Опубликовано в журнале СловоWord, номер 50, 2006
У тебя коса достигает до,
чудеса вместо глаз, только снега идут
вкривь и вкось, ротой берут редут.
У таких снегов — каждый штык на весу.
Я твою косу за тобой несу
на плече, как и надлежит бойцу.
Этой вьюги мне не нарисовать.
Это вездесь сейчастья, слава или слова.
Рисовую похлёбку вьюги свари сама.
Пусть она в дырявом кипит ведре,
в проходном дворе обжигает рот,
пусть она добирает “ре”.
Пусть метёт в ладонь окраину со стола.
Это света честные построма,
чтоб тянула местного неба арбу страна.
Так шрапнель от голени до бедра
заголяет город, что горе да не беда
бычьи туши извёсток выдраят добела.
До утра хотябрь месяц пропах не хной,
но басмой твоих волос, а там запахнёшь за мной-
глухоманью солнце целое выдадут на гора.
* * *
В июльских латках, в световых заплатах
у пополудня вывернут рукав.
Ищи-свищи, кто виноват, кто прав.
Булыжников таращится икра в
небес подмётки, городов саратов.
Не ищется добра ни от бобров,
ни от соседа. Серба сербу брат,
по пояс в шапке, бродит молдаванин.
Впотьмах висит холщовая вода,
болтается вагон её, товарен,
раскидывая степью города.
Смежая сутки, пахоты пустырь
завален ливнем, гомоном и дымом,
и вбит завод, как в дьявола костыль.
Тем проще вброд, дворами, тылом, чтоб
проваливались разве что по дырам
в закатах товарняк и губошлёп.
Там в световых заплатах поезда
растягивают рельсов пуповину
в несметное грядущее, когда
оно лишь способ света и вода,
в которую, зайдя наполовину,
забрасывает небо рукава.
* * *
Николай Нидворяша, спой мне грустное дореми,
как на воре шапкой горит звезда,
как свобода приходит с наганом, и до Рени
жирная неба пашется борозда.
С пересадкой поезд считает свои глотки:
чемоданы, пасынков. Обыкновенно здесь
при хронических мохерах носят вязаные платки,
и событья безжалостны, вопреки нужде.
Как значок зажимает девочка в кулачке,
так заначки свои сторожила жизнь.
Там горбатый ворон с пеночкой на зрачке,
чайник, шарф и дорога. Иди ложись,
сосчитай от одного до сна.
На последний стук переходит слух.
Тишина — как в ухе саднит блесна,
и как волчий билет, не уйдёт из рук.
* * *
Перекинься словом, и грустно как-то.
Доведётся свидеться, Бог свидетель.
Небольших окрестностей устна карта,
и накинув ельника мокрый китель,
мимоезжий видит из-под ладони
небеса, скрипучей восьмёркой вписан
колеса, как в вечность. Ни я, ни он не
угадаем будущего по птицам.
Что им, птицам, слово, сей пыль на ветер
неподъёмнее трёх вокзалов.
И растут на свете сырые дети
не затем, что он или ты сказал об.
Просто сосны вечера утренее
по дорогам сушат свой брус и гарус,
и уходит воля твоя правее
колеи, где ёжишься, просыпаясь.
* * *
Прогалины лупают из-под снега.
Тени сглатывают извёстки.
Всем околоткам света
тыкать носом в клочок без вести.
Беги, вагончик, денёк погожий
пропах водою, спеши, прохожий,
всего только жить, и всё же
только лишь жить, и всё же.
Стаями гибнет рыба света в истоках марта.
Сбереги жену мою, двух детишек,
слышишь, мойра, мария, марта,
или вся твоя книжка мнишек.