Опубликовано в журнале СловоWord, номер 50, 2006
Пароход отходит от причала
–Уходит целое поколение философов! – обрушился на меня дядя Миша, едва мы успели с ним поздороваться у него дома. – Целое поколение! Не кого-нибудь – философов!
– Как это? – с порога озадачился я и даже почувствовал себя чуточку виноватым. – Каких философов? Куда уходит?
Старик не ответил на вопрос: до моего прихода он, верно, выстроил здание мысли достаточно высоко, и теперь предлагал мне подниматься к вершине без остановок.
– Помните, что вышло, когда Ленин погрузил всех российских умников на один пароход и вывез за границу? Что вышло со страной?
– Ну, – тоном ученика (д.М. не очень-то терпит возражения) произнес я, – страна надолго впала в состояние строительства коммунизма.
– Вот именно: впала в состояние! Теперь видно, что ваша жена врач. Впала в ненормальное состояние, и ее некому было лечить. Кто еще пытался давать медицинские советы, того верный ученик Ленина грузил в вагоны и отправлял куда подальше.
И сейчас тоже готовится к отплытию пароход…
Я почувствовал себя в роли человека, который пропустил важнейшее событие и оказался перед лицом неминуемой катастрофы.
– Дядя Миша! Что-то произошло?
– Беда уже не за горами. Увидите, все скоро полетит в тартарары. Потому что следующее поколение ничего собой не представляет. Оно деградирует прямо на глазах.
Дядимишиным речам не всегда можно доверять – как, впрочем, речам всякого, кто говорит не по бумажке. Но слушать их интересно: запальчивость тоже может быть права (проценты правоты определяются слушателем в каждом конкретном случае). А я, снова представляя моего постоянного собеседника “во всей красе”, за что, как говорится, купил, за то и продаю.
– Скажите, – вдруг повернул тему мой собеседник, – какую вы получали зарплату Там и Тогда?
– 201 рэ, – снова послушно ответил я. – Если я зарабатывал больше этой суммы, резко увеличивался подоходный налог, так что горбатиться не имело смысла. Советский человек, – высказал я наболевшее еще тогда, – не должен был думать о деньгах, главная его забота была – всемирная революция. Я работал журналистом…
– Значит, вы были в первых рядах, – уточнил старик. – И как результаты?
– Американский эсэсай… Дядя Миша, – в третий раз прервал я говоруна, – вы меня сначала оглоушили своими “философами”, а сейчас выкручиваете что-то совсем непонятное. То одно, то совсем другое. У меня уже ум за разум!
– Следите за нитью моего рассуждения, – важно посоветовал мне собеседник, – и может быть, вы поймете, что я имею в виду.
Вот вы, – продолжил он, – в шесть вечера переставали делать всемирную революцию за 201 рэ – чем вы занимались с шести?
– Ну… я был молод…
– Понятно. По вашему тону я уразумел, что Че Геварой вы не были. Значит, “водка-лодка-и молодка”?
– А после, между прочим, – не остался я в долгу, – идут “кино-вино-домино”.
– А еще после, – мирно продолжил старик, – “кефир-клистир-сортир”. Куда денешься? Но это все поговорки. Это для смеха. У нас же с вами серьезное дело. Ответьте мне лучше вот на какой вопрос: чего нет, не было и не будет у американцев и чего у нас, у советских, всегда было вдоволь?
– У американцев?.. Не было?.. Ну, дядя Миша… Так сразу и не…
– Господи! – прождав минуту моего смятения, воскликнул д.М. – Что вы вспоминаете наши пустые магазинные полки, объявления “Мяса нет”, “Рыбы нет”, “Мест нет”, “Ничего нет”, “Закрыто на обед”, “Переучет”, наши переполненные троллейбусы и автобусы, наши очереди и так далее, – это же все видно по вашим глазам! Я вам помогу… – Старик смотрел на меня с сочувствием. – Я скажу вам, чего американцам всю жизнь будет недоставать, чтобы не то что догнать нас, – чтобы хоть чуточку приблизиться к нашим прошлым высотам…
Дядя Миша выждал еще целую минуту. Я молчал.
– Им вечно будет не хватать… – подняв палец, сообщил он торжественно, – нашего свободного времени!!!
– Так вот вы о чем!
– Свободные минуты и часы у нас были во время работы – вспомните “курилки” во всех учреждениях, где мужики околачивались по полдня, травя анекдоты и изгаляясь над советской властью, которая и предоставила им свободное время для трепа; его давали на беготню по магазинам, на пустяковую болезнь, на “шеф, я отлучусь ненадолго, можно?”. Ну а после шести…
Дядимишин глубокий вздох сказал больше, чем слова.
– После шести начиналась настоящая жизнь. Мужское население города, серьезное – я имею в виду возраст царя Соломона или чуть меньше – собиралось в кучки: кто за пивом, кто за домино, кто за картами, кто отправлялся в гости посмотреть телевизор, кто накрывал стол у себя – и какие тут и там по временам зачинались разговоры!
Главное – нам было о чем поговорить. Советская власть, кроме свободного времени, давала еще пищу для размышления. Нам было что сопоставлять (наверно, в этом был идеологический ее просчет). Давайте вместе вспомним то, к примеру, что будило наше воображение. Возьмем самое простое, возьмем то, что мозолило всем глаза с утра до ночи. Возьмем плакаты. Обещания и призывы партии.
Вот они: “Наше поколение будет жить при коммунизме!”. Согласитесь: хорошая тема для раздумья. “Через двадцать лет каждая советская семья будет иметь отдельную квартиру!”. Ха-ха… “Удвой удой, утрой удой – не то пойдешь ты на убой!”. Прямо не ферма, а НКВД! “Совесть – лучший контролер”. Пусть сперва кто-нибудь скажет мне, что такое совесть при социализме. Вот где тема для разговора! “Повернем социализм лицом к трудящимся!”. Интересно, а каким местом он был повернут к нам до этого призыва? Или совсем уж загадочный: “Сделал сам – помоги другому!”
Правда, эти афоризмы будят мысль?
В какие глубины, сопоставляя то и се, опускались собеседники, на какие, горячась, взбирались высоты! Там, за пивным столом, спорили канты, фейербахи и гегели!
А какие анекдоты всесоюзного значения выставлялись в ответ на призывы! И про портрет Пушкина в кабинете КГБ, и про Эйзенхауэра, который был виноват в том, что в Советском Союзе нет сливочного масла, и про очередь “за Драйзером”, и про “другой глобус”, и про новое в физике: когда стук доходит быстрее, чем звук…
Анекдоты – это были те таблетки, которыми мы лечились от ненормального состояния.
Американские мыслители с их “I am sorry” нам в подметки не годились, тем более, что они мыслили только за деньги и лишь в световой день, то есть от и до, а мы – за голый интерес и, что называется, до хрипоты, до собачьего лая. До момента истины…
Дядя Миша замолчал, отдышался…
– Где сейчас эти наши философы? – вопросил он и поднял руки. – Где эти изощренные умы? Где оголтелые спорщики и авторы уникальных на ту пору афоризмов? Помните этот: “Мы живем в стране, где все явное рано или поздно становится тайным”? Или “Коммунизм минус электрификация всей страны”?
Так где сейчас эти философы? Они сидят на бордвоке на Брайтоне, они примолкли или уж вовсе замолчали. Им не о чем поговорить! Им не обо что острить мозги! Подчас они все же перебрасываются парой-другой слов, а то и фразой – но что она стоит по сравнению с когдатошней!
Ничто уже не будит их воображения, разве что большой плакат: “Может ли настоящий еврей верить в Иисуса Христа?..”, да и то ненадолго: за живое он не задевает; где Рим, как говорят, а где Крым?
Они сидят лицом к океану (за спиной у них вывески ресторанов и кафе) и смотрят, смотрят… Но перед ними лишь вода, чайки, волны; вода, чайки, волны…
Снова минута молчания.
– А что представляет собой наша смена? Она погибла. – Судя по виду дяди Миши, он сокрушен. – Какая философия? Какие глубины? Какие высоты?
Нашей смене и не до споров, и у нее нет на них времени. Когда случается вечеринка, они сидят с осовелыми глазами, и коли выпьют стопку, то либо ложатся спать в соседней комнате, либо спешат сесть в машину и уехать спать домой. Про чтение нечего говорить, даже Маринина им не под силу.
А если старики вдруг под рюмку разойдутся и начнут сыпать анекдотами, молодежь вытаращивает глаза: вот, мол, как, оказывается, жили люди!
Нашей смене не до споров. Да и о чем спорить? Здесь все ясно: вкалывай и сопи, как говорится, в две дырки. Зарабатывай деньги. На собственный дом, на неделю на Гавайях, на образование детей, на обеспеченную старость. Вот уж тогда поговорим: “I am sorry, I am sorry!”. И какой американец, скажите, догадается повесить на видном месте хватающий за душу плакат: “Остановись и подумай – все ли ты сделал для процветания капитализма?”.
Короче говоря, нам некому доверить свой багаж, свою инерцию, свой в конце концов уровень. А ведь мы уходим, уходим…. как пароход от причала, а там, где он кинет якорь, наши способности уже, наверно, не пригодятся…
Правда, какая-то надежда остается. Появился уже один, туманного свойства призыв: “Every breath counts. Save the air!”. Он заставляет мысль хоть как-то шевельнуться. Может, не все потеряно?
Но для осознания глубинного смысла таких вещей – они ведь еще будут – требуется свободное время. Где его взять?! А где взять любопытство?
– Дядя Миша, – осторожно заметил я, – а может, молодежь не так уж безнадежна? Может, она возродится?
– Вообще-то я думаю, – кажется, старик подводил итог своему запальчивому монологу, – что иногда, а возможно, и зачастую ум начинается со столкновения с глупостью. Если он ее осознает и оттолкнется, отпрыгнет от нее, отскочит – значит, как говаривал Горбачев, процесс пошел. Так на что же нам с вами остается надеяться? Ну, догадаетесь сами?
– Я догадался, дядя Миша. Полагаю, что этого добра достаточно в любой стране. Взять, например, бу…
– Ша! – сказал дядя Миша. – Давайте сменим тему. Тем более, что у меня есть что вам предложить.
Когда смеются города
Я пришел к дяде Мише, моему старому знакомому, лукавому старику, и застал его перед зеркалом в прихожей. Он оглаживал подтяжки, и я понял, что они новые.
– Знаете, на кого вы сейчас похожи? – с порога начал я общение.
– Примерно да, – ответил дядя Миша и бросил последний взгляд в зеркало. – В этом отношении я уже не заблуждаюсь. Сегодня утром я глянул на себя и понял: на грани исчезновения. Что делать? Но, слава богу, вспомнил – у меня же есть новые подтяжки!.. Так чем приятным вы меня угостите – вы ведь как вежливый человек правду все равно не скажете.
– Вы сегодня, в этих подтяжках, похожи на Ларри Кинга!
– Я вам скажу больше, – отозвался на известное имя старик, – у меня нынче еще и государственное, как у него, мышление! Я готов задавать важные вопросы кому угодно, даже президенту. Так они на меня подействовали. Смотрите, как быстро вы все заметили!
– Расскажете?
Мы сели в кресла, мой постоянный собеседник оттянул тугую подтяжку, отпустил и начал:
– Вообще говоря, подумал я сегодня, меряя новые подтяжки (смотрите, какие они яркие!), в каждой стране должна быть Служба Смеха. И не какая-то самодеятельная, с трудом терпимая государством, а утвержденная Cенатом. Впрочем, это давняя моя мысль, но нынче она окончательно оформилась… И этой службе нужно выделить не кабинет в мэрии, даже не офис, где будут околачиваться пятеро зубоскалов и ехидничать по тому или другому поводу по команде старшого, а… целый город, как это заведено в Европе. Целый город – как Габрово в Болгарии, как Одесса в бывшем Союзе, как Париж, который снабжал раньше шутками весь мир.
Почему город? Смеху должно быть просторно. Настоящий смех – он вроде грома, а гром не может резвиться в комнате. В комнате – это хихиканье. Второе: в городе шутят не по обязанности, не по должности, не за зарплату, не с 9-ти до 6-ти, а в охотку, по традиции, то есть в любом месте, в любое время и по любому поводу.
И все-таки почему целый город? – повторю я вопрос. (Учтите, я сегодня мыслю по-государственному). Смеху нужны угодья. Смеху, чтобы он мог кормить, как фермер хлебом или кукурузой все государство, нужна площадь пошире. Асфальтовые угодья, если хотите, ибо смех – порождение городов. Фермер выращивает хлеб и кукурузу, он смотрит на небо, то моля его о дожде, то кляня за затяжные дожди, и ему не до смеха. А на асфальте смех вырастает в любую погоду. Смех – это цветы асфальтов. И это отнюдь не анекдоты, как могут где-нибудь подумать, это образ мышления.
Над Одессой как-то разразилась пыльная буря, метеорологи объясняли, что ее принесло аж из Африки. Мол, такой случился кошмарный циклон. Рыжая мелкая пыль лежала на мостовых, на тротуарах, на подоконниках, на лотках, на фруктах, которые вынесли продавать, а небо было бурое, как медведь. Такое событие в Одессе не могло обойтись без шутки. Но как можно пошутить насчет пыли? Просто рыжей пыли?
Ее нужно было с чем-то увязать – в этом соль.
В те времена города Советского Союза соревновались друг с другом, это был знак времени. Города состязались в производительности труда, по числу новостроек, новоселов, по рождаемости, по количеству прочитанных книг, по чистоте… Когда на Одессу просыпалась рыжая пыль, она как раз соревновалсь со Львовом по последнему пункту. На большинстве стен, на каждом углу висели призывные плакаты, где похожий на красногвардейца строгий гражданин тыкал пальцем в прохожего и спрашивал: “Что ты сделал, чтобы победить Львов в борьбе за чистоту города?”
В те же дни по городу понеслась шутка.
– “Сёма (предположим), ты не знаешь, откуда в Одессу принесло эту жуткую пыльную бурю?
Сеня пожимал плечами:
– Наверно, во Львове устроили воскресник!”
Уж не знаю, как шутил Львов в наш адрес, и вообще, шутил ли он. Если кто-то из наших читателей (я знаю, что вы расставляете в моих байках запятые и публикуете их) из Львова, пусть расскажет, как острил этот город.
И еще на ту же тему. Город, в котором поселился Смех, как бы несет службу. На нем лежит, так сказать, обязанность смеяться. Может быть, ему в какой-то момент и не хочется это делать, но он все равно вырабатывает шутку.
Троллейбус номер 1 проезжал по Пушкинской улице мимо филармонии. На афишной тумбе перед ней был наклеен огромный плакат. Кто-то из пассажиров, глянув на него, сказал приятелю:
– “Смотри, в Одессе будет рызыгрываться денежно-вещевая лотерея!
– А! – был невеселый ответ. – Опять кого-нибудь посадят!”
Я иногда думаю – почему именно Одесса взяла на себя в далекие времена эту нелегкую роль? Как это произошло? С чего и когда начала она смеяться – да так и не может никак остановиться? Интересно бы узнать…
Так что, в конечном счете, я хотел сказать, когда надел новые подтяжки? Какая государственная мысль осенила мою голову, когда я смотрелся в зеркало? О чем бы я спросил президента или другого высокого чиновника, если б я его интервьюировал сразу после этой процедуры?
Конечно, я пришел бы к чиновнику с вопросом мирового значения. Вроде того, что… “Не думаете ли вы, что некоторые страны похожи на осиное гнездо, и прежде чем совать туда руку, нужно посоветоваться с энтомологами? C каким-нибудь осоведом…”
И еще один вопрос у меня оформился. Геев в Америке приветствуют как желанных гостей, принимают их на “ура” и забрасывают цветами, словно они несут обществу долгожданную свободу. Свободу от каких-то непосильных тягот? Интересно, от каких именно?
И что думают о них женщины? О том, что их все больше и они уже не поворачивают глаз в сторону прекрасного пола?
Вообще говоря, если американские (кто же еще!) ученые и врачи сделают так, что педики будут беременеть друг от дружки, тогда, конечно, многие проблемы решатся сами собой. Мир тогда не вымрет, и американское общество будет спасено…
А между делом, в порядке разрядки обстановки, я спросил бы у чиновника – как бы от лица слушателей канала: “В некоторых европейских странах существуют целые города остряков. Как вы считаете, не пора ли нам и той же Великобритании последовать их примеру? Многие читатели газет, слушатели радио и вообще люди, следящие за политикой, считают, что пора”.
Потому что смех (тоже вроде от лица слушателей) – обратная сторона любого мероприятия. Одна, скажем, из граней любого предприятия, и о ее существовании нужно всегда помнить. Постараться не пропустить ее, ощупывая предмет, чтобы не попасть потом впросак…Смех, я бы еще сказал, существует не только ради сотрясения живота или чтобы показать новые зубы. Он может даже спасти от смерти. Во время Великой Французской революции одного священника толпа тащила, чтобы повесить на фонаре. Приговоренный нашелся за минуту до казни. Он спросил у беснующихся палачей: “Вы думаете, на улице станет светлее, если вы меня здесь повесите?”. Толпа расхохоталась и разбежалась.
Чтобы это сказать, надо было хорошо знать силу смеха.
Смех может даже отменить военную бойню.
В той же Франции генерал инспектировал армию, которая готовилась идти в наступление. Солдаты были раздеты, разуты, плохо вооружены.
– “Не знаю, как на неприятеля, – написал в докладе командующему инспектор, – но на меня эта армия навеяла ужас”.
Наступление было отменено.
А что вы скажете про то, как назвали Горбачева после объявления им антиалкогольной кампании? Его прозвали “Минеральным секретарем”…
– Дядя Миша, – перебил я рассказчика, – а КВН? Эти ребята очень похожи на ту Службу Смеха, о которой вы говорите. И выступают как раз от городов, а сейчас даже от стран.
– Не скажите. Это всего лишь мелкие хохмачи. К тому же они слишком суетливы, крикливы, еще и поют, много кривляются. К ним у широкой публики нет доверия, – эту фразу старик подчеркнул. – Службу Смеха, – добавил мой лукавый собеседник, – должны представлять люди примерно моего возраста. И все в новых подтяжках. Тогда у них будет государственное мышление.
Но лучше все-таки, если это будет целый город. Как вы думаете, какой из городов Соединенных Штатов подойдет на эту роль? Может быть, объявить конкурс?
За дядей Мишей записывал Вадим Чирков