето к родителям. А Айрис даже Израиль толком не разглядела, так как была прикована к кибуцу и детям.
И тут Филиппа понесло. “Лет эдак двадцать пять назад, – начал он, – волею случая (не буду уточнять, какого) попал я в город Мексико Сити. Был я тогда молод, физически крепок, говорят, хорош собой (как это ни странно сейчас) и безумно самонадеян. Я отчаянно прожигал жизнь в большом городе и искал приключений на свою тогда еще отнюдь не седую голову. Не могу назвать себя Казановой, но женщин я любил, и они баловали меня вниманием. Гаитянки наскучили мне покорностью, француженки – непостоянством и расчетливой холодностью. Захотелось мне познать страсть латиноамериканских женщин. Так как в городе я был чужак и у меня не было знакомых среди порядочных мексиканских дам и девушек, пришлось мне воспользоваться услугами высококалиберного по цене борделя. Заявился я под красный фонарь этаким отлакированным молодцом с наглым взглядом и тугим кошельком и сходу потребовал самую красивую девицу в наличии. Показали мне высокую стройную блондинку с карими глазами святой невинности, в которых плясали маленькие чертики. Мне подумалось, что блондинка, конечно же, – крашеная, и я нахально заявил, что если уж иметь дело с крашеной девицей, то пусть она будет рыжей. Что ж, хозяйка заведения пошла мне навстречу и тут же прислала огненно-рыжую красавицу с раскосыми кошачьими глазами. Было в ней что-то от ведьмы. Такой только на метле на шабаш лететь. “Нет, – сказал я. – Уж лучше тихую, бледную, но страстную брюнетку”. Хозяйка одарила меня тяжелым взглядом, но все же просьбу мою выполнила, и через какое-то время перед моими жадными глазами предстала маленькая, хорошенькая брюнетка, округлые формы которой обещали все радости земного рая. Мне бы остановиться на брюнетке и попытаться познать с нею латиноамериканские страсти, о которых столько легенд и песен сложено. Но не тут-то было. Бес упрямства окончательно поселился во мне, и я решительно изрек: “Покажи мне вашу самую красивую девушку”. Хозяйка ничего не сказала, только кивнула и удалилась. Мол, жди. Будет тебе самая красивая девушка…
Открылась дверь, и на пороге показался огромный негр, очень черный, очень высокий и очень широкий, воистину необъятных размеров. Он улыбнулся мне зловещей, ничего хорошего не предвещающей улыбкой, и громовым голосом спросил: “Эй, красавчик, а я тебе нравлюсь? Ха-ха-ха!” Я, в общем, не робкого десятка. Довелось побывать в разных передрягах, но тут, честно говоря, мне стало нехорошо. Я на минуту представил, какие такие «сексуальные утехи» мне может предоставить этот страшный амбал, рванулся к окну и, благо оно было распахнуто, не мешкая ни секунды, выпрыгнул на улицу. Слава богу, это был только второй этаж, и кости мои остались целы. Очутившись на земле, я кинулся прочь с такой силой, что через полчаса оказался за городской чертой. Никто меня не преследовал. Да и кому я был нужен в этом незнакомом городе! Разве что попугать хотели”.
Закончив свой рассказ, Филипп как-то резко замолчал – видно, сам испугался, что сболтнул о себе лишнее. Но поздно. Дело было сделано. Червь сомнения и восхищения, прокравшись в мою душу после фотографий жены и дочери Филиппа, продолжил свою работу. Имидж немолодого, бесстрастного, медлительного, непроницаемого зануды-библиотекаря Филиппа был напрочь разрушен. Филипп теперь казался мне моложе, красивее, загадочнее. Заинтриговал чрезвычайно. И я подумала, что эта история – не последняя, которую нам предстоит от него услышать. Я переглянулась с Долорес и Айрис. Выражение их лиц разделяло мои мысли. А Тим ехидно приговаривал: “Ай да Филипп! Ай да паинька! Ну и тихоня! Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся”.
Наступила зима. Снежная, промозглая, ветреная. Я добиралась на работу на двух автобусах. Дорога занимала иногда полчаса (если подгадаю со стыковкой обоих автобусов), а иногда и все полтора. Выходила из дому загодя, подолгу стояла на остановках, одетая в непродуваемый пуховик в оболочке из полиэстра. Капюшон надвигала аж по самые глаза. На обратном пути меня иногда подвозила Долорес, а иногда – Филипп. В машине Долорес было тепло и уютно. Долорес включала отопление на полную мощь, не жалела газолина, хотя с деньгами было у нее в те времена не густо.
Машина Филиппа была очень старой. Купленная в конце 60-х (а история наша происходила в первой половине 80-х годов), она полностью потеряла не только товарный вид, но также и некоторые необходимые для комфорта и здоровья механические устройства, как, например, кондиционер и отопление. Летом в машине Филиппа можно было получить тепловой удар, а зимой – околеть от холода. Отсутствие минимального комфорта, видимо, не слишком беспокоило Филиппа – он не собирался ни чинить свою консервную банку, ни приобретать новую машину. Филипп говорил, что покупка новой машины – это плохое капиталовложение, так как ровно на следующий день после приобретения машина теряет свою стоимость. Чего Филипп ждал? Видно, того злополучного, но неминуемого момента, когда эта древняя старушенция станет по стойке смирно на хайвее, и уж тогда непременно придется принимать какое-то решение, хотя бы для того, чтобы сдвинуться с места. К счастью, сей печальный день еще не наступил, и Филипп беспрепятственно колесил в своей колымаге по хайвеям большого Нью-Йорка.
В общем, наш босс был чрезвычайно бережлив и крепко задумывался, прежде чем потратить значительную сумму, скажем, в несколько сотен долларов. Хотя жадным его назвать было бы несправедливо, ибо он охотно участвовал во всех наших коллективных мероприятиях, будь то поход в ресторан или покупка подарка на чей-либо день рождения.
После неожиданного откровения о своих приключениях в Мексике Филипп какое-то время помалкивал, тем самым предоставляя нам, слушателям, возможность переварить сенсационную информацию и подготовиться к новой, когда представится случай. Он все меньше и меньше внимания уделял своим непосредственным обязанностям супервайзера. Много и нудно говорил по телефону по-французски. Ему звонили, он звонил, читал какие-то книги, конспекты и частенько убегал пораньше с работы. Потом выяснилось, что наш любимый босс поступил на курсы Real Estate, где и просиживал все вечера. Библиотечные обязанности его не очень-то волновали. Он придумал новое изречение: “Библиотека – не госпиталь. Что бы ни случилось, никто не умрет. Поэтому для волнений нет никаких оснований”. Филипп повторял снова и снова это (в общем-то, весьма мудрое) изречение и, насколько позволяли приличия, погрузился в изучение Real Еstate, предоставляя нам – своим подопечным – полную свободу действий. Тим неодобрительно косился на Филиппа, но пока помалкивал, оставляя свои замечания и недовольство при себе. Мол, посмотрим, что будет дальше.
А дальше… В середине 80-х наступил Real Estate бум. Все, у кого были мало-мальские сбережения, бросились покупать кооперативные квартиры, дома и кондо. И наш бережливый Филипп, который все еще ездил на старой машине, ухитрился приобрести сначала кооперативную квартиру, потом двухсемейный дом в хорошем районе Квинса, потом кондо во Флориде и, наконец, имение в предместье Парижа. И все это в течение нескольких лет. Мы только диву давались. Откуда у него были деньги? Смехотворного заработка библиотекаря для такого размаха было уж точно маловато. “Надо только начать, – пояснял Филипп. – А там уж деньги делают деньги”. Для моего крайне не делового ума все эти основы бизнеса были абсолютно недоступны.
Прошло четыре года. Долорес и Айрис перевели в другие библиотеки, а я осталась на прежнем месте. Так привыкла, что не хотелось никуда двигаться, хоть и за повышением. Тим вышел на пенсию, и Филипп поговаривал о том же. Честно говоря, я не понимала, зачем ему – с его домами и владениями – наша несчастная библиотека. Пусть себе блаженствует, путешествуя между Нью-Йорком, Парижем и Флоридой. Вот это жизнь! Но Филипп почему-то медлил с выходом на пенсию, продолжал ходить на работу, хотя львиную долю времени проводил за разбором income tax и других деловых бумаг.
Как-то вечером остались мы с Филиппом работать до восьми. Я сидела на information, а он – в своем кабинете, бывшем кабинете Тима. Подошел ко мне какой-то здоровый светлокожий черный неопределенного возраста и весьма подозрительного вида. Грязный, вонючий, с косичками сальных волос и бегающим взглядом. Он мне как-то сразу не понравился, и я почувствовала себя очень неуютно и беззащитно под его беспокойным взглядом. “Ну, все, – подумала я. – Сейчас начнет качать права. И как назло наш Security Guard заболел”. Я как в воду глядела.
– Как поживаешь, библиотекарша? – Начал вежливо противный вонючка. И я сразу уловила в его интонации знакомый гаитянский акцент.
– На жизнь не жалуюсь. Все О.К. – Мрачно сказала я и опустила глаза. Мол, не видишь, я занята. Давай проваливай отсюда.
– Не бойся. Мне от тебя ничего такого не надо. Я только хочу пожать твою ручку. Твою маленькую белую лапку.
Мне бы встать спокойненько и скрыться в рабочую комнату. Может, ему бы надоело ждать, и он бы ретировался. А я, как нарочно, словно приросла к стулу. Смотрю в книгу и делаю вид, что читаю.
– Эй, библиотекарша! Слышь, я хочу пожать твою маленькую белую ручку. Брезгуешь? Думаешь, я грязный? А я душ принял. Боишься? Не желаешь пожать мою большую черную руку?
– Нет! – тихо, но твердо произнес кто-то моим голосом. – Не желаю! Давай, вали отсюда, да побыстрее!
– Не желаешь? Так я тебя заставлю! Сучка! – угрожающе произнес громила и протянул мне через стол свою грязную лапищу, в которой поблескивало лезвие ножа. Все было как в страшном сне или фильме ужасов.
– Филипп! – закричала я что было мочи и стала пятиться назад по направлению к его кабинету. Белая публика, среди которой было несколько молодых мужчин, повскакала с мест. Все глаза были устремлены в мою сторону, но никто не сделал даже попытки меня защитить и обезоружить бандита. Вдруг дверь кабинета магически раскрылась, и Филипп, как молодой барс, в два прыжка оказался на месте происшествия.
– Бросай нож, мужик! – потребовал Филипп тоном приказа. – Говорю тебе: бросай нож!
– Это ты, дядя Филипп? Не может быть! Неужели это ты? А я-то думал, ты давно помер, – неуверенно сказал бандит, не выпуская из руки нож.
– Да, меня зовут Филипп. А ты кто такой? Я тебя не знаю.
– Ты меня очень даже хорошо знаешь. Я – Клод, твой племянник. Ну, теперь вспомнил?
– Никакой ты не Клод. Мой брат и его сын погибли двадцать лет назад. Ты – бродяга и самозванец. Бросай нож, говорю тебе, и убирайся!
– Fuck you, дядюшка! Ты прекрасно знаешь, что я Клод. Я жив, и мне нужны деньги. Да, да! Я требую свою долю от дедова наследства, – прохрипел бродяга.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – решительно отрезал Филипп и ловко заломил ему руку за спину, так что хрустнул плечевой сустав. Бандит охнул и выпустил нож. А тут и другие читатели мужского пола, расхрабрившись, подоспели и скрутили громилу. Потом приехала полиция.
Я уткнулась лицом в плечо Филиппа и разрыдалась.
– Кто это был, Филипп? Ты его знаешь?
– Понятия не имею. Какой-то недоносок с Гаити. Много их тут развелось. Работать не умеют. Только нашу нацию позорят.
– Ты спас мне жизнь, Филипп. Ты… ты такой бесстрашный и ловкий, – говорила я сквозь слезы слова благодарности. – Откуда ты знаешь все эти приемы? Ну, как обезоружить противника… Ты служил в армии?
– О, я много приемов знаю. Да, я служил в армии на Гаити. Я был полковником береговой охраны при Дювалье. Слышала о таком? Его еще называли Папа Док, так как у него было медицинское образование.
– Конечно, слышала и читала “Комедианты” Грэма Грина. Еще фильм смотрела с Элизабет Тейлор и Ричардом Бартоном. При одном слове Тонтон Макуты у меня мурашки бегут по коже, и сердце – в пятки. Неужели ты был одним из них?
– Да нет же… Наоборот. Я участвовал в заговоре против Дювалье. Это было в 1970 году. Мы хотели сбросить этого ублюдка, но у нас не получилось. Заговор подавили, и нас, молодых военных, схватили и приговорили к смертной казни. Мне чудом удалось бежать. Пришлось бросить все и всех – жену с двумя детьми, имущество… Я, как ты видишь, мулат. Нас называли “светлокожая аристократия”. Я был богат, Анна, сказочно богат. У меня был роскошный дом, слуги, плантация… Все пришлось бросить и бежать в Мексику. Там я прожил около года в ожидании американской визы. И вот, как видишь, я здесь – простой библиотекарь. Бывают в жизни такие метаморфозы…
– А как же твоя семья, дети? Как они сюда попали?
– В 1971 году пришел к власти сын Дювалье. Он решил немного порадовать народ, выпустил на волю многих политзаключенных, а также позволил семьям беженцев эмигрировать в США. Моей жене удалось вывезти кое-что из имущества. Какое-то время мы жили на средства, вырученные от продажи ее драгоценностей. Потом пришлось брать лоун и поступать в Колумбийский Университет. Надо было быстренько приобретать профессию. Решил стать библиотекарем. Это был наиболее легкий и безболезненный путь. Получил работу в Бруклинской публичной библиотеке. Повезло. Познакомился с хорошими людьми. Встретил Тима, тебя, Долорес, Айрис… Кстати, сейчас пишу книгу воспоминаний о моей жизни на Гаити, нашем восстании, о тюрьме и всех моих злоключениях и приключениях. Пишу по-французски. Книга будет издана в Париже, надеюсь, в этом году.
Я смотрела на Филиппа и думала о том, как неожиданно многогранен оказывается человек. Как в нем уживаются осторожность и храбрость, рассудительность и безрассудство, молчаливость и талант рассказчика, медлительность и быстрота реакции (в нужную минуту), материальная бережливость и душевная щедрость. Обычный библиотекарь, с заработком прямо-таки ниже среднего, разъезжающий на престарелой, не единожды битой развалюхе, на поверку оказывается бывшим богачом-аристократом, опальным полковником, зачинщиком военного переворота. Хотя, думаю, аристократ не может быть бывшим, аристократизм – это навсегда. Богатство можно иметь от рождения, накопить, потом потерять и, если повезет, обрести снова. Я начинала догадываться, откуда взялся первичный капитал для покупки первой кооперативной квартиры. Думаю, что не все имущество на Гаити было утрачено Филиппом. Нашлись какие-то каналы, восстановились старые связи… И еще… бродяга с грязными косичками, наверное, говорил правду. Филипп, конечно же, знал его. Кого спасал Филипп? Меня или себя? Похоже, нас обоих. Чтобы докопаться до истины, нужно было очень глубоко копать. Но это уже другая история…
Вскоре после случая с бродягой Филипп вышел на пенсию и уехал во Флориду. Какое-то время мы переписывались, потом, как это часто случается в жизни, наша переписка заглохла… Хочется верить, что он еще жив, мой гаитянский босс в веснушках, и благополучно рассекает небо между Флоридой, Нью-Йорком и Парижем.