Рассказ
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 50, 2006
Был прекрасный летний день. Знаете, такой хороший, что лучше и быть нельзя! Совершенство! И любые добавления могли его только испортить.
В новом сером югославском костюме я вошел в здание цирковой дирекции. Там я должен был три года отрабатывать театральный мхатовский диплом. Уже прошёл год. Дверь на манеж была открыта. Наш экспериментальный цирк не имел животных, поэтому здание пахло не конюшней, а скорее, старым, добрым театром.
Не на арене, а рядом, почти в темноте, на обыкновенном стуле, вместо того чтобы сидеть, стояла на голове девочка лет десяти.
Надо вам сразу сказать, что такое цирк, чтобы не было всяких вопросов, плохих попыток обьяснить
необьяснимое или просто словесного бреда. «Цирк – это слияние спорта с искусством» – получилось почти как у Луначарского.
– Здорово! – сказал я себе.
– С добрым утром! – сказал я девочке, а про себя подумал: “Тебе надо сидеть, как люди, – головой вверх, и не в цирке, а на уроках. Учить географию и литературу, а не стоять на голове в темноте. Умней, дорогая, не будешь! А что будет со зрением? И вообще, что у неё – искусство или спорт? Может, когда подрастет, будет виднее? Жаль, что нет конфетки”.
В большой комнате на втором этаже пролетело время за дурацкими звонками, пустыми разговороми и глазением по огромным окнам. Наше здание было шарообразным и стеклообразным. Снаружи из него торчали скульптуры циркачей из нержавеющей стали. Мы же, администрация, крутились вокруг манежа. В четыре я решил, что пора домой, и так сегодня много проторчал на службе. Лучше никому не стало. Дверь на манеж была опять открыта. В полумраке, на том же стуле, стояла на голове всё та же девочка, пропустив ещё один школьный день с историей, географией и литературой.
“Что с бедной будет? Куда смотрят папа и мама?” – думал, я выходя на свежий воздух. Жаль, нет конфетки.
Прошло три месяца. Чувствую какое-то оживление между сотрудниками.
– Михаил Давыдович! Сегодня квартальная сдача работ, пойдемте в зал! – Во здорово! Работать кончаем, смотрим цирк! В зале стало ясно, кто сегодня вышел и не вышел на работу. Ничего нового. Одни и те же лица.
Ведущий на приподнятых тонах объявляет:
– На манеже с новой программой выступают эквилибристы на велосипеде Разумбековы! – Мы опрокинули головы и спустили зады. Манеж был пуст, но под потолком был натянут серебряный канат. Заиграла энергичная музыка, под которую и умереть не страшно, и в пятне неуязвимого прожектора на канате появился велосипед. Мужчина в серебряном костюме, балансируя шестом, проехал по нему как ни в чём не бывало. Аплодисменты! Затем он поставил на голову оранжевый кувшин и вернулся, чтобы на кувшин встала его изящная, серебряная жена. Они поехали на другую сторону, чтобы жена взяла кувшин и поставила себе на голову. Аплодисменты! Когда они поехали за дорогим серебряным братом или дядей, снизу не видно, – тут я понял, почему им дали в главке деньги.
Деньги давали тем, кто придумывал что-то новое. Новое в цирке, да ещё в советском? Практически невозможно! Новым в номере Разумбекова были оранжевые кувшины! Не просто четыре человека, а четыре плюс кувшины, а это почти пять человек! Башня в Пизе! Только что не падает – и на велосипеде, и на канате!
Пирамида заметно росла, музыка играла и становилась мощнее, заполняя нас и купол, и вот, наконец, на последний кувшин встала головой вниз моя любимая серебряная девочка, и они поехали. Где-то на середине пути он остановился, как будто передумал или не мог ехать дальше. Подлец! Застыли ноты. Стало торжественно страшно. Он кому-то помахал шестом, наверное знакомым, и поехал дальше. Папа вел велосипед со всей семьей на голове с кувшинами между ними.
– Ой вей! Вот всегда так – когда не получается, сразу возникают вопросы: “Зачем всё это нужно? Что за глупость? Когда запретят это безобразие?! Ишь, до чего додумались, лентяи Разумбековы! – вся семья на одной голове, на одном велосипеде, с кувшинами между собой и на канате, – это же сумасшедшие на свободе!” Но когда всё получается, то почти каждый второй кричит:
– Я тоже так могу, но пока не хочу!
Никто не упал, не разбился, хотя девочка ногами уже доставала потолок. Страховок не было. Аплодисменты! Номер был принят, и перед актерами расстилалась огромная цирковая страна, а может, и весь мир, с километрами стальных трасс. Не знаю, какое вино у них было в кувшинах, но я видел, какой у них был страшный, тяжёлый хлеб. Нет чтобы устроиться всей семьей на склад и караулить его по очереди.
11 декабря 2005, Нью-Йорк