Опубликовано в журнале СловоWord, номер 50, 2006
Борис Мильнер
ПАМЯТИ АРОНА
Альберт Эйнштейн как-то сказал: “Кто пытался думать, знает, как это трудно делать”. Арон думал всегда – неотступно и напряженно. Мысли, идеи озаряли его, умножали его интересы, питали мозг и душу.
Не надо лукавить: интерес к исследованию сложного, к познанию неизведанного угасает под давлением проблем сиюминутных, но тем не менее жизненно важных для большинства людей в их повседневной жизни. Страх, толкавший людей на различные компромиссы, необратимо деформировал психику, леденя души людей, коверкая в них вечные понятия о добре и зле. Эпоха требовала масок, сменяющихся каждый день. Все это, больное и тяжкое, было пережито, перемолото временем, перечувствовано поколением, которое ушло из жизни или уходит.
Арон ощущал себя выше своего времени. И потому он был свободен. И потому его социальные принципы не зависели от того, что дозволено, а что нет. Своей манерой системно мыслить он пытался охватывать весь спектр человеческого опыта – от техники, экономики, биологии, социологии до теологии. И все это было в его поле зрения и в поле чувственного восприятия. Именно дар творческого поискового мышления позволил ему формировать новые категории и понятия, искать различия, изобретать новое, открывать неизведанное.
Меня часто поражала неповторимая способность Арона ориентироваться в условиях быстрых изменений, хаоса и неуверенности. И, как ни странно, ответ я находил в том, что Арон научился жить в гармонии с этими условиями. Он не пошел против течения, но и не пошел по течению. Он отошел. У него был свой слушатель, хотевший понять его, преодолевая себя, ощущающий вибрацию его голоса и все умолчания и многоточия. Этот слушатель и читатель стремился понять, как Арон попадал в цели, в которые простые люди попасть не могут, а нередко и в те цели, которые они даже не видят. Думаю, что мы, современники Арона, судя по всему, не видим пока в полной мере всю масштабность и значимость его научных предсказаний, работ и рассуждений.
Самая неприступная крепость – это человеческий разум. Сказать, какими тропами добрался Арон до своих умозаключений, – задача, наверно, невыполнимая. Но совершенно очевидно, что он удивительно сочетал мощное абстрактное мышление и высокую эмоциональную устойчивость. Для него идея была выше суетной жизни. Его ум постоянно оставался острым благодаря ежедневному, ежечасному оттачиванию, благодаря редкой увлеченной открытости и критицизму, благодаря постоянному вовлечению людей в диалоги об основных ценностях. Внимательно и, я бы сказал, уважительно относился он к фактам и стремился интерпретировать их в широком контексте.
В идеях и суждениях своих оппонентов и просто собеседников Арон допускал неопределенность, недопонимание и даже противоречивость, при этом с радостью воспринимал неожиданные повороты мысли и события. И, конечно же, он был уверен в себе и в том, что он делает, независимо от результата. Радовался, когда видел добытые разумом приобретения. Как хороший сейсмограф, Арон уловил и зарегистрировал отдаленные социальные толчки, приведшие в конце концов к краху социальных иллюзий.
В осмыслении явлений и событий он во что бы то ни стало стремился ко всеобщему охвату черт и проявлений, включая противоположные – положительные и отрицательные, правильные и неправильные, хорошие и плохие. В этом – заметная особенность его новаторского мышления, которое отличается от мышления рационального.
Когда-то, давным-давно, я записал слова Анатоля Франса, утверждавшего, что “всего лучше, когда, схватив несколько лучей или брызг мысли, разум наслаждается ими, не портя этого невинного удовольствия манией все приводить в систему и все обсуждать”.
Поразительно, как эти удивительные слова приближают нас к самому мыслительному процессу и творческой лаборатории Арона.
Он был теплым и нежным человеком.
Лев Розоноер
МЫСЛИТЕЛЬ
Арон с напряжённым и вполне понятным личным интересом относился к этническим проблемам, особенно, к вопросу о национальном менталитете. Он был убеждён в существовании особого национального менталитета – русского, немецкого, еврейского – резко выделяющего тот или иной народ. И, хотя я не разделяю этого убеждения – я даже не уверен, что самому понятию “народ” можно придать точный научный смысл, – но целый ряд глубоких замечаний Арона произвели на меня большое впечатление. К таким замечаниям относится констатация различного отношения к власти и к авторитетам в различных культурных традициях.
Борис Фукс
О НАШЕМ ЛЮБИМОМ АРОНЕ
Трудно сказать словами о внезапной утрате, которая всех нас постигла.
Нас всех: самых близких – Женю, Гришу и Сашу – и тех, кто в общении и дружбе с Ароном находил то, что относится к самому смыслу существования.
В последний год жизни большого человека Арона Каценелинбойгена его тревожила мысль о преемственности личностей и умов как о существенной стороне самого смысла жизни. Он написал – успел написать – автобиографическую книгу для своего единственного маленького внука Оси. Он мне сказал это сам.
Наш дорогой и любимый Арон не только выдающийся ученый и философ, но и редкая по альтруистической направленности личность. Он оставил после себя то, что работает на пользу множества людей. Это то, что осталось в головах его многочисленных учеников, в его книгах, в его неординарных мыслях, которым суждена долгая жизнь.