Опубликовано в журнале СловоWord, номер 48, 2005
Нина Гоголишвили живет в столице Грузии Тбилиси.
Член ассоциации молодых ученых Грузии, в институте “Малая Академия” старший преподаватель курса истории литературы западных европейских стран, истории русской литературы, основ драматургии.
Из цикла «Рассказы под наркозом«
Три всадника Апокалипсиса
В комнату с грохотом вошел Петр Первый. Подошел, встал у изножья кровати и спросил: “Лежишь?”
Он был точно такой, как на всех привычных картинах, и все-таки не такой. Нарядный, в красном камзоле английского сукна, – я на вкус ощущала каждую правильно уложенную шерстинку багряной ткани. Золотые, именно золотые, – вес чувствовался даже на глаз, – выпуклые пуговицы с орлами, темно-зеленые петлицы, белейший шарф на шее и кожаные до бедер ботфорты, пахнущие кожей, солью, ветром и дальними странствиями. А может, абордажем? У царя сумасшедше блестели глаза, рот кривился, левый ус торчал, нацелившись на балконную дверь, и от нетерпения звенели шпоры. Шпор я не видела, но звенели именно шпоры, больше в комнате звенеть было нечему в такт царским сапогам.
– Лежишь? Вставай, любезная, не время лежать! – Петр беспокойно теребил температурную доску на моей кровати.
– Куда вставать?
– Как куда? – заревел царь и брякнул саблей о ножку кровати. – К шведам! Я без тебя не пойду на переговоры, вставай!
– А что им надо? – промычала я, накрывшись с головой одеялом, чтоб нашарить под ночной рубашкой нижнее белье.
– Нарву! Нарву им надо, мать их! Вставай, что под одеялом шаришь? Вставай!
– Сейчас, сейчас – я сбросила одеяло с себя, с радостью обнаружив белье на месте, – сейчас сапоги надену, Петр Алексеевич.
– Да ну их, твои сапоги! Тоже казак нашелся, давай скорей тулуп, на руках донесу, внизу карета ждет!
Я начала сползать с кровати, но тут ураганом пролетели белые паруса и в меня вцепились много рук, накрепко прижав к матрасу.
– Динара, скорей! – голос моей Манечки, – Динара, давление!
– Что случилось, что? – ловкие пальцы Динары вцепились в мой локоть.
– Ваше Величество, мне не дают встать, – сказала я.
– Что, что ты говоришь! – я почувствовала край крахмального халата у моего носа – Манечка вытирала мой лоб и считала пульс.
– Ваше Величество! Разгоните их саблей, мне не дают встать! – крикнула я в угол комнаты, где обмахивался черной фетровой шляпой Петр Первый.
– По протоколу не положено – сказал Петр и вытер лоб белым шелковым шарфом – ну и жара, и как только терпишь, матушка?
– С кем ты разговариваешь? – спросил Манечкин голос.
Я очень рассердилась: двухметровый царь в красном кафтане стоит в углу, гремя саблей, а они делают вид, что никого не видят!
– Ты не видишь? Это же Петр Первый! – крикнула я.
– Чуть громче, родная, – сказала Манечка и еще больше наклонилась ко мне.
– Царь, – чуть не плакала я, – Петр Алексеевич, неужели не видите? Император Петр Первый.
– Что она говорит? – спросил Динарин голос.
– Ваше Величество, они вас не видят, – заплакала я.
– Ну и хорошо, а то хлопот не оберешься, а я пошел, шведы на пятки наступают.
– Ваше Величество! Как же вы без меня? – я опять попыталась подняться.
– Не двигайся! – крикнула Динара мне в ухо и всем телом придавила мне плечо, – у меня шприц в руках!
– Жаль, матушка, без тебя разбираться придется, но ничего, один справлюсь, а ты поправляйся! – гаркнул царь весело, как волк щелкнул зубами, пиратски подмигнул, гигантскими шагами прошел на балкон, перелез через балконную решетку, слабо звякнули шпоры, пробалансировал верхом на балконной решетке, помахал шляпой, – скорей вставай, еще Полтава впереди! – и спрыгнул со второго этажа. Лошадь тихо заржала, процокали копыта, все стихло.
– С кем ты говорила? – спросил Манечкин голос.
– С Петром, царем, к шведам звал на переговоры, а вы не пустили.
– Какие шведы, Бог с тобой, – Манечка прижалась губами к моему лбу, губы были прохладные и сухие, стало очень приятно, – у тебя температура сорок, вот поправишься и пойдешь куда угодно, хоть с Петром Первым.
– Ты его не видела? Он же здесь стоял! – спросила я сердито.
– Конечно, видела, такой высокий, интересный, мы даже раскланялись, ты только успокойся и засни, пожалуйста.
– О ком ты говоришь? – спросила Динара Манечку, – кто стоял?
– Ш-ш-ш, она заснула, слава Богу, Петр Первый стоял. – Динара потянулась, потерла красные глаза и просительно сказала Манечке.
– Можно, я пойду хоть два часа посплю?
– Иди, иди, – сказала Манечка, – я уж досижу, надеюсь, его величество сегодня не вернется, но лучше быть начеку.
Следующую ночь можно было считать относительно спокойной. Никакие военные действия не намечались, Бастилию брать никто не звал, бежать сломя голову не надо было. Правда, пришел Сальвадор Дали, принес розовый халат от Галы, в огромной белой коробке, перевязанной атласным розовым бантом, но скромно стоял во дворе больницы, зябко кутаясь в черный плащ на январском слепящем снегу, и очень смешно шевелил усами.
– Гала очень переживает, что не смогла сама придти, но просила принять халат и передает привет, я тоже очень рад лично встретиться с вами.
– Спасибо, большое спасибо, – сказала я, не в силах оторваться от его усов.
– Вам нравятся мои усы? – спросил Дали и прищурился.
– Мне нравится, как вы рисуете, а за усами вы прячетесь, да? – спросила я.
– Естественно, – ворчливо сказал Дали, – не ходить же мне в парандже! А так все видят мои усы, а меня не замечают – очень удобно.
– Я так и думала, – ответила я, – вам, наверно, очень трудно жить?
– Если б не Гала, я бы не смог, – халат, вам принесли халат? Гала очень волнуется.
Я заметалась.
– Что такое? – услышала я Манечкин голос.
– Халат, Манечка, розовый халат принеси, – попросила я.
– Сейчас, родная, разве он розовый?
– Розовый, от Дали, Гала прислала.
– От Дали-санитарки? Сейчас позову
– От Сальвадора Дали – художника, – начала я сердиться. – Он здесь? – спросила Манечка осторожно.
– Во дворе стоит, пусть кто-нибудь заберет халат, – начала я задыхаться.
– Ну да, конечно, ты не волнуйся, сейчас пошлю кого-нибудь, – Манечка встала.
– Динара! Скорей! Пульс! Я сейчас приду!
Динара привычно впаялась в мой локоть. Я услышала Манечкин голос: – Розовый халат, сейчас же, неважно, главное, скорей.
Я узнала Манечкину руку. Прохладная ладонь легла на мой лоб.
– Сейчас принесут, – сказала Манечка.
– Сейчас принесут, – сказала я Сальвадору Дали.
– Я надеюсь, он вам будет к лицу, – галантно поклонился Дали, – ну я пойду, выздоравливайте.
– У вас вся голова в снегу, не простудитесь! – крикнула я в след.
– Я шляпу по дороге потерял, – по-мальчишески хихикнул Дали, – влетит мне от Галы. Ну счастливо, выздоравливайте!
Где-то совсем близко заржала лошадь.
– Это ваш? – спросила я Дали.
– Это Буцефал, мне Алекс одолжил, – сказал Сальвадор и показал мне хлыст с огромной пышной розой вместо ручки.
– Алекс?
– Македонский.
– Ах, ну да, конечно, – сказала я, совершенно не удивившись тому, что Александр Македонский одолжил коня Сальвадору Дали, чтоб тот приехал ко мне в больницу Четвертого управления.
Ночь была прекрасна и не хотелось его отпускать, но я видела, как ему холодно.
– Вам надо спешить, вы совсем окоченели. Передайте привет ему от меня и большое спасибо – я попыталась махнуть рукой.
– Осторожно! Не тряси рукой! – Динарин голос жужжал мне в ухо, – у тебя же капельница стоит.
– Он ушел, – сказала я моей Манечке.
– Кто ушел? – спросила Динара.
– Сальвадор Дали, – сказала Манечка с нажимом.
– С ума сойдешь с вами, – вздохнула Динара.
– Главное, чтоб не волновалась, – сказала Манечка.
Голоса слышались из коридора. Голос Манечки слабо сопротивлялся, а второй голос – моей подруги детства – убеждал:
– Ты уже на ногах не стоишь, сегодня останусь я.
– Ты можешь растеряться, – голос Манечки звучал тревожно, – у нее настоящие галлюцинации.
– Ничего, справлюсь, в конце концов, тут армия врачей.
– Ей нельзя волноваться, – Манечка перешла не шепот, – и главное, не сомневаться в том, что она их видит.
– Не сомневаться, так не сомневаться, – голос моей подруги детства звучал весьма решительно, – не волнуйся, все будет хорошо.
Белый конь фыркнул в дверях палаты и осторожно пошел по паркету, кося длинным сумасшедшим глазом в мою сторону. На коне в зеленом мундире сидел, – нет, не сидел, а почти парил в воздухе, не прикасаясь к седлу, – юный маршал Ней. На правой руке, держащей поводья, сверкнул огромный бриллиант. При виде меня юный маршал сдернул с головы треуголку с плюмажем, вблизи похожую на перевернутую гондолу и прижав к груди низко поклонился, насколько позволяло сидячее положение. Лошадь копытом задела мою простыню и деликатно заржала, Ней лучезарно улыбнулся и сказал:
– Пардон, мадам, – потом перехватив мой взгляд, приваренный к бриллианту, вздохнул: – Не к лицу вояке, но что поделаешь? Память дамы сердца! Вы понимаете?
– Как не понять! Конечно, надо носить! Тем более, что алмаз бережет владельца от ран, вы не знали?
– Нет, не знал, спасибо вам.
– Главное, чтоб он не был треугольный, а с квадратным камнем вам никакая битва не страшна.
Я всеми силами пыталась задержать маршала. Почему? Не знаю. Да, был хорош, удачлив, смел, но не это главное, что-то было в нем невозможно притягательное. Азарт победы? Азарт дуэли? Азарт войны? Или в ту минуту для меня недосягаемый перехлест страстей? В общем, жалко было отпускать, но я не в силах была его удержать. Он спешил, спешил к своей жизни, к своим романам, войнам, к своему неугомонному императору, спешил на захват Европы и погибель Франции, и его невозможно было остановить.
Юный маршал еще раз склонился в поклоне.
– Разрешите откланяться, выздоравливайте, я спешу, пардон, мадам.
– Вы сейчас где? – не удержалась я.
– В Польше! Сколько красавиц, если бы вы знали! – конь нетерпеливо перебирал ногами и тихо ржал.
– Скажите вашему императору, чтоб не шел на Москву, – соблазн был слишком велик.
– Ай-яй-яй, мадам, какое легкомыслие! Разве можно менять историю? Все вы, женщины, одинаковы! Прощайте! Вставайте скорей! Еще увидимся!
Конь сделал свечку, я ахнула.
– Не бойтесь! – сверкнул зубами Ней. Еще раз радостно заржал конь, и они в одном прыжке вылетели из палаты, перелетели через балюстраду и исчезли.
От одной мысли, что во мне, в горсточке усохшей плоти, красавец, сердцеед, задира, и на грани безумия, бесстрашный, юный маршал разглядел женщину, да еще легкомысленную! Боже, какое забытое ощущение счастья! Я начала теплеть от макушки и тихо засмеялась.
– Ты что-то сказала? – ко мне склонилось очкастое лицо моей просвещенной подруги детства, до невозможности похожее на Альтмановский портрет Анны Ахматовой.
– Ты вся горишь, – рука легла мне на лоб, я уже действительно пылала, как факел.
– Динара, термометр! Ты что-то сказала? – Ахматова еще больше склонилась ко мне.
– Анна Андреевна, вы? – прошелестела я.
– Я, я, – сказал привычный с детства Никин голос.
– Вы его видели? На белом коне, в зеленом мундире?
– Конечно, видела, но я читала детектив и не сразу узнала.
– Ну как же, лошадь ржала, мы говорили о его кольце, – заволновалась я, – он обещал вернуться!
– Ах, ну да, конечно, а кто это был? Я со спины не разглядела? Да и лошадь…
Мне было смешно, я попыталась рассмеяться – не получилось, опять начала захлебываться.
– Динара! Подушку! Скорей!
– Ней, маршал Ней! – Анна Ахматова пропала, на меня смотрели близкие с детства голубые глаза моей Ники.
– Это был Ней, конечно, маршал Ней – сказала Ника, – как я его сразу не узнала!
– Ты молчи, молчи, успокойся, – Анна прохладной рукой гладила мою воспаленную голову, было хорошо, как в детстве, когда я болела гриппом и читала Майн Рида.
Все закружилось в полете, было замечательно легко и воздушно. Ника – затянутая в черный халат, тонкая и гибкая, как шпага, всадник без головы, обнимающий Нику, потом всадник с головой – маршал Ней, обнимающий польскую красавицу, потом Наполеон, обнимающий Ахматову, и голос Ники:
– А ты знаешь, куда пошел маршал Ней? Маршал Ней пошел спать.
– Спать? – промычала я, придавленная кислородной подушкой.
– Спать, – сказала Анна Ахматова в черном халате.
– Спи – сказала очкастая Нинина голова Ахматовским голосом. Ней велел спать тебе тоже и обещал вернуться как только проснется, – прохладная ладонь легла мне на глаза. – Он обязательно вернется, твой Маршал Ней. Спи.
Я начала проваливаться в сон. Прохладная рука с Альтмановского портрета лежала у меня на лбу, и проваливаться в сон было совсем не страшно. Каким-то образом рука знала, что не надо оставлять мой пылающий лоб, она вместе со мной отправлялась в долгое погружение, и как лонжа, держала меня на краю пропасти. Потом я отстегнулась от страховочного каната и полетела, одна. Пропасть не принимала меня, я парила над ней в этом спящем полете, я летела по кромке ночи и дня по хребту мрака и света. Это была долгая ночь – я проспала восемнадцать часов.
К вящей радости всей больницы и моих друзей, больше никто не приходил. Вопреки всем прогнозам через три месяца я встала. Но я все равно все еще жду его.
Где ты, маршал Ней.