Опубликовано в журнале СловоWord, номер 52, 2006
«Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана.
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь письмена.»
I
>
Иван Алексеевич Бунин
Начните читать Бунина – будь то «Тёмные аллеи», «Лёгкое дыхание», «Чаша жизни», «Чистый понедельник», «Антоновские яблоки», «Митина любовь», «Жизнь Арсеньева», и вами тотчас завладеет, зачарует вас неповторимая Бунинская Россия со всеми её прелестными приметами: старинными церквями, монастырями, колокольным звоном, деревенскими погостами, разорившимися «дворянскими гнёздами», с её богатым красочным языком, присказками, прибаутками, которых не найдёте ни у Чехова, ни у Тургенева. Но это не всё – никто так убедительно, так психологически точно и в то же время немногословно не описал главное чувство человека – любовь. Бунин был наделён совершенно особым свойством: зоркостью наблюдения. С поразительной точностью он мог нарисовать психологический портрет любого виденного человека, дать блестящее описание явлений природы, смены настроений и перемен в жизни людей, растений и животных. Можно сказать, что он писал на основе зоркого зрения, чуткого слуха и острого обоняния. И ничто не ускользало от него. Его память странника (он любил путешествовать!) вбирала в себя всё: людей, разговоры, речь, окраску, шум, запахи. В бунинских рассказах персонажи неотделимы от природы, они растворяются в ней. К своему дару «видеть», «замечать», к дару «зоркости» Бунин относился всегда серьёзно. Уже в молодости завёл записную книжку и заносил в неё свои наблюдения, всё, что подмечал в людях, в природе, в окружающей жизни, при этом искренне радовался своим находкам: «…меня всё ранило – чуть не всякое мимолётное впечатление – и, ранив, мгновенно рождало порыв не дать ему, этому впечатлению, пропасть даром, исчезнуть бесследно…»; «…я жадно следил за каждым его движением, упиваясь своей писательской проницательностью»; «Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего, глядя на его спину, на его калоши, стараясь что-то понять, поймать в нём, войти в него…». Вошёл Бунин в русскую литературу поэтом, и его первый сборник стихов «Листопад» 1901 г., был отмечен Пушкинской премией.
II
О стилистическом мастерстве Бунина я хочу сказать на примере одного из моих самых любимых рассказов – «Лёгкое дыхание», – написанного в 1916 году. По своим художественным достоинствам этот коротенький рассказ можно считать шедевром русской классической литературы. Cодержание рассказа весьма печальное: молоденькая, хорошенькая гимназистка, избалованная состоятельной семьёй, поклонением и любовью сверстников-гимназистов, вступает в случайную половую связь с 56-летним помещиком, другом её отца, затем соблазняет казачьего офицера, уверяя в своей любви и обещая выйти замуж. Но вскоре она признаётся, что обманула его, что замуж за него не пойдёт, что просто поиздевалась над ним, и в подтверждение своих слов даёт прочитать дневник с описанием предыдущей связи со старым помещиком. Оскорблённый офицер тут же на вокзале застрелил её. Вполне жизненная история отвергнутой любви, ветрености, мести за обманутые чувства, которая должна оставить у читателя неприятный «осадок». Сюжет сам по себе не уникален, может повторяться в разных временных условиях по-разному. Ничего светлого, положительного выйти из этого не может. Бунин преподносит эту историю читателю в такой композиции, которая облегчает впечатление тяжёлой драмы, создавая нужный автору эффект. Достигается это за счёт расположения событий в рассказе. От перестановки мест событий дух рассказа изменился. Впервые этот приём у Бунина заметил и оценил в 1926 году Лев Выготский1 в книге «Психология искусства». Начни Бунин этот рассказ с описания жизни Оли Мещерской со всеми её перипетиями, доведя до кульминационного момента – признания казачьему офицеру, мы бы уже напряжённо ждали развязки. И после развязки мрачного плохого настроения не избежать. Бунин гениально начинает рассказ с кладбища и портрета Оли Мещерской в медальоне дубового креста, с поразительно живыми и радостными глазами. Дальше описание детских лет и короткой гимназической жизни даётся в прошлом грамматическом времени. Мы узнаём о её последней зиме, о событии, случившемся прошлым летом, и об убийстве. Всё это вмещается в три с половиной странички, дальше ешё полторы странички, как бы ещё рассказ в рассказе. В нём Бунин раскрывает нам замысел названия – «Лёгкое дыхание». И как гениально Бунин завершает рассказ, освобождая нас от тяжести только что прочитанной драмы. Пока мы читали историю Оли Мещерской, никакого упоминания о лёгком дыхании не встретили. Но вот классная дама в конце рассказа, посетившая могилу, вспоминает подслушанный ею однажды во время перемены разговор Оли Мещерской с её любимой подругой Субботиной: «Я в одной папиной книге, – у него много старинных, смешных книг, – прочла, какая красота должна быть у женщины…Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, чёрные кипящие смолой глаза, – ей богу, так и написано: кипящие смолой! – чёрные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного рука, – понимаешь, длиннее обыкновенного! – маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округлённая икра, колено цвета раковины внутри, покатые, но высокие плечи, – я много почти наизусть выучила, так всё это верно! – но главное, знаешь что? – лёгкое дыхание! А ведь оно у меня есть, – ты послушай, как я вздыхаю, – ведь, правда, есть?»
Этот разговор о женской красоте, в его наивной непосредственности, сам по себе «смешной», уничтожает впечатление, произведённое на нас ветреной гимназисткой и её гибелью. И последняя фраза приводит нас снова к началу своим заключительным аккордом, давая рассказу его философское лёгкое дыхание: «Теперь это лёгкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре…».
Прочтите этот рассказ, и вы удивитесь его изяществу, мастерству и совершенству. Жизненный миг и вечность, любовь и смерть, любовь и разлука – излюбленные темы бунинских коротких новелл, и написаны они тем прекрасным, блистательным русским языком, который русские литераторы утратили не только в эмиграции, но и в России.
III
В мою жизнь Бунин вошёл недавно и «захватил», как в своё время Цветаева. В середине шестидесятых я прочитала небольшой сборник «Тёмные аллеи», рассказы мне понравились. После чтения в шестьдесят девятом году «Писем Цветаевой к Тесковой» к оценке Бунина я подходила через призму цветаевской оценки и её точки зрения. Цветаева Бунина – человека не любила, я любила Цветаеву, и оставаясь ей верной, к Бунину относилась равнодушно, да и глубины-правды описываемых им чувств в «Тёмных аллеях» разглядеть не умела. Радость узнавания Бунина пришла ко мне здесь в эмиграции, и возрастает с каждым прочитанным рассказом. В годы молодые, когда нам следовало читать его замечательные произведения, радоваться им, духовно обогащаться, учиться на них, они были специально изъяты и скрыты от нас. А ведь и он, и Цветаева, и многие другие талантливые писатели, ставшие эмигрантами, сочиняли в расчёте на нас – «племя младое, незнакомое», родившееся в России после них. По воле тех, кто был у власти печатания книг в стране, нас завалили зарубежной классикой. Хотя доставались книги с трудом и по блату, мы читали Хемингуэя, Цвейга, Мопассана, Мериме, Моэма, Стейнбека, Фолкнера, Сэлинджера, Апдайка, Капоте и т.д. Зато имя Бунина и других эмигрантов было насильственно предано забвению. На русском отделении филологического факультета Ленинградского Университета в 1960 – 1963 годах мне не разрешали писать курсовые работы по Цветаевой, а моему сокурснику – по Саше Чёрному.
Бунин и Цветаева не терпели друг друга взаимно. Но Цветаева пронесла через годы уважение и любовь к Вере Николаевне Муромцевой2 – жене Бунина, переписывалась с ней, делясь в письмах жизненными заботами и тревогами, посвятила ей замечательную прозу «Дом у старого Пимена». Когда Бунин был удостоен Нобелевской премии, Цветаева в письме к Тесковой3 выразила своё несогласие: по её мнению, премию должны были присудить Горькому или Мережковскому, а не Бунину. Она писала: «…если Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи, то Мережковский – эпоха конца эпохи, и влияние его и в России, и за границей несоизмеримо с Буниным, у которого вчистую влияния ни там, ни здесь не было.» С Цветаевой в те годы, видимо, многие соглашались, особенно в кругу Мережковского-Гиппиус. Но премия в 1933 году была присуждена Бунину, и, как теперь я твёрдо убеждена, не напрасно.
Бунин покинул Россию в феврале 1920 года с прочно укрепившейся за ним репутацией даровитого крупного прозаика и поэта, с двумя Пушкинскими премиями и званием почётного академика Российской Академии наук. Его произведения были отмечены в дореволюционной критике многочисленными статьями литературоведов и писателей, в числе которых А.Блок, А.Куприн, К.Р., И.Анненский, З.Гиппиус, К.Чуковский, В.Брюсов, М.Волошин, М.Гершензон, Г.Чулков. К моменту эмиграции из России Бунин не был «незаметным» или «малоизвестным» писателем. Однако он стал таковым в Советском Союзе после отъезда. Имя его было включено в циркуляры запрещенных авторов как для переиздания книг, так и для ввоза из-за рубежа, независимо от их содержания и политнаправленности, на основании указа по Главлиту РСФСР от 1927 года, а имеющиеся были изъяты из пользования в библиотеках. Таким образом, произведения его не были известны советскому читателю. Бунин же всю свою последующую жизнь в эмиграции продолжал писать о России, и только о России. И с какой памятью! И с какой любовью!
Цветаева однажды написала: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет её лишь вместе с жизнью…»
Бунин: «Россию, наше русское естество мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не чувствовать её». Андрей Седых4, работавший секретарём у Бунина в нобелевские дни, писал: «Бунину не надо было жить в России, чтобы писать о ней, Россия жила в нём, он был – Россия».
Чем больше читаешь Бунина, тем больше наслаждаешься этим красивым, богатым, живым, разнообразным бунинским языком. А его рассказы о любви – их можно читать и читать, и перечитывать снова и снова, как ваши самые любимые стихи из Пушкина, Цветаевой, Пастернака, читать вслух друзьям, «открывать» и дарить красоту бунинского слова любимым. Кто ещё с такой поэтической страстностью, с таким темпераментом и жаром написал о любви, о любви женской, о любви к женщине. Не удивительно, что лучшие из своих рассказов Бунин написал в тяжелейшие годы жизни, в годы нужды материальной, голода, холода, покинутый своей возлюбленной, надеясь на её возвращение, страдая и мучаясь ещё сильнее, когда она вернулась, чтобы пережить в Грассе трудное военное время, вернулась не одна – с подругой. История знает много примеров, когда страдающий гений создаёт шедевры.
В эмиграции бытовало мнение среди писателей, отдалённо знавших и изредка встречавших Бунина, что человек он с отвратительным характером, злой, желчный, ироничный, самовлюблённый, с замашками русского барина и вдобавок скупой. Цветаева называла его «холодным, жестоким, самонадеянным барином». Но есть неопровержимые факты, свидетельства друзей, освещающие его с другой, человеческой стороны, указывающие на богатство и щедрость души Бунина.
В книге «На берегах Сены» Ирина Одоевцева5 приводит отзыв Марка Алданова6 о Бунине: «Для меня, когда Бунин в Париже (разговор происходил в 1930 году, когда Бунин большую часть года проводил в Грассе), наступают похожие на праздник «бунинские дни». Да, я их так и называю «бунинские дни». Присутствие Бунина всё как-то меняет и украшает. И жить и дышать становится как-то легче оттого, что он здесь. После каждой встречи, каждого разговора с ним я чувствую себя бодрее, лучше. Будто побывал у моря или в горах. Отдохнул. Помолодел душой. Никто на меня так благотворно не действует, как Иван Алексеевич. У него, действительно, какая-то магическая власть над душами, умами и сердцами». И дальше она пишет: «Алданов не только от присутствия Бунина, но просто даже говоря о нём на моих глазах оживился и помолодел. А за минуту до этого он казался таким усталым и грустным.»
А вот отзыв Георгия Адамовича7, написанный уже в 1963 году, через 10 лет после того, как Бунина не стало: «Кто знал его, кому случалось провести в его обществе час – другой, в особенности, когда бывал он в ударе, согласится, что разговорной талантливости его нельзя было противостоять. Но при напускной резкости, при склонности всё свысока вышучивать и надо всем посмеиваться, в нём безошибочно угадывались и душевные сокровища, которых он как будто сам стеснялся. Нежность? Истрёпанное, мёртвое слово, которое не знаю, однако, каким другим заменить.»
Литературные заработки Бунина, как и всех русских писателей в эмиграции, были весьма скудными. Несмотря на постоянную нужду и недоедание, Бунин помогал другим выживать: у него подолгу гостили (иногда задерживаясь на годы) молодые начинающие писатели, которым он помогал войти в литературу (Николай Рощин8, Галина Кузнецова9, Леонид Зуров10). Во время войны, скрываясь от нацистов, оккупировавших Париж, попросился на несколько месяцев Александр Бахрах11 и остался почти на четыре года; на какое-то время у него нашли приют бежавшие из Парижа от немцев муж и жена Либерманы, Е. Жирова (жена Н. Рощина) с маленькой дочкой Олечкой, к которой Бунин очень привязался и писал для неё детские стихи, подруга Галины Кузнецовой – Марга Степун12. Одна из записей в его дневнике: «11.3.41 г. …Сейчас десять минут 12, а Галина и Марга и Бахрах только что проснулись. И так почти каждый день. Замечательные мои нахлебники. Бесплатно содержу троих, четвёртый, Зуров, платит в сутки 10 франков.» Зуров редко имел гонорары за свои публикации и большей частью, как и остальные, жил бесплатно. В феврале 1945 года в письме к Я.Б.Полонскому13 Бунин писал: «…Зуров сидит на моей шее 15 лет, не слезая с меня, шантажируя моей великой жалостью к Вере Николаевне, из-за которой я не могу выгнать его…»
В 1933 году, получив Нобелевскую премию – чек на 800.000 франков, Бунин передал 120.000 франков в фонд помощи бедствующим писателям-эмигрантам. Подарил 5000 франков нуждавшемуся А.Куприну, разным писателям дарил, кому тысячу, кому – две, писала в «Грасском дневнике» Галина Кузнецова. Став на короткий срок почти миллионером, Бунин не приобрёл для себя ни квартиры в Париже, ни дома в Приморских Альпах, где прожил, снимая жильё, 30 лет. Будучи человеком абсолютно непрактичным и нерасчётливым, он раздавал деньги в долг ненадёжным людям, не вернувшим долгов; одной бедной женщине оплатил зубы, другой купил одежду и, конечно, кутил широко, по-русски, по-барски в барах-ресторанах. Примерно через два-три года от Нобелевской премии остались «рожки да ножки» и воспоминания, Бунин с женой и гостями, которых всегда хватало при его гостеприимстве, снова погрузились в бедность.
В сентябре – октябре 1940 года, живущий впроголодь, страдающий от жестокой болезни, сопровождавшейся кровотечениями, слабостью, головокружениями, Бунин написал более двенадцати рассказов, среди них замечательные жемчужины: «В Париже», «Галя Ганская», «Генрих», «Руся», «Антигона», «Зойка и Валерия». 4 апреля 1941 года закончил «Натали», внёс окончательную правку в «Тёмные аллеи». Все эти рассказы, казалось бы, разные, но они все, в общем, об одном: о вечном поиске простого человеческого счастья на земле. Точными, сочными, яркими, незабываемыми образами выписана бунинская Россия во многих из них; о страстной, темпераментной натуре автора догадываешься, читая их.
11 ноября 1943года Бунин пишет Борису Зайцеву14: “…у меня набралась целая новая книга (вся о любви, простите пожалуйста!) …книга эта называется по первому рассказу «Тёмные аллеи» – во всех следующих дело идёт, так сказать, тоже о тёмных, чаще всего весьма жестоких «аллеях любви» …нынешней осенью всё хотелось писать и писал что-нибудь милое, пустяковое, весёлое из любовных делишек – что ж всё думать о смерти и дьявольских делах в мире! Боккаччо написал «Декамерон» во время чумы, а я вот «Тёмные аллеи».”
А 1 декабря 1950 года Фёдор Степун15 писал Галине Кузнецовой, жившей в то время уже в Америке: » …недавно, готовя статью о Бунине, перечитывал «Тёмные аллеи». …Я с такою силою увидел приезд худого генерала и с такою галлюцинирующею силою и точностью вслушивался в его разговор с тою, которую он некогда любил, что … перехватило горло и навернулись слёзы.»
IV
Большой любитель пешего хода, в революционные дни Бунин каждый день отправлялся в длинные прогулки по Москве и записывал, записывал всё увиденное и услышанное в свой дневник. Уезжая из Москвы в мае 1918 года, он спрятал этот дневник, который найден уже не был, но цепкая бунинская память сохранила многое из записанного, и эти воспоминания вместе с дневниками периода 1918 по 1920 годы, когда Бунин жил в переходившей из рук в руки Одессе, легли в основу его книги «Окаянные дни», явившейся беспрецедентным документом своего времени. Бунин был рыцарем слова и духа традиций классической русской литературы: ни в России, ни в эмиграции он не примкнул ни к каким новым течениям в литературе. Прекрасный поэт, гениальный прозаик, он был острый и честный публицист. Не только за «Окаянные дни» ненавидели большевики Бунина, называя «Великим Инквизитором», но и за публицистические статьи в газетах, за гневный отклик на очерки Герберта Уэллса, посетившего Советы в октябре 1920 года, принятого Лениным и опубликовавшего восторженный отчёт о визите, за его трёхчасовые выступления с речами и лекциями в переполненных залах, где публика подолгу аплодировала ему.
Бунину – никому другому! – было направлено в 1927 году тайно пересланное из Советской России письмо группы писателей – «Обращение к писателям мира» – коллективный протест против советского режима, проскочивший под опускавшийся «железный занавес» от кучки смельчаков в начале «сталинской эры». Вот неполный отрывок письма, взятый мною из статьи Юрия Мальцева16 «Забытые публикации Бунина»:
«Почему вы, прозорливцы, проникающие в глубины души человеческой, в душу эпох и народов, вы, ухо, глаз и совесть мира, почему вы проходите мимо нас, обречённых грызть цепи нашей тюрьмы! Почему вы, воспитанные на творениях также и наших гениев слова, молчите, когда идёт удушение нашей литературы в её зрелых плодах и её зародышах! … откликнитесь! Нам нужна только ваша моральная поддержка, ваше моральное осуждение жесточайшей из деспотий, которой является коммунистическая власть в России. … Мы лично гибнем. Многие из нас уже не в состоянии передать пережитый нами страшный опыт потомкам. … Из нашей могилы заклинаем вас: вслушайтесь, вчитайтесь, вдумайтесь в наше слово!»
17 июля 1927 года письмо было опубликовано в Париже (газета «Возрождение») с призывом Бунина: «К писателям всего мира обращаюсь и я, да, вслушайтесь, вдумайтесь, отзовитесь на этот потрясающий вопль! … совесть мира, «прозорливцы», что же молчите вы, глядя на то, что творится рядом с вами в цивилизованной Европе, в христианском мире? … У меня горит лицо от стыда за себя, за свою новую, может быть, напрасную попытку, – и всё-таки я снова и снова говорю: отзовитесь!»
Бунин для Сталина был как больной зуб, который нужно залечить или выдернуть. Работа по осуществлению такого проекта началась, видимо, уже в двадцатые годы. Известно, что начинавший писатель Николай Рощин, чаще других гостивший у Бунина в Грассе, вернувшийся в 1946 году в Советский Союз, был агентом НКВД. Вполне возможно, что Леонид Зуров, живший у Буниных с 1929 года и до конца жизни обоих супругов, был также тайным агентом Москвы. Уже в цитированном выше письме от 10 февраля 1945 года Бунин писал дальше о Зурове: «…теперь, ставши «другом советского отечества», совсем распоясался, орёт, что, «теперь всё общее», …что он будто бы имеет какие-то «исключительные полномочия» реквизировать для себя какую угодно квартиру, грозит на меня доносом за мою якобы малую любовь к России…» В «Грасском дневнике» Г.Кузнецова записала о приезде из Ленинграда в 1931 году молодой супружеской пары, посетившей Бунина и рассказавшей, как хорошо живут Алексей Толстой и другие писатели. В ноябре 1936 года, незадолго до пика сталинского «кровавого террора», произошла якобы случайная встреча в парижском кафе Бунина с Алексеем Толстым, во время которой последний активно уговаривал Ивана Алексеевича вернуться: «В Москве тебя с колоколами бы встретили, ты представить себе не можешь, как тебя любят, как тебя читают в России…». На что Бунин ответил: «…с колоколами, ведь они у вас запрещены.» . Были звонки от Лили Брик Эльзе Триоле – с просьбами к Бунину, которые передавались через Тэффи17 , прислать в Москву его новые произведения, якобы для публикации. Это была запланированная игра – поймать Бунина на наживку или приручить. Летом 1946 года Сталин и Молотов снарядили Константина Симонова в секретную миссию в Париж с заданием вернуть Бунина. Перед этим Бунина начал обхаживать Советский посол Богомолов. Симонов несколько раз пригласил Бунина и Тэффи в дорогой ресторан – мало того: по его заказу самолётом из Москвы были доставлены из Елисеевского магазина в Париж лучшие закуски, водка, чёрный хлеб, устроен шикарный обед. Симонов в своих воспоминаниях писал, что обед состоялся в доме у Бунина, но присутствовавший на обеде Георгий Адамович вспоминал, как в начале этого пышного обеда Бунин «как будто закусил удила» и задавал Симонову ехидные вопросы о Бабеле, Пильняке, Мейерхольде, спрашивая: «Где они сейчас?» На что Симонов по-солдатски отвечал: «Не могу знать». Адамович подчёркивает, что знаменитый обед, ставший притчей во языцех в парижском литературном обществе, имел место в доме у писателя Бориса Пантелеймонова, а не у Бунина, как пишет Симонов.
Несмотря на бедное, полунищенское существование и заманчивые, завидные посулы Константина Симонова и советского посла Богомолова (Бунин, вполне возможно, и «колебался» – а кто бы «не», – но решение его осталось твёрдым), он «домой» не вернулся и «великодушно» предложенное «подданство Советское» не принял. К самой «приманке» – Указу Советского правительства от 14 июня 1946 года о восстановлении гражданства в СССР для бывших подданных Российской империи – отнёсся благосклонно. Некоторые писатели, оставаясь в эмиграции, взяли себе советские паспорта. Но не Бунин! За благосклонность свою поплатился.
В результате присутствия на обеде, контактов с Советским послом по поводу издания его сочинений, отзыва в пользу Указа о гражданстве, в антисоветски настроенном кругу писателей Бунина обвинили в предательстве, готовности «продаться» большевикам, бывшие друзья стали недругами, большой личной неприятностью было открытое письмо М.С.Цетлиной – объявление о разрыве тридцатилетней дружбы, связывавшей М.А.Алданова, Цетлиных18 и Бунина. Это тяжело переживалось им, но гордость не позволяла оправдываться за ложные слухи, и только близкому другу писал он, рассказывая о происходившем.
Последовавший позже уход из «Нового журнала» его основателя, издателя и соредактора М.А.Алданова, который всегда оставался верным поклонником таланта и человеческих достоинств Бунина, связан с разрывом Цетлиной с Буниным, о чём Алданов подтверждает в письме М.С.Цетлиной 7 января 1949 г.
Вернуть великого писателя на родину не удалось, но вся эпопея по «возвращению», безусловно, принесла нездоровью Бунина большой вред: в течение многих лет его нервировали, зная его необеспеченность, будоражили лжепредложениями издавать его «Собрание сочинений» огромными тиражами, приводили в ярость, фальсифицируя в просоветской печати содержание интервью, частных разговоров с ним.
(Из письма к М.А.Алданову) 28 июня 1946 года: «…сегодня меня просто на удивление дико оболгали – давал «интервью» (всего одну фразу) при свидетелях, но это не помешало оболгать меня – и исказить некоторые мои слова, сказанные уже в частной беседе: я, например, говорил: «на завтраке некоторые напились на радостях» – а в газете: «мы выпили на радости» и т.д.». «Бесстыдство этой стервозной газеты дошло до того, что напечатали, будто я послал привет и пожелание успеха ей.»
30 июня 1946 года Бунин послал опровержение в газету «Советский патриот» и копию в письме Марку Алданову.
Письмо в редакцию: «…позвольте заявить в ближайшем номере Вашей газеты мой протест по поводу интервью со мной, напечатанного в «Сов. Патриоте» от 28 июня. Я твёрдо и при свидетелях заявил В.Курилову, автору этого интервью, что даю ему право опубликовать только одну мою фразу, выражающую только одно – мою скромную мысль о значительности для русской эмиграции Указа 14 июня. Несмотря на это, в «Сов. Патриоте» напечатано было нечто совершенно иное: описание моего то якобы «скорбного», то якобы «взволнованного» лица и целый набор восторженных фраз, которых я и не думал произносить, – вплоть до заключительной фразы всего этого интервью, резко исказившего выдуманными за меня словами даже тот частный и краткий разговор, на который я был вызван моим собеседником. Ив. Бунин. 30 июня 1946 года.»
5 июля 1946 года газета опубликовала опровержение. Это подтверждало, что Бунин никогда не менял своих позиций по отношению к большевикам, не изменял своим принципам и в Советский Союз возвращаться не собирался.
Эпилог
У Сергея Довлатова есть рассказ «В тени чужого юбилея», о том, как летом 1968 года ему предложили написать сценарий документального фильма о Бунине к приближавшемуся столетнему юбилею. Сценарий был им написан, отослан в Москву на киностудию, а дальше цитирую конец этого рассказа:
«Наивный Серёжа! Гуревичу не верьте. Вот истинные причины отказа. Бунин нахально родился в 1870 году. Почти одновременно с товарищем Лениным. Юбилей вождя мирового пролетариата, конечно же, затмил юбилей белоэмигранта. Короче, ваш изысканный Бунин провалился, мой неотёсанный Шолохов оплачен и запускается в производство. Целую. Ваш Евгений Рейн.»
Дело в том, что Иван Алексеевич Бунин родился в один год с «отцом Великой Октябрьской революции», чем сумел испортить празднование своего столетия, т.к. в ХХ веке этот юбилей ещё отпраздновали Ленину.
Умер Иван Алексеевич Бунин в один год с «отцом всех народов», «корифеем всех наук», «великим кормчим социализма», пережив того на 8 месяцев.
Иван Алексеевич Бунин – последний русский классик, первый русский Нобелевский лауреат, гениальный стилист русской литературы, трагически боявшийся смерти при жизни, перешедшей в бессмертие.
Примечания:
1 – Л.С.Выготский (1896–1934). Выдающийся психолог.
2 – В.Н.Муромцева-Бунина (1881–1961). Вторая жена И.А.Бунина.
3 – А.А.Тескова (1872–1954). Чешская писательница, переводчица.
4 – Андрей Седых (1902–1994.) Писатель, журналист.
5 – И.В.Одоевцева (1901–1990). Поэтесса, писательница.
6 – М.А.Алданов (1886–1957). Писатель, литературный критик.
7 – Г.В.Адамович (1892–1972.) Поэт, литературный критик.
8 – Н.Я.Рощин (1896–1956). Писатель, прожил у Буниных почти 20 лет.
9 – Г.Н.Кузнецова (1900–1976). Писательница, последняя любовь Бунина.
10 – Л.Ф.Зуров (1902–1971). Писатель.
11 – А.В.Бахрах (1902–1985). Литературный критик, мемуарист.
12 – М.А.Степун (1903–1972). Оперная и эстрадная певица.
13 – Я.Б.Полонский (1892–1951). Литератор, знакомый семьи Буниных.
14 – Б.К.Зайцев (1881–1972). Писатель, близкий знакомый Буниных.
15 – Ф.А.Степун (1884–1965). Философ, писатель, литературный критик.
16 – Ю.В.Мальцев (р. 1928). Писатель, литературовед, критик, автор статей и книги о Бунине, изданной в Германии в 1994 году.
17 – Н.А.Тэффи (1872–1952). Писательница, сестра поэтессы Мирры Лохвицкой.
18 – Цетлины (супруги): М.О.Цетлин (1882–1945) – поэт, литературный критик, издатель-редактор «Нового журнала»; М.С.Цетлина (1882–1976) – меценатка, издательница, доктор философии.