Несколько мыслей о выставке русского искусства в Нью-Йорке
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 48, 2005
Что можно сказать о грандиозной выставке русской живописи и скульптуры, которая открылась 16 сентября 2005 года и продлится до 11 января 2006? Очень много или сравнительно мало, так как охват ее огромен – от икон 15-го и 16-го веков к портретной живописи 18-го века, весь 19-й век, русский авангард, соцреализм сталинских, хрущевских и брежневских времен, искусство диссидентов и, наконец, творчество русских художников сегодняшнего дня, живущих в России и за рубежом. Описать ее можно только в обстоятельной искусствоведческой работе, которая, однако, не уместится в рамки журнальной статьи. Поэтому автор этих строк решил передать ряд своих мыслей и впечатлений, вызванных этой выставкой.
Начну, однако, с того, что рассчитана выставка на американского зрителя, мало знакомого с русским искусством. Поэтому, я думаю, устроители выставки – музей Гугенхейма в Нью-Йорке, Государственный Русский музей, Государственная Третьяковская галерея и многие провинциальные музеи и частные учреждения избрали символом выставки картину Крамского “Незнакомка”. Хорошенькая молодая дама в коляске вопросительно и даже с некоторым вызовом смотрит на нас, как бы говоря “Ну, что, нравлюсь я вам?” /интересно, что кто-то пустил слух, будто это портрет Анны Карениной – и кое-кто поверил/.
Нельзя сказать, что американцы никогда не видели русской живописи, но выставки ее были редки и ограничены по характеру. За мои пятьдесят с лишним лет жизни в Америке я помню лишь выставку “Русь уходящая” Павла Корина в галерее Хаммера, выставку коллекции Георгия Костаки в этом же музее Гугенхейма и там же – выставку шести русских художниц-абстракционисток. Было несколько небольших выставок русской реалистической живописи в Нью-Йорке и в Вашингтоне, но они, как говорится, “не делали погоды”.
Могу добавить, что в Соединенных Штатах жило и работало немало русских художников. В Калифорнии успехом пользовался Николай Фешин, в Нью-Йорке скульптор Александр Архипенко имел одно время свою школу, известны были портретисты Савелий Сорин и Михаил Вербов, скульптор Глеб Дерюжинский, неподалеку от Нью-Йорка жили Давид Бурлюк и Наум Габо – список можно было бы продолжать, но никто из их не повлиял на развитие американского искусства. Поэтому выставка “РОССИЯ!” (с восклицательным знаком – так ее представляют) рассчитана на то, чтобы восполнить пробелы в знании американцами русского искусства. Еще одно замечание: русские художники-диссиденты и нонконформисты, которые сейчас живут в Америке и в Европе и многие из которых представлены на этой выставке, – особая статья, и о них будет сказано ниже. Речь пойдет главным образом о русской реалистической живописи 19-го века, которую не только Америка, но и другие страны знают меньше всего, так как считают ее подражательной Западу и мало заслуживающей внимания. Русские искусствоведы всегда считали это несправедливостью и даже своего рода дискриминацией.
Справедливо ли это, решим позже.
Войдя в музей, вы сразу же видите красный цвет, в который покрашено начало рампы, спиралью подымающейся вверх. Знают ли американцы, что слово “красный” по-русски означает и “красивый”? Вряд ли, и поэтому для некоторых из них будет сюрпризом переход из красного в черное – покрашенную в черную краску галерею, где выставлены русские иконы. Они производят впечатление драгоценностей на черном бархате ювелирного магазина. Не будучи знатоком иконописи, воздержусь от комментариев, но добавлю, что по мнению западных искусствоведов, русская икона – лучшее, что нами создано вплоть до начала двадцатого века. Если взглянуть на иконы не как на святыни, а просто как на произведения искусства, то они поражают своей изысканностью композиции цветовых плоскостей и стилизованной экспрессией движений. Вся живопись была первоначально плоскостной, и только Ренессанс внес в нее перспективу, третье измерение и, наконец, уже позднее, светотень. Следует отметить, что и иконописцы, и абстракционисты едины в том, что реализм материалистичен и лишен той духовной чистоты, которую дает плоскостная живопись.
Подымаясь вверх по рампе, вы попадаете затем в отдел русской портретной живописи 18-го и начала 19-го века, где нас встречают работы наших знаменитых мастеров – Кипренского, Боровиковского, Левицкого, Тропинина, Рокотова и других. При всем их мастерстве они целиком следуют традициям западной портретной живописи. Это и не могло быть иначе, так как до конца 17-го и начала 18-го веков светской живописи у нас вообще не было и мы учились у Запада. “Русская нота” стала появляться у нас только во второй половине 19-го века, да и то не в форме, а в содержании.
Упрекая русский реализм в подражании Западу, западные критики указывают еще и на то, что он иллюстративен и сентиментален. Действительно, для русского человека картина без содержания – пустота, мертвая оболочка. С такой точки зрения картина Репина “Бурлаки” хороша тем, что изображает их тяжелую жизнь, в то время как натюрморт Сезанна с кувшином и яблоками – красивый формализм. Мы встречаем тут столкновение двух противоположных точек зрения, из которых каждая имеет свою правоту. Как “западник” по убеждениям, я всегда буду защищать правоту Сезанна, но хочу защитить и русскую реалистическую живопись, в том числе передвижников. Нам надо вспомнить нашу литературу, такую отзывчивую и сердобольную по отношению к маленькому человеку, к антигерою. Вспомним “Шинель” Гоголя, “Бедные люди” Достоевского, рассказы Чехова. Неудивительно, что у нас создавались такие картины, как “На побывку к сыну” Маковского, “Всюду жизнь” Ярошенко, “Над вечным покоем” Левитана. К сожалению, они не представлены на выставке, но есть зато “Великий постриг” Нестерова, “Бурлаки” Репина, “Все в прошлом” Максимова, “Витязь на распутье” Васнецова. Русская пейзажная живопись тоже полна настроения. Природа в ней – как мы ее чувствуем, а не сама по себе. В этом, пожалуй, и заключается “загадка” русской души.
И еще – на Западе считают, что в России никогда не было настоящей философии, а была только философия религиозная. Нас интересовало отношение человека к Богу, духовные и моральные цели в жизни, а не познание вещей, наше представление о них и их сущность.
В свое время известен был анекдот, высмеивавший наше русское отношение к западной философии: погруженный в мысли и не смотрящий себе под ноги студент идет и проваливается в глубокую яму, из которой не может вылезти. “Помогите!” – кричит он. Прибегают люди, бросают ему веревку – “Хватай ее, мы тебя вытащим”. Однако философски мыслящий студент, взяв веревку, задумывается и спрашивает себя – что есть вервие простое? То есть – именно такая ли веревка, какой я ее вижу, или это мое личное о ней представление? И существует ли первичная идея веревки? “Что ж ты медлишь?” – кричат ему люди, но философски мыслящий студент должен сначала разрешить эти вопросы, и потому остается в яме.
Русский авангард, радикально порвавший с реализмом в живописи, продолжал русскую традицию – поиски правды. Это Кандинский, издавший в 1911 году книгу “О духовном в искусстве” /она вышла сначала по-немецки в Мюнхене/, это Малевич, с его “Черным квадратом”, это “Реалистический манифест” Наума Габо и Натана Певзнера, в котором они возвещают новое СЛОВО И ДЕЛО в искусстве. Конечно, влияние западного модернизма чувствуется и здесь, но также влияние лубка, народного русского искусства и даже иконы, интерес к которой возник на рубеже 19-го и 20-го столетий. Известно, что многие авангардисты считали свое творчество созвучным идеям коммунистической революции, но “медовый месяц” русского модернизма продолжался недолго. Диктаторы любят героическую классику, и соцреализм в 30-е годы вскоре задушил нормальное развитие русского искусства. Все эти изломы можно проследить на выставке – там есть полотна Кандинского, “Черный квадрат” Малевича, работы Ларионова, Родченко, Розановой.
Соцреализм представлен на выставке полотном Бродского “Ленин в Смольном”, “Обороной Петрограда” Дейнеки, “Письмом с фронта” Лактионова и другими классическими работами этого периода, но, конечно, имеются и “шедевры” фальшивого, придворного искусства, как, например, “Незабываемая встреча” Ефанова, где ликующие трудящиеся пожимают руку Сталину. Вспоминается афоризм поэта Ивана Елагина: “Для того социалистический и создан реализм, чтобы нереалистически изображать социализм”. Впрочем, идейность соцреализма тоже вписывается в эту русскую традицию – картина должна что-то рассказывать, к чему-то призывать. Таково и творчество художников-диссидентов – протест против насилия власти и поиски правды. Приведу тут слова Владимира Янкилевского из его доклада за Круглым столом, состоявшимся 24-го сентября этого года в музее Гугенхейма. “Проблемы, которые меня занимают”, – говорил он, – “это пространство существования человека, которое может быть расширено до нескольких тысячелетий или сужено до новостей в сегодняшней газете.” Насколько удачно можно это передать в его инсталляциях или в инсталляциях Ильи Кабакова, в скульптуре Гриши Брускина, Леонида Сокова, покажет время. Во всяком случае, после десятилетий гонений, угроз и репрессий современное русское искусство вышло на мировую арену.
Талантов в России хватает.
Хочу закончить мою статью описанием большого полотна “Тройка” художников Дубоссарова и Виноградова. Оно, мне кажется, навеяно словами Гоголя о России-тройке. Дико несущиеся кони, разъяренные псы, за ними гонящиеся, и какая-то нечисть, парящая в воздухе. Каково будущее России, мы не знаем, но и тут художники хотели что-то рассказать.
Остается задать вопрос – как воспринимает эту выставку американская публика? Рецензии в газетах были положительные, хотя некоторые замечания критиков удивляли. Так, например, Роберта Смит в газете “Интернашионал Геральд Трибюн” описывает “Бурлаков” Репина как смесь Микеланджело с фотожурнализмом! Мнения публики пока что разные – многие в восторге, кое-кто разочарован, другие полуравнодушны. Для нас же, русских, живущих в Америке, это большая радость, но и поучительный исторический урок, снова ставящий те же вечные и временные вопросы, которые волновали русских людей предыдущих поколений.